Анжелина Джоли: «Я хотела дать гарантию детям, что не заболею раком»
Решение актрисы удалить молочные железы, чтобы избежать рака, не оставило равнодушным никого. Мир разделился на тех, кто аплодирует смелости Анжелины, и тех, кто считает ее поступок слишком радикальным.
Обмануть смерть
Май 2013 года. Лос-Фелис, район Лос-Анджелеса
За столом в кабинете Анжелина рассеянно щелкала компьютерной мышкой, проводя своего рода виртуальный кастинг для следующего режиссерского проекта. Уже целый месяц после реконструкции груди она чувствовала себя нахлебницей в собственной семье: Брэд очень буквально понял слова врачей, что ей нельзя напрягаться или уставать, и добросовестно пресекал все попытки Анжелины сделать что-то по дому. Жаловаться на заботу было бы страшной неблагодарностью, но она изнемогала от безделья и сомнений, наводнявших праздную голову. Слава Богу, интеллектуальные нагрузки ей никто запретить не мог, поэтому две стены в кабинете постепенно покрылись, словно обоями, раскадровками будущего фильма, распечатанными диалогами, замечаниями и пометками.
За окном периодически ревел отбойный молоток, зудели дрели, яростно шипел сварочный аппарат, перекрикивались рабочие. Анжелина давно научилась не обращать на это внимания. Было бы удивительно, если бы она, сама такая внезапная и противоречивая, нашла себе мужчину без странностей: почти во всем Брэд был спокойным как удав, но для полного счастья ему почему-то обязательно требовалось жить в атмосфере стройки или хотя бы ремонта. Он сейчас же принимался перестраивать каждый дом, который они покупали. Анжелина знала, что эта его мания сыграла не последнюю роль в разводе с Дженнифер Энистон, и не собиралась повторять ошибок предшественницы. К тому же особняк в Лос-Фелисе принадлежал Брэду: он купил его у актрисы Кассандры Питерсон почти 20 лет назад, когда большой семьи у него не было и не предвиделось. А шестеро детей — весьма веская и убедительная причина достроить на территории еще несколько домиков.
Анжелина не сравнила бы строительную какофонию с музыкой небесных сфер, однако для нее она теперь плотно ассоциировалась с миром, покоем, безопасностью. С семейным счастьем, которое актриса раньше считала чем-то совершенно для себя невозможным.
За мыслями и фоновым шумом она не сразу расслышала телефонный звонок. Голос Рона — мужа ее тети Дебби — показался ей совсем безжизненным, грудь под бандажом больно сдавило от нехорошего предчувствия. Откуда-то на Анжелину повеяло холодом, не имевшим никакого отношения к погоде за окном.
— Что-то с Дебби?
— Она умирает. — Теперь даже отбойный молоток не мешал Анжелине слышать, что Рон давится трудными мужскими слезами, таким пронзительным и страшным был этот едва слышный звук. — Врачи сказали: осталось несколько часов.
— Но как такое может быть? — спросила актриса, чувствуя, что и ее глаза наполняются горькой горячей влагой. — Я же говорила с ней совсем недавно…
— Она потеряла сознание сегодня утром. Пока не пришла в себя и вряд ли придет. Это кома, Энжи. Надежды больше нет. Мы хотим… отключить ее от аппаратов.
— Подождите! — Крик болезненно отозвался во всем теле. — Я сейчас приеду! Я должна увидеть ее, попрощаться…
— Не нужно, Энжи, — немного виновато попросил Рон. — Тебе ни к чему волнения, тем более Дебби тебя не увидит и не услышит. Просто помолись за нее дома, хорошо?
— Я… понимаю. — Актрисе потребовалось усилие, чтобы проглотить возражения. Анжелина знала, что ее визит в больницу не останется незамеченным, а внимание прессы родным в такой момент нужно меньше всего.
— Когда будете прощаться, скажите Дебби, что я люблю ее.
