Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Аркадий Арканов: «Появление моего сына на свет — мистическая история»

0

Интервью с российским актером и сценаристом.

«Когда-то поэт Николай Доризо сказал мне: «Аркаша, я придумал для тебя первую строчку стихотворения», — говорит Аркадий Михайлович. — Мне стало интересно: «Какую, Коля?» И он продекламировал: «О, предынфарктное спокойствие…» Так и есть, я действительно все эмоции всегда храню в себе. Что бы ни происходило в моей жизни…»

— Аркадий Михайлович, недавно, накануне юбилея, вы рассказали корреспонденту «ТН» о своем особом отношении к организации юбилейных торжеств: мол, у родившегося человека нет никакой персональной заслуги в появлении на свет, а стало быть, нечего устраивать по этому поводу широкие празднования. И дальше целую «теорию неприятия» выстроили… Необычная, конечно, позиция, но из уст солидного и умудренного писателя, философа вполне допустимая. Интересно, а в детстве как вы относились к дням рождения?

— Тогда вообще никак не относился. Не к чему было, потому что детство у меня было довольно непростое. Родился в 1933 году, а в 1934-м посадили отца, и мама уехала из Киева, где мы жили, к нему поближе — в лагерь под Вязьмой. А я остался под присмот­ром бабушки и тетушки. Нехарактерно для того времени, но арестовали папу не по политической статье, а по хозяйственной. Он работал инженером по снабжению, и в его деятельности нашли какие-то нарушения — наверняка кто-то подставил, потому что отец был честным человеком. Дали, слава тебе Господи, всего четыре года. Когда в 1938-м папу выпустили, мама забрала меня туда, под Вязьму, где мы прожили около года, а потом переехали в Москву. Отец получил должность в отделе снабжения Дальстроя МВД, и ему выделили девятиметровую комнату в бараке на тогдашней окраине — в Хорошево-Мневниках. Где мы и кучковались вчетвером: я с родителями и родившийся в 1939 году мой брат Валера. А потом началась война. Отец остался работать в Москве, а мы с мамой и братом первые два военных года провели в эвакуации в Красноярске, потом вернулись в свой барак. Так что не до праздников нам было. Какие праздники?! Выжить бы, поесть. Прекрасно помню: самым большим счастьем для меня был черный хлеб, посыпанный сахарным песком.

— Проблем родителям добавляли или были пай-мальчиком?

— Ну, паинькой, естественно, не был. Но и оторвой тоже. Так, обычный пацан. Брат маленький оставался на моем попечении. Я учился во вторую смену и, когда мама уходила на работу — она в регистратуре поликлиники трудилась, потом секретарем на заводе, — присматривал за ним. Оставлялось нам на день по стакану молока и по куску черного хлеба. Вот и вся еда. К тому времени, когда мне нужно было идти в школу, мама возвращалась. А отец приходил домой поздно вечером… Мы все были дворовыми ребятами. Учились в мужской школе, многие ученики уже имели крепкую уголовную биографию — с приводами, с судимостями. 15-летние дылды ходили в 3-й класс. Там пай-мальчиком не побудешь. Но у меня со всеми сохранялись хорошие взаимоотношения. У нас, говоря сегодняшним языком, был заключен бартер: будучи отличником, я давал им списывать, объяснял что-то по предметам, а они обучали меня своим навыкам: дракам, приемам всевозможным, жаргону воровскому и так далее.

— На вашей биографии никак не отразился тот факт, что отец ваш находился в местах заключения?

