Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Екатерина Двигубская: всю жизнь пытаюсь выведать, сколько у мамы было любовников…

0

«Маме до сих пор задают вопросы о ее отношениях с Андреем Кончаловским. Но он в ее жизни — совсем не главное звено», —  уверена Екатерина Двигубская, дочь актрисы Натальи Аринбасаровой, режиссер телефильмов «Бедная Настя» и «Холостяки».

Я сейчас умру, а никому и дела нет

— Лет до шести (наверное, самый важный период в формировании личности) у меня не было никаких забот. Выходя на улицу, я здоровалась с деревьями. Когда мылась в душе, говорила: «Водичка, спасибо!» Я была абсолютно солнечным, радостным ребенком, уверенным в том, что весь мир только и делает, что любит меня. Комплексы начались позже. Как человек наблюдательный, я не могла не заметить, что моя фамилия — Двигубская (мой папа Николай Двигубский был художником) — не производит на людей такого впечатления, как фамилия моего старшего брата Егора — Михалков-Кончаловский. Слыша ее, окружающие менялись в лице. А еще я заметила, что все вокруг не в восторге от того, как я выгляжу. Мама — балетный человек, привыкший к утонченным фигурам, а я была пышка, бомбовоз. Егор тоже обращал внимание только на девочек «манекенского» типа. Папа пару раз попытался пошутить со мной на эту тему, но потом бросил это неблагодарное занятие.

Воспитанием детей в нашей семье занималась мама. Она жила жизнью не богемной актрисы, а ломовой лошади. Успевала и деньги зарабатывать, и в очереди за синюшным мясом по пять часов стоять. Помню, как я нахамила консьержке. Нагрубила не потому, что она консьержка, а потому, что я ребенок. И мама, схватив меня, попыталась отшлепать, чтобы впредь была вежливой со всеми. Но попа-то у меня была упругая — и мама взяла в свои тонкие руки ремень. Я убежала, и экзекуция не состоялась. Хотя не мешало бы…

Мама воспитывала нас с братом в любви. Это, наверное, самое важное, что может дать мать. Мы всегда были накормлены, обуты и поцелованы. В детстве мы с Егором проказничали, мягко говоря, активно. Я хранила его секреты десятилетиями. Только спустя долгие годы рассказала маме наши тайны: про вечеринки брата, которые он устраивал, пока ее не было дома, про девочек, про разбитые вещи… И мы с мамой вместе смеялись над этим.

Когда папа ушел из семьи, мне было шесть лет. Сидеть со мной было некому, и мама отдала меня на два года в интернат. Брат был старше, мог сам себя обслуживать. Жила я чудовищно, все время дралась, но это закалило характер. Егор, узнавая, что меня обижают мальчишки, приезжал и давал им по кумполу. Настоящий старший брат. Но на маму я была обижена до тех пор, пока не повзрослела. Считала, что она меня предала, бросила на чужих людей. Думала: «Вот я сейчас тут умру от страха, а никому до этого и дела нет». А как еще мог думать ребенок? Потом уже, когда становишься старше, понимаешь, что все в жизни гораздо сложнее. Что маме нужно было зарабатывать деньги, чтобы кормить детей… Я уже не помню, как объяснила себе развод родителей. Это сейчас знаю, что отношения могут себя исчерпать, и хотя расставаться всегда тяжело, это честнее…