Телефон выпал из онемевших пальцев в кучу разложенных на столе бумаг. Анжелина закрыла лицо руками. Горе душило, мысли теснились в голове, причем настойчивее всего — эгоистические, за которые потом всегда стыдно. Почему Дебби бросает любимую племянницу, когда та особенно нуждается в заботе и защите старшей женщины, почему именно сейчас обрывается единственная живая ниточка, все еще связывающая Анжелину с умершей матерью?
И, словно почувствовав слабину, вслед за этими мыслями вернулся, навалился на плечи тяжелый липкий страх, который преследовал актрису долгие годы.
Женщины в их роду никогда не жили долго. Рак убил прабабушку, бабушку и маму актрисы, не позволив никому из них отпраздновать 60-летие. Тетя Дебби была первой, кто попытался обмануть судьбу. Она прошла генетические тесты, когда о них еще мало кто слышал, и в целях профилактики удалила яичники, которые были подвержены наибольшему риску. А теперь в 61 год умирала в больнице от рака груди…
Это Дебби заставила Анжелину пройти тест на дефектный ген BRCA1. Это Дебби умоляла племянницу не наступать на те же грабли и на всякий случай удалить не только яичники, но и молочные железы. Ей Анжелина звонила со всеми тревогами и сомнениями, от нее неизменно слышала разумные советы, слова одобрения и поддержки. Конечно, она знала, что болезнь тети после рецидива зашла далеко, но ее не покидала вера во всесилие современной медицины, в эффективность лечения, которое она помогала оплачивать. Анжелина надеялась, что все обойдется и мудрая Дебби еще долго будет рядом со своим мужем, сыновьями и племянниками. В том числе как пример, что смерть тоже можно заставить подождать. Не обошлось.
Неужели, забирая Дебби именно сейчас, судьба давала понять, что от нее не уйдешь? Неужели все потуги человека как-то проконтролировать собственную смерть обречены на неудачу и он бессилен что-либо изменить?
Власть страха
Оставаться в кабинете одной больше не хотелось. Завернувшись в просторную шаль, она вышла на площадку перед бассейном и устроилась в шезлонге, глядя на сочную зелень. Бояться смерти Анжелина начала не сразу и не вдруг. Напротив, по молодости потусторонний мир и связанные с ним мрачные ритуалы будоражили ее воображение, как ничто другое. Словно длинная история семейных трагедий оставила в душе отпечаток раньше, чем ей успели толком о них рассказать. Она была девочкой с готическим складом характера: увлекалась самодеятельной мистикой и романтической жутью, считала, что умереть молодой и красивой не так плохо.
По отношению к смерти люди делятся на две категории: одни старательно избегают любых напоминаний о бренности всего сущего, другие испытывают почти физиологическое возбуждение, заглядывая в бездну, а иногда и заигрывая с ней, как будто пытаясь если не подружиться, то наладить контакт, перейти на ты. Анжелина принадлежала ко второму типу. Еще подростком окончила заочные курсы сотрудников похоронного бюро, где-то в ее документах до сих пор валяется сертификат, гарантирующий трудоустройство в случае тотального краха киноиндустрии. Много позже, будучи замужем за Билли Бобом Торнтоном, актриса купила к очередному семейному торжеству подарок — двухместную могилу на уютном кладбище…
Усыновление двоих детей и роман с практичным, приземленным, рационально мыслящим Брэдом Питтом заставили Анжелину на время прекратить эти не слишком здоровые игры, однако при выборе имени для их первой родной дочери тема смерти в семье всплыла снова. «Шайло упоминается в Библии, но мы назвали ее так не поэтому, — рассказывала актриса. — Мои родители дали имя Шайло Баптист своему первенцу, который умер до рождения. У мамы случился выкидыш на позднем сроке. Мне всегда нравилось, как это звучит: Шайло Баптист. Я регистрировалась под этим именем в отелях, где мы с Брэдом встречались».