— Нет, кроме, пожалуй, одного раза. Окончив школу с серебряной медалью, я имел право поступить без экзаменов в любой вуз. Но это только так называлось — в любой. Шел 1951-й год. Мой друг уговорил меня отдать документы в Геологоразведочный институт на новый, недавно открывшийся геофизический факультет. Надо было пройти собеседование. Собеседовала так называемая мандатная комиссия, в состав которой входили соответствующие люди из органов. С учетом моего пятого пункта (в советских биографических анкетах под ним указывалась национальность. — Прим. «ТН») плюс отсидка отца мне мягко дали понять, что на такой стратегически важный факультет меня не возьмут. Я забрал документы и подал их в мединститут, поскольку изначально хотел стать врачом. Туда меня приняли радостно. Дело в том, что после войны большая часть молодого мужского поколения была выбита и студенческая аудитория медицинских вузов представляла собой в процентном соотношении 80 к 20 в пользу девочек. А поскольку половина студенток, оканчивая институт, выходили замуж и о профессии забывали, потребность в мужчинах-врачах была огромная, что явилось большим везением для тех талантливых и интеллектуальных ребят, кого не принимали в другие вузы. Все они объединялись в нашем институтском драмкружке, который мы назвали ВТЭК — Врачебный театрально-эстрадный коллектив. Ставили веселые спектакли, устраивали невероятно остроумные капустники. Я был одним из авторов и горжусь тем, что в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве наш капустник завоевал серебряную медаль. Постепенно творчество захватывало меня все больше, и к окончанию института стало ясно, что в медицине не останусь. Отработал честно три года по распределению участковым врачом-терапевтом, после чего с врачебной практикой завязал.

— В мединституте при такой нехватке мужчин девочки, наверное, вас без внимания не оставляли?

— Как потом выяснилось, да. Когда мы, выпускники, собирались на ежегодные сборища спустя много лет, какая-нибудь солидная женщина мог­ла неожиданно сказать: «Эх, Аркаша, не знал ты, как я была в тебя влюблена!» А мне, дураку, действительно это и в голову не приходило. Увы, никаких романов во время учебы не сложилось. Был тихонько влюблен в одну студентку, но односторонне, ничего с ней так и не произошло… Зато женился, едва окончив институт. Увидел Майю Кристалинскую (знаменитая в 1960-х годах эстрадная певица. — Прим. «ТН») и… сразу влюбился. Мощное охватило чувство, как пламя. Тут хочу заметить, что у меня от природы абсолютный слух и любовь к музыке, и я всегда знал: у моей жены обязательно должны быть два качества — музыкальный слух и чувство юмора. И мне нравились худые девушки… Так вот, в 1957 году, в преддверии того самого Всемирного фестиваля, я с приятелем забрел в ЦДРИ. Там шла репетиция: никому еще не известная Кристалинская, выпускница МАИ, пела в сопровождении оркестра под управлением Юрия Саульского. Произвела она на меня невероятное, о­шеломляющее впечатление — и внешне, и обаянием, и пением. Я поделился своими чувствами с товарищем, а он вдруг подначил: «А жениться слабо?» Я говорю: «Нет, не слабо…» Встретились мы с Майей три раза: 30 апреля, 2 мая и 9 мая. Провожая девушку домой в третий раз и убедившись, что она соответствует всем моим представлениям о жене, я предложил ей выйти за меня замуж. К моему изумлению, она согласилась, и 1 июня мы официально бракосочетались. А 7-го, в день моего рождения, устроили свадьбу в нашей коммуналке, ошарашив родителей с обеих сторон. Они первый раз увидели друг друга за свадебным столом. Разумеется, возникло напряжение — все родственники сидели, проглотив языки, не зная, о чем говорить. Отец Майи работал массовиком-затейником во Всероссийском обществе слепых. Сам он, кстати, имел зрение минус 15 и, не снимая, носил очки с толстыми линзами. Он сказал тост: «Вот был Аркадий Райкин, а теперь у нас есть Аркадий Майкин!» Маму мою этот каламбур огорчил — ей не хотелось, чтобы ее сын был «майкин». Для разрядки напряженности тесть решил развлечь гостей, выдав каждому по металлической головоломке. Можете себе представить эту свадьбу, на которой все сидели молча и крутили детали?! Где-то с месяц мы с Майей прожили в нашей коммуналке — в шестиметровой комнатке, после чего ее родственники сняли нам комнату возле метро. Постепенно стало выясняться, что у нас с ней разные мнения по всем вопросам, и пришла ясность: вдвоем нам не жить. Я тогда работал участковым врачом 22-й поликлиники Тимирязевского района и писал для артистов всякие сценки, монологи, скетчи, а Майя очень быстро набирала популярность.

— Вас это задевало?

— Нет, но немножко раздражало то, что она стала ощущать себя звездой. Что называется, успех вскружил голову. Но все-таки не это стало причиной нашего расставания. Суть проблемы крылась в общем взаимонепонимании — как оказалось, по поводу всего. К счастью, обошлись без ссор и спокойно разъехались весной 1958-го — я вернулся в свою коммуналку. Остались с Майей друзьями, сохранили чудные, теплые отношения. Даже официально не разводились вплоть до 1961 года.