Самые счастливые моменты детства связаны с путешествиями в Дом творчества кинематографистов в Пицунде. Папа нырял за мидиями на такую невероятную глубину, что лопались капилляры глаз, и натаскивал целые чаны. Потом фантастически вкусно варил улов (он же родился во Франции) — с луком, вином, сметаной — и кормил весь Дом творчества. Накануне отъезда в Пицунду я ложилась спать в шесть часов вечера, чтобы поскорее наступило утро и мы улетели. Какие люди меня окружали — весь цвет советской кинематографии! Как-то на пляжном лежаке всю ночь проспал Иннокентий Смоктуновский, которого не заселили в номер. По соседству был Дом творчества литераторов — и там отдыхали самые известные писатели. Как говорит одна моя подруга, я росла на унавоженной грядке! Я впитывала и возвышенные интеллектуальные беседы, и хулиганские выходки. И то, как матом ругались и как пили. Но это все было не пошло, а дико талантливо. Потом, став взрослой, я могла сравнить прошлое время с настоящим. Началось время обывательщины, когда всех заботили только унитазы, сумки и рестораны. У меня было 53 сумки, я могла позволить себе сходить в любой ресторан, но не хотела об этом говорить часами! Можно же говорить о чем-то важном — о человеческих радостях, страстях, о книгах, фильмах, музыке. Почему надо все время пинать материальный шар? Но  сейчас вокруг снова появились люди, которых я слушаю открыв рот…

Можно сказать, что я значительную часть жизни провела без отца. Нет, после его отъезда во Францию мы общались по телефону. В советское время выехать за границу — навестить его — мне было очень сложно. В первый раз я полетела к отцу лет в 13, как только началась перестройка. Тогда я уже перестала быть коровой, похудела на 23 кг, сделала завивку — ну прямо красотка! Французы умеют одаривать женщину комплиментами — и я сразу почувствовала себя королевой мира! И папе понравилось, как выглядит его повзрослевшая дочь. Благодаря отцу я выучила французский язык, узнала все музеи Парижа. Папа привил мне любовь к живописи, я в ней хорошо разбираюсь, хотя сама не рисую. Я заново открывала отца — в детстве он мною мало интересовался, а больше вкладывал в Егора. Может быть, потому, что брат был взрослее и понятнее, не знаю… Сейчас уже не спросишь.

Предсказала смерть отца

— «Папы больше нет»,  — позвонила из Парижа жена отца Франсуаза, прекрасная, добрая женщина. «В каком смысле?» — спросонья не поняла я. Ее звонок меня разбудил. «Папа умер». Я тут же вскочила, собралась и полетела в аэропорт. На нервной почве меня всю дорогу рвало. Уже в Париже папины родственники, встречавшие мой самолет, рассказали подробности: оказывается, он застрелился. Я впала в сом­намбулическое состояние и стала совершать странные действия. Облилась духами — ехать со мной в одной машине стало, кажется, невозможно. Не знаю, зачем это сделала. Наверное, защитная реакция. В папиной мастерской я продолжила чудить — рыскала, металась по помещению, словно меня кто-то по голове бил и говорил: «Ищи!» И я нашла. Коробочку из-под табака, на которой было написано: «Земля из Новодевичьего монастыря». Конечно, я кинула эту землю к папе в могилу.

Никто не понимал, почему он так поступил. Это было страшно, меня крутило, болело все тело. Папа устроил целое представление по поводу своей смерти. Дождался, пока Франсуаза уйдет из дома (в момент самоубийства в доме находилась только домработница), включил Рахманинова. Нарисовал автопортрет — свое исчезающее, словно растворяющееся лицо, а потом выстрелил в сердце. Он прекрасно знал анатомию, поэтому попал точно. На рубашке вообще не было видно крови. Когда жандармы перевернули тело, на пол вылилась лишь  чайная ложка… Узнав время его смерти, я вспомнила, что в тот момент звонила ему три раза подряд. Хотя никогда не бывала так настойчива. Если папа не хотел говорить, стучать бесполезно, надо подождать… Я ехала на рынок за помидорами, пела в машине песни и вдруг захотела услышать его. За 10 лет до этого я написала рассказ, где фактически описала все, что произойдет с папой в течение этих 10 лет. Вплоть до его смерти. Мама была поражена моей интуицией и называла из-за этого ведьмаком… Хотя я писала не про него, а просто про художника, который покончил с собой — в рассказе он кинулся вниз с башни. Папа — превосходный художник, но в какой-то момент застрял в натюрмортах, которые были божественны с точки зрения техники, но по содержанию, на мой взгляд, тесноваты для папы. Зато под конец жизни писал такие полотна, глядя на которые я плакала: мать и дитя, покаяние, крик от боли… Папа сам загнал себя в адское страдание. Видимо, только сам себя внутренне сжирая, человек может создавать такие вещи. Папа написал великие картины.