Леденящий душу страх перед смертью, которая раньше казалась такой интригующей и романтичной, впервые посетил Анжелину в конце января 2007 года у дверей морга больницы Cedars-Sinai, куда она приехала передать тело матери — актрисы Маршелин Бертран — организаторам похорон. Взрослая женщина за 30, известная отчаянными выходками и готическими вкусами, беспомощно топталась у порога, сосредоточившись на том, чтобы не устраивать публичных истерик.
Последний раз она видела маму в день смерти — Маршелин была на обезболивающих, но в сознании, подолгу говорила с родными, до последнего участвовала в их жизни, держала в голове их радости и беды. Анжелину попросила не портить отношения с Брэдом (которого считала ангелом, посланным на землю, чтобы позаботиться о ее дочери), а еще лучше — узаконить их. «Она оставалась Мамой с большой буквы до конца, — вспоминала актриса. — Боролась с раком семь с половиной лет, но все это время помогала мне растить детей, взрослеть самой. И только убедившись, что у нас с братом Джейми все хорошо, что мы благополучны и устроены, позволила себе закрыть глаза».
Тогда в палате было слишком легко представить, что Маршелин просто заснула, утомленная наплывом посетителей. Морг же символизировал страшную правду, и Анжелина никак не могла собраться, чтобы взглянуть ей в лицо. Меряя шагами тротуар, она впервые ясно понимала, что никакие теоретические заигрывания с потусторонним не в силах подготовить человека к собственной тяжелой болезни, страданиям или потере любимых. «В конце концов я напомнила себе, что мама была моим самым близким другом и я всегда хотела для нее самого лучшего, — говорила Анжелина. — В данном случае — избавления от боли. Я должна радоваться, что она обрела покой, а не желать ей продолжения страданий, только чтобы мне не было одиноко. Хорошие друзья так не поступают».
А дома Анжелину ждала еще одна практически непосильная задача: объяснить старшему, пятилетнему, сыну Мэддоксу, что случилось с его бабушкой. Двухлетняя Захара и восьмимесячная Шайло еще не доросли до горя, но Мэддокс хорошо знал и любил Маршелин. Она была первой, кому Анжелина в панике позвонила из Камбоджи, когда местная медсестра оставила ее одну с ребенком после 10-минутного инструктажа. «До этого я даже с чужими детьми не сидела ни разу, — смеялась актриса. — Понятия не имела, что с ним делать. Стояла с ребенком в одной руке и телефоном в другой, засыпая маму кретинскими вопросами типа «Сколько младенцы обычно съедают в день — две бутылочки или десять?»
Глядя в вопросительные темные глаза Мэддокса, Анжелина осознала, что и к этому опыту нельзя подготовиться. Все, что она, как ей казалось, знала о смерти, выглядело мутной, надуманной, никуда не годной ерундой, когда требовалось понятно и нестрашно рассказать о ней пятилетнему малышу. Без всякого толка попытавшись утереть бегущие ручьем слезы тыльной стороной ладони, актриса села в кресло, взяла сына на колени и начала изобретать:
— Никто не знает, что происходит, когда кто-то умирает. Одни люди верят, что на небесах есть рай, белый и красивый. Умершие идут туда и встречают всех, кого любили и потеряли. Другие думают, что смерть — это долгий спокойный сон. А третьи считают, что станут добрыми привидениями, как Каспер из мультфильма, который мы с тобой смотрели. Твоя бабушка умерла, Мэд. Мы больше не сможем ее увидеть, но для нас главное — знать, что она всегда рядом с нами.
— И сейчас? — спросил Мэддокс. — Вон в том кресле?
— Может быть, — ответила Анжелина.
Она очень хотела верить, что Маршелин не покинула ее навсегда. Даже нашла в Новом Орлеане женщину-медиума, которая организовывала им сеансы связи. «Анжелина устроила своей маме веселую жизнь, пока росла, — говорили друзья актрисы. — Маршелин была мягкой, любящей, редко повышала голос, не умела ругаться, запрещать и наказывать. Упрямая Энжи не оставляла ей шансов, но потом выросла, успокоилась и привыкла полагаться на советы матери во всем. После кончины Маршелин она долго жила в состоянии полной растерянности, не в силах решить, стоит ли ей выходить замуж за Брэда, усыновлять еще или рожать своих. Ей нужна была хотя бы иллюзия контакта».