— Почему?!

— Да как-то надобности не было. Жили каждый своей жизнью. Я в конце 1958 года познакомился с Евгенией Морозовой — выпускницей Политехнического института. Она владела несколькими языками, великолепно разбиралась в музыке, литературе. (С улыбкой.) Не говоря уж о том, что была стройна, остроумна и музыкальна. Отношения стали стремительно развиваться, мы зажили как муж и жена. На собранные и одолженные деньги я сумел купить однокомнатную кооперативную квартиру. Чтобы она была оформлена на двоих — так хотела Женя, — нам следовало зарегистрировать отношения. Вот тогда я и предложил Майе развестись официально. Она не возражала. И едва были улажены формальности с разводом, я тут же пошел в ЗАГС с Женей.

— В нее тоже с первого взгляда влюбились?

— Получается так. Честно говоря, у Жени были отношения с моим сокурсником и другом Александром Левенбуком (артист, получивший известность в эстрадном дуэте с Александром Лившицем. — Прим. «ТН»). Однажды мы с ним выступали в каком-то концерте, я освободился раньше, а он задерживался и явно опаздывал на встречу со своей подругой. Попросил меня встретить ее и проводить в ресторан, где мы в результате все вместе и собрались. Весь вечер я не мог отвести от Жени глаз — зацепила всерьез. Расстались — все равно лишь о ней и думаю. На следующий день спрашиваю Алика: «Слушай, а у тебя с ней серьезно?» Он посмотрел на меня в упор и говорит: «Тебе какое дело?» Я ответил откровенно: «Скажи правду. Если серьезно, я уйду в сторону». — «Не скажу, — буркнул он. — Это мое личное дело». «Ну я тебя предупредил», — завершил я. Сейчас-то мы с Аликом дружим, вспоминаем об этом с иронией, смеемся. Но в то время, когда выяснилось, что Женя будет моей, не разговаривали два года — до тех пор, пока он не женился… (После долгой паузы.) Знаете, я до сих пор считаю Женю Морозову главной женщиной в своей жизни. Нисколько не умаляя достоинств других моих жен. И наш сын, Вася, для меня — все.

— Ребенка очень ждали?

— Появление его на свет в 1967 году — по-настоящему мистическая история. Мы с Женей сильно хотели ребенка, но по ряду физиологических причин она не могла забеременеть. Врачи констатировали: «Даже не мечтайте об этом. Шансов — ноль. Если хотите детей, возьмите из детдома». А у нас тогда была домработница, деревенская старушка, которая сказала: «Приютите дома уличную суку, и у вас появится ребенок». Мы только посмеялись над такой чепухой. А пару месяцев спустя мне позвонила приятельница-собаковод, разумеется, ничего не знавшая о наших семейных проблемах, и рассказала, что отобрала у собачников совсем несчастную собачонку. Вспомнив разговор с домработницей, я попросил: «Привози ее к нам». Она обрадовалась, привезла, и сучка у нас прижилась. Облезлая, потрепанная, плешивая. Я назвал ее Мухой. Так что вы думаете! Взяли мы Муху зимой, а летом Женя говорит: «Странное дело. Такое ощущение, что я беременна». Пошли к врачам — правда. И родился Вася… После чего мы эту несчастную Муху отдали. Обстоятельства вынудили. Ну куда ее? Однокомнатная квартира, грудной ребенок, а она линяет жутко — повсюду шерсть летает. Я договорился с друзьями, и они взяли ее к себе на дачу, откуда она, кстати, вскоре удрала. Узнав об этом, домработница сказала: «Как вы могли?! Она принесла вам ребенка, а вы отдали ее чужим людям. У вас будут неприятности!» Хотите верьте, хотите нет, но именно с этого времени, без всяких видимых внешних причин, у нас с Женей начались разногласия, размолвки, о­биды, обоюдная ревность и… в 1973 году мы расстались. Дико переживая это, я разменял нашу трехкомнатную ко­оперативную квартиру на две квартиры в нашем же подъезде. Вася с Женей остались на десятом этаже в двухкомнатной, а я переехал в маленькую «однушку» на втором. Формально мы жили порознь, и, конечно, монашескую жизнь я не вел, но всем своим существом оставался вместе с ними. Так же, как прежде, продолжал заботиться о Васе, каждый день провожал его в школу, встречал. И вообще, когда нужно было, всегда оказывался рядом с ними, помогал как мог. Бывало, мы и отдыхали вместе. Как-то купил Жене с маленьким Васей путевку в рижский Дом творчества писателей. Проводил их — вечером посадил на поезд, и они поехали. А мне одному стало так паршиво… И вдруг осенило: а что, если полететь в Ригу ночным самолетом и встретить их на вокзале?! Показалось, что такая акция наконец примирит нас с Женей. Так и сделал — тогда это было просто, загранпаспорта не требовались. К утру прилетел в столицу Латвии. Купил на рынке цветы — а между прочим, была зима, — подошел к поезду и, когда Женя с Васей вышли из вагона, предстал перед ними на перроне с огромным букетом. Женя была в восторге. Но что творилось с сыном! Он никак не мог понять, каким образом произошло такое чудо. Как мы смеялись! Я остался с ними, и мы провели вместе в одном номере прекрасные три недели. Но близкие отношения с Женей все равно не возобновились. Многие друзья в тот период говорили: «Не верьте в их развод, они дурака валяют или им почему-то хочется, чтобы все так думали…» Но они ошибались, близости у нас с Женей не было.