Наверное, отец, как и тот художник из моего рассказа, решил, что сделал все что мог. А еще папа не хотел стареть. Он был слишком гусаром, слишком красивым и боялся быть немощным. Видимо, подумал, что 70 лет — самое время уходить…

Не трогай лицо! Это мой хлеб!

— Чем старше становлюсь, тем острее ощущаю: людям надо давать надежду, нести свет. Сейчас не тот момент, когда в искусстве, культуре нужно каяться — какие мы гадкие и вот-вот захрюкаем. Нужно, наоборот, говорить людям, что они не свиньи, что они могут стать богами. По-моему, это гораздо важнее. Потому что про свинство и потерянное поколение я уже слышала. Знаю, что я потерянное поколение. И хватит уже. Теперь протяните мне руку и поднимите с колен.

Наверное, мне быть режиссером легче, чем брату. Его постоянно сравнивают с отцом. Конечно, Андрей Кончаловский еще в советское время снимал интеллектуальное кино, на которое давали огромные бюджеты. А мой брат родился и живет в совершенно другое время. Я считаю, что Егор невероятно талантлив, очень люблю и его, и его жену Любовь Толкалину, и их дочку, мою племянницу и крестницу Машу, всегда молюсь за нее. Я очень переживаю, когда критики бьют Егора, причем очень часто несправедливо. Ругают наш альманах «Москва, я люблю тебя», где есть и моя короткометражка. А фильм ничуть не хуже, чем «Париж, я люблю тебя» и «Нью-Йорк, я люблю тебя». Я и то и другое смотрела много раз, когда готовилась к съемкам, чтобы понять, что же в этих картинах меня цепляет, и выстроить свою работу. Моя новелла «В центре ГУМа у фонтана» получилась этаким пирожным безе, почти лубком. Все красочно, празднично и весело.

Сейчас я сделала 16 серий для телеканала ТВ3 — сказку-комедию. Рабочее название сериала — «Антиквар» (он должен выйти в эфир в апреле). Мне очень нравится эта работа. Кажется, я нашла жанр, который меня интересует. В центре сюжета — некая лавка, вокруг которой борются силы добра и зла. Собрались безумно обаятельные актеры. Замечательный Игорь Николаевич Ясулович. Вот ему я готова кланяться в ноги. Поразительный человек, у которого надо учиться профессионализму, сдержанности, интеллигентности на уровне микронов. Кто-нибудь подбежит к нему, предложит: «Может, вам стул?» — «Я на работе», — отвечает Игорь Николаевич, уже 12 часов простояв на ногах. Это такая невероятная порода людей, порода артистов. И мама моя, сыгравшая тут небольшую роль, из той же породы. Лежит обладательница «Кубка Вольпи» (приз Венецианского кинофестиваля лучшей исполнительнице главной женской роли, полученный Аринбасаровой за «Первого учителя») на мостовой в пять часов утра, облитая кровью, пока мы ставим кадр. Лежит себе тихонько и не пищит. Не потому, что она у меня снимается, у дочки. А потому, что это такая школа: «Я на работе. Тут не до капризов».

Мама — фантастическая, выдающаяся артистка. У нее, на мой взгляд, есть несколько потрясающих фильмов! Мне очень нравятся ее комедийные роли, которые она играет сейчас у меня, у брата. Она делает это настолько тонко, профессионально и разнообразно, что порой я удивляюсь: о, это моя мамочка, которая ходит дома?.. Хотя нет, она никогда не ходит дома в трениках — она всегда в платье и всегда прибрана. Мама — женщина до мозга костей. Я часто слышала: «Ты такая же красивая, как мама». А мне всегда казалось, что она в тысячу раз краше. Слава Богу, к своей внешности я всегда относилась достаточно иронично. И хорошо, что никому не приходится сравнивать нас в профессиональном смысле: все-таки она актриса, а я режиссер.