— Не хотели попробовать восстановить отношения?

— Очень хотел, но гордость не позволяла. И Женя такая же гордячка. Незадолго до смерти — она умерла в 1992 году от онкологии — призналась мне, что тоже мечтала о том, чтобы мы опять стали жить нормальной семьей, как муж и жена. Но было поздно… За три дня до смерти попросила меня: «Поклянись, что поможешь Васе уехать». Те годы в нашей стране были тяжелыми, и Женя страшно волновалась за сына. Я пообещал, что выполню ее просьбу. Вася при этом присутствовал. Женя и с него взяла клятву, что он уедет… А к тому времени моя мама и брат с семьей жили в Бостоне — они эмигрировали в 1980 году. В отличие от меня, Валя стал врачом, еще здесь защитил кандидатскую диссертацию, а сейчас он профессор, заведует отделением анестезиологии в крупнейшем бостонском госпитале. Конечно, когда они решили уехать, я тоже мог к ним присоединиться, но у меня таких мыслей никогда не было. И Вася не хотел переезжать в Америку, но он поклялся матери, а это свято. Мама для него до сих пор богиня. Думаю, он и не женат только потому, что не может найти себе женщину, которая оказалась бы такой, как его мать. А в остальном у Васи в Америке все сложилось благополучно: поработал в библиотеке, успешно начал карьеру в крупном банке, но прервал ее и поступил в нью-йоркский Колумбийский университет на факультет журналистики. Окончив, делал репортажи на местном телевидении, потом долго сотрудничал с НТВ (первый выход в эфир Василия Арканова состоялся 11 сентября 2001 года — он вел репортажи о теракте, уничтожившем в Нью-Йорке башни-близнецы. — Прим. «ТН»), теперь занимается литературными переводами на русский язык.

— А правда, что у Василия есть брат?

— Да. Когда мы разъехались с Женей, у меня возник роман, в результате которого на свет появился Петя. Через два года мама увезла его во Францию — насовсем. Там он стал Пьером. Мы с ним поддерживаем отношения: созваниваемся, переписываемся по Интернету. Петя политолог, хорошо говорит по-русски. Приезжал как-то сюда, я был у него на свадьбе, в прошлом году ездил к ним — пообщался с внуком, с внучкой: Мадлен сейчас пять лет, а Александру полтора года. То есть у нас с сыном совершенно нормальные человеческие отношения, но той теплоты и того единства, которые есть с Васей, с Петей нет…

— Аркадий Михайлович, последние два десятка лет вашей женой была Наталья Высоцкая, и, кажется, этот брак оказался у вас самым прочным?

— Да, и самым долгим. С Наташей мы расписались в 1992 году, после смерти Жени. Повстречались случайно — в троллейбусе. Ехал домой, вдруг ко мне подошла очень красивая женщина и попросила принять участие в какой-то телепрограмме. Разговорились. Выяснилось, что она окончила консерваторию по классу скрипки, а работает старшим музыкальным редактором в телецентре «Останкино», в основном задействована на «Утренней почте». Обменялись координатами, стали общаться, подружились. У нас оказался общий знакомый, тогда еще никому не известный, только начинавший Игорь Крутой. Он хорошо знал Наташу, она ему помогала. И Игорь стал подталкивать меня к ней: «Давай, не упусти, Наташка классная…» Но я и без него уже был готов — влюбился по уши. Самое замечательное, что Наташа ответила взаимностью. Вскоре мы поженились. И сразу же обменяли две наши «однушки» на одну общую квартиру — маленькую «трешку» в Сивцевом Вражке… (Тяжело вздохнув.) Два года назад Наташи не стало. До сих пор не понимаю, как такое могло случиться. Молодая женщина, на 15 лет младше меня. Очень тяжелые воспоминания… Я был в Улан-Удэ на фестивале юмора «Москва — Транзит — Москва». Возвращаюсь домой и почему-то не могу открыть дверь — закрыта изнутри. Звоню Наташе — нет ответа, знакомым — ничего не знают. Пришлось вызывать МЧС. Когда вскрыли дверь, увидел ужасающую картину: мертвая Наташа. Оказалось, остановилось сердце… Не дай Бог никому пережить такое… Столько времени прошло, но все равно тяжесть с души не уходит. Невыносимо. И дело даже не в том, что остался один. Невозможно избавиться от того, что напоминает Наташу, — все вокруг ассоциируется с ней, и я понимаю: это навсегда. Знаю, многие меняют квартиры, чтобы больше не жить в привычной обстановке. Я тоже попытался, но я не бизнесмен, и у меня не получилось. Постепенно отказался от этой идеи.

— А глобальный переезд за границу вы по-прежнему не рассматриваете?

— Нет, предпочитаю кратковременные отъезды с непременным возвращением. К слову, до 1989 года — я тогда съездил в Финляндию — меня в капстраны вообще не выпускали.

— Фамилия Штейнбок настораживала?

— Нет, псевдоним Арканов мне идентифицировали в паспорте еще в 1964 году. Дело в том, что тогда, в отличие, кстати, от сегодняшних дней, кто бы где чего ни исполнял — артист ли на радио или по ТВ, певец ли в ресторане, конферансье в каком-нибудь провинциальном клубе — обязательно объявлялись фамилии авторов произведений, и соответственно им шли авторские отчисления. Пусть какие-то жалкие рублики, но они лились ручейком, и за этим строго следили. Так вот, редакторша на радио — хорошая, к слову, женщина — совершенно искренне сказала нам с Гришей Гориным, с которым мы были соавторами: «Поймите: у меня просто не пропустят ни рассказы ваши, ни интермедии. Ну сами посудите, два автора с такими фамилиями: Штейнбок и Офштейн. Это невозможно!» Мы посоветовались и решили: надо брать псевдонимы. А почему нет — мы же писатели! И тут же придумали себе фамилии. Я использовал школьную кличку Аркан, а Гриша стал Гориным — в честь нравившегося ему актера. Через несколько лет удачно ее расшифровал: Горин — это аббревиатура, означающая «Григорий Офштейн решил изменить национальность». И литературное дело пошло у нас веселее. Пьесу «Свадьба на всю Европу», которую мы написали в 1966 году, поставили в 82 театрах. Тогда мы по-настоящему обогатились. Ну, представьте, только авторских отчислений каждый из нас получал около тысячи рублей в месяц! В 1960-е годы, при средней зарплате 80-100 рублей в месяц, это были сумасшедшие деньги­.