Хотя сначала я тоже решила стать актрисой. Мама на это отреагировала жестко отрицательно, сказав, что внешность у меня специфическая и не факт, что будут снимать. Я с детства видела актерскую профессию изнутри. Когда я пыталась потискать маму за лицо, она говорила: «Не трогай лицо! Это мой хлеб!» Актерство — чудовищно зависимая профессия. Если у меня будут дети и они захотят стать артистами, я сделаю все, лягу костьми, чтобы они в эту профессию не попали­.

Я выпускалась из ВГИКа, когда у нас не существовало ни кино, ни сериалов — ничего. Другой вопрос, что, учась в институте, я была безумицей. Ходила на все просмотры, когда мои однокурсники еще спали. Это сейчас ВГИК отремонтирован, а тогда в нем была разруха — гуляли сквозняки, с потолка в просмотровом зале капала вода. Я сижу одна в дубленке и смотрю великое кино — Довженко, Эйзенштейна. В какой-то момент ловлю себя на том, что уже перестала следить за игрой актеров, а смотрю на режиссерские вещи. Тогда я поняла, что уйду из профессии актрисы, даже туда не зайдя. Егор, узнав, что я решила стать режиссером, сказал, что это профессия не женская. Но это не так. Как я называю, это один из лживых мифов человечества. Женщин-режиссеров много, и много хороших: Лилиана Кавани («Ночной портье»), Анна Меликян («Русалка»), Кэтрин Бигелоу («Повелитель бури»). София Коппола («Трудности перевода»), наконец!

Моя любимица, совершенно блистательный режиссер. Уж она из-под такого груза великого отца вылезала!

Неправда и то, что профессия режиссера делает женщину жестче. Я все равно очень женщина. Я и в работе женщина, и в жизни. Я, конечно, могу быть жесткой, но до этого испробую все способы быть мудрой и спокойной… При этом я слишком эмоциональна и предельно открыта, и по лицу все легко понимают, довольна я или нет.

На режиссерских курсах у меня был замечательный мастер — Александр Наумович Митта. Резкий, мог обложить нас матом, обозвать бездарями, но мы знали, что он нас любит и что он очень добрый, неравнодушный человек. Еще у меня был другой прекрасный мастер — сценарист Валерий Фрид. Он приглашал нас в свою однокомнатную квартиру у метро «Аэропорт», варил сосиски и вел с нами потрясающие беседы. И мой учитель по актерскому мастерству Альберт Леонидович Филозов — тонкий, нервный артист, чуткий, умный педагог. Даже рассказывая о хачапури, эти люди учили нас мыслить, не быть адскими обывателями­…

Свою дипломную работу я сняла благодаря… шкафу. Отдала брату проигрыватель отца Bang & Olufsen, который Егор очень хотел, а он пообещал мне купить за это платяной шкаф. Он собирался потратить около $2 тысяч. Я подумала, что без шкафа проживу, а дипломный фильм снимать надо, и попросила брата отдать мне деньгами.

Мой дипломный фильм «Ты и я» рассказывал о взаимоотношениях матери и дочери. Мама играла маму, а я дочку. Это была эпатажная, дурацкая, щенячья работа. Когда я показала ее на Высших курсах, Митта и Хотиненко молчали минут пять. Потом Паола Дмитриевна Волкова, которая тоже была моим педагогом, сказала: «По-моему, это очень интересно». И дальше началась дискуссия. Мама совершенно спокойно отнеслась к тому, что я разделась в кадре. Она знает: если я что решила, меня не остановишь. Можно только прижимать уши.