Но вернемся к моим невыездам за рубеж. Тут была специфическая ситуация. В 1963 году, накануне 10-й годовщины со дня смерти Сталина, мне позвонил мой друг Вася Аксенов и сказал, что ему сообщили о готовящемся на Красной площади большом митинге жертв сталинских репрессий. Предложил пойти вместе, и я согласился. Пришел — нас там собралось девять молодых писателей. А никакого митинга не было. Зато было много людей с фотоаппаратами, которые снимали всех присутствующих. Поняв, что явились зря, мы стали расходиться, но возле ГУМа нас, всех девятерых, аккуратненько задержали — предъявили документы, посадили в машины и отвезли в соответствующее место. Потом отпустили с миром, однако после этого у каждого из нас начались какие-то неприятности. Например, в моей анкете появилась галочка невыездника… Правда, в 1967 году все-таки выпустили — в воюющий Вьетнам. Это была моя личная инициатива, и пробивал мою кандидатуру в качестве корреспондента «Юности» главный редактор журнала, знаменитый писатель Борис Николаевич Полевой. Вообще-то в эту дипломатически важную поездку была собрана большая — около двух десятков человек — делегация от Советского Союза: лауреаты всевозможных премий, Герои Соцтруда. Однако к моменту вылета выяснилось, что все они лететь в эпицентр войны отказались. Остались лишь я и переводчик иностранной комиссии Союза писателей Марик Ткачев. Полетели мы туда на неделю, а пробыли два месяца. Вьетнамские товарищи выделили нам джип с водителем и стукачом — якобы охранником,и мы два месяца катались по местам боевых действий. Выжили чудом. Во время одной из бомбежек меня контузило, два ребра были сломаны…

— А когда рвались туда, вас не тормозила мысль о том, что у вас только родился сын?

— Нет. По молодости я был во власти юношеского азарта, поехал воодушевленный, хотел своими глазами увидеть, почувствовать, что же такое война. Почувствовал в полной мере. Жуть. Сколько смертей насмотрелся и сам не раз был совсем рядом с ней. Особенно врезалось в память, как партизаны, перепутав нас с американскими пленными, чуть не расстреляли в джунглях. Слава тебе Гос­поди, обошлось — чудом, благодаря целому ряду случайностей. Так вот, когда мы выехали из этих джунглей, я подумал: «Ничего себе, реально был на волосок от смерти. А ведь дома грудной Вася…» Зато после той командировки меня стали выпускать за рубеж — в Болгарию.

— Аркадий Михайлович, не секрет, что вы любитель азартных развлечений, игр. Но ведь вероятность серьезного выигрыша мизерная. Есть ли смысл в таком увлечении?

— Но кто-то же оказывается избранником. Допустим, в 1985 году я по «Спортлото» выиграл автомобиль — ГАЗ-24 «Волгу». А стоила она, отлично помню, 15 195 рублей. Я предпочел взять деньги. Часть из них потратил на возврат долгов, остальное отдал Жене с Васей. Это было фантастическое везение. Казалось бы, вот оно счастье: я избранный. Но мой друг-математик сказал мне тогда: «Просто так ничего не проходит, природа обязательно уравновесит». Так и произошло: в течение двух месяцев я потерял двух своих ближайших друзей. Сработал закон Ломоносова — Лавуазье: если где-то что-то прибыло, значит, где-то что-то убыло. Все в жизни связано каким-то непостижимым образом.

— А какой у вас был самый крупный вы­игрыш в казино?

— Ну самого крупного, наверное, не было. Несколько лет назад выиграл в Атлантик-Сити $9 тыс. Помню, все сбежались, ахали…

— Интересно, когда играете, вы сохраняете такую же невозмутимость, к которой мы все привыкли, наблюдая за вами на сцене, на экране, или это ваш сформировавшийся имидж?

— Нет, это не образ. Я всегда такой, вне зависимости от выигрыша или проигрыша. Мне интересен процесс. Если выигрываю — получаю удовольствие, не выигрываю, естественно, расстраиваюсь. Но чтобы от радости кричать «ура» или, наоборот, от огорчения ругаться, орать, биться головой о стену — этого не было никогда. И никогда не будет. Я другой.

— Вообще вас можно вывести из себя?

— Наверное, с годами это стало немножко легче, но в принципе маловероятно.


Аркадий АркановАркадий Арканов

Родился: 7 июня 1933 года в Киеве в семье Михаила Иосифовича Штейнбока, инженера по снабжению, и Ольги Семеновны Брандман, служащей

Семья: сыновья — Василий (46 лет), Пьер (35 лет); невестка — Люсиль; внуки — Мадлен (5 лет), Александр (1 год)

Образование: окончил Первый Московский медицинский институт имени И.М. Сеченова

Карьера: участковый терапевт; журналист; один из авторов диссидентского альманаха «Метрополь»; драматург, писатель, автор 17 книг; сценарист; телеведущий; автор и исполнитель песен; бессменный председатель жюри Открытого фестиваля юмора и эстрады «Москва — Транзит — Москва»

Загрузка...