Благодаря деньгам брата я смогла заплатить всем работающим над моим дипломом какие-то деньги. И только один не взял ни копейки за переработку — человек, возивший тележку с камерой, которая снимала крупным планом мою попу. Видимо, это произвело на него такое впечатление…

Мама если отрубает, то навсегда

— Быть женщиной меня научила мама. Сейчас мы с ней поменялись ролями. Уже я беру маму за руку и тащу по улицам. Учу ее авантюризму. Сейчас у нас с ней другие отношения. Она не просто мама, а подруга, с которой можно поговорить на самые интимные темы. Правда, сама она так и не открывается до конца. Даже мне. Всю жизнь пытаюсь выведать, сколько же у нее было любовников. Не признается!

Но сама делюсь с ней переживаниями. Мы с бывшим мужем (телепродюсер Александр Готлиб) два года назад решили отпустить друг друга. Отношения остались теплыми, каждый, по-моему, живет той жизнью, которой хочет. И то, что мы расстались, не значит, что один плохой, а другой хороший. Может быть, я совершила массу ошибок. Может, он. Не важно. Мы искренне любили друг друга семь лет. У нас был сложный, бурный, но прекраснейший брак. Расставаться было тяжело. Такое впечатление, что от тебя откусывают куски мяса. Но в какой-то момент приходит понимание, что так лучше. Мне кажется, за те два года, пока забывала мужа, я стала мудрее. В силу того что не жила с папой, я долгие годы ощущала себя недолюбленной. Поэтому и всех своих мужчин подозревала в том, что они меня недолюбливают. Мучила своего мужа, ему надо было все время доказывать свои чувства. Я такой гейзер, вулкан, что меня можно либо любить, либо убить.

В этом смысле мы с мамой совсем непохожи. Мама интроверт — очень сдержанна, с невероятной волей. А я экстраверт, живу «мясом наружу». У меня воля тоже развита, но я могу быть эксцентричной. Особенно в отношениях с мужчинами. Первый роман, который я прочитала, был «Идиот» Достоевского. Образ Настасьи Филипповны мне засел в голову крепенько. Половину жизни я проходила инфернальной женщиной, которая рушила. Я никогда не отбивала чужих мужчин, но по своим шла трактором. При том что у меня практически со всеми бывшими, как ни странно, остались хорошие, дружеские отношения. Проходит время — и в результате все меня прощают.

А мама… она такая: если отрубает, то навсегда. Когда-то я уговорила ее написать автобиографическую книгу «Лунные дороги». Там описывается мамино детство, юность и вечная молодость. За что можно сказать большое спасибо Андрею Сергеевичу Кончаловскому, так это за то, что поменял ей судьбу. Мама мечтала стать балериной, у нее были все данные для этого: гибкость, широкий шаг, работоспособность. Но, к сожалению, слабое сердце. Долго в профессии она бы не продержалась…

Сейчас — если роль интересна — мама время от времени снимается. Активный человек, она живет между домом, который построил для всей семьи Егор, и городской квартирой. Занимается нами, дает концерты, осваивает Интернет. Не раз мне в голову приходила мысль о том, что хочу снять о ее жизни фильм. Если решусь на него, за основу возьму точно не период с Кончаловским, о котором так часто спрашивают маму журналисты. Мне кажется, у мамы и без него сложилась любопытная жизнь. И Кончаловский в ее судьбе — совсем не самое главное звено… хотя и значимое.

Екатерина ДвигубскаяЕкатерина Двигубская

Родилась: 14 октября 1974 года в Москве

Семья: мать — Наталья Аринбасарова, актриса; брат — Егор Кончаловский (46 лет), режиссер

Образование: окончила актерский факультет ВГИКа, Высшие курсы сценаристов и режиссеров

Карьера: снялась в фильмах: «Ретро втроем» (1998), «Москва, я люблю тебя» (2010) и др. Режиссерские работы: «Бедная Настя» (СТС, 2003-2004), «Дорогая Маша Березина» (СТС, 2004), «Холостяки» (ТНТ, 2004) и др. Была продюсером программы ТНТ «Четыре комнаты» (ведущая — Анита Цой, 2009). Работает режиссером программы «Специальный репортаж» на телеканале Москва 24

Загрузка...