Пока Анжелина пыталась сжиться со своей потерей, ее страх, до поры затаившись, приобретал форму. И выступил во всей красе через год после рождения двойняшек Нокса и Вивьен, когда озверевшая от сидения в четырех стенах актриса согласилась на главную роль в боевике «Солт», написанную для мужчины. «Я провела этот год в ночной рубашке, подсовывая грудь то одному, то другому, — вспоминала Анжелина. — И тут мне в руки попал сценарий, где от меня требовалось бегать, бить людей ногами и размахивать оружием. Я подумала: «Это именно то, что мне нужно, пока я не перекусала всю семью». А уже на съемках, свисая на кончиках пальцев с высокой крыши, вдруг чуть не сорвалась, потому что вся заледенела от мысли: «Что я здесь делаю? Какое право имею рисковать здоровьем? Я же мать!» «Уход мамы заставил меня задуматься о ее жизни, о том, как она пожертвовала карьерой, чтобы воспитать Джейми и меня, — говорила актриса. — Это подвиг, перед которым я преклоняюсь. Я не такая благородная и самоотверженная, как она, я только надеюсь стать такой, хотя бы отчасти. Но я поняла, что жертвы, принесенные во имя любви, — особенно к детям, этим маленьким людям, которые во всем от тебя зависят, во всем на тебя полагаются, — дают ни с чем не сравнимое удовлетворение. Семья — моя самая большая сила и самая большая слабость. Наплевать, что говорит обо мне мир: пока по вечерам я имею возможность войти в дом, где меня любят такой, какая я есть, без шантажа и условий, я всегда буду счастливой».
Туча, набежавшая на ее безоблачное счастье, имела непосредственное отношение к Маршелин. Анжелина много рассказывала о бабушке детям, двое из которых ее не запомнили, а трое — не застали. Их вопросы становились все сложнее, и в конце концов актрисе пришлось искать слова для объяснения, что за болезнь убила полумифическую «мамину маму». «Но ведь с тобой ничего такого не случится? — последовала логичная, приправленная слезами и испуганными взглядами реакция. — Обещай, что ты не заболеешь раком!»
А этого обещать Анжелина не могла, особенно после того, как получила результаты генетического теста. Врачи оценили риск развития рака груди в 87 %, яичников — в 50 %…
До известия о том, что тете Дебби осталось жить считаные часы, она была уверена: решение удалить грудь, а в ближайшем будущем и яичники, было единственно верным. А сейчас сомневаться, во всяком случае по первому пункту, было поздно и неконструктивно. Анжелина откинулась на деревянный подголовник шезлонга, зажмурилась и попыталась вернуть себе внутреннее спокойствие, которое испытывала после операции.
Люби меня всякой
Февраль 2013 года. Клиника Pink Lotus Breast Center, Лос-Анджелес
Анжелина открыла глаза. Белый больничный потолок с прямоугольными матовыми лампами покачался немного, но на сей раз угомонился быстрее, чем ей стало плохо. Последствия анестезии — слабость, головокружение, тошнота, полузабытье — понемногу отступали, зато боль становилась все более ощутимой. Анжелина могла видеть дренажные трубки, которые делали ее похожей на гибрид человека и какого-то малоприятного инопланетного осьминога из фантастического кино. Зрелище было страшноватое, и она на секунду усомнилась, что через два-три дня окажется дома, как обещала доктор Кристи Фанк.
Она чуть повернула голову, разглядела сквозь постнаркотический туман силуэт Брэда, задремавшего в кресле. Бедный, наверное, замучился следить, как она то просыпается, то снова проваливается в сон. Пусть он поспит, ее неожиданный подарок, которому она не уставала радоваться и удивляться уже почти десять лет…
«После второго развода я поклялась, что больше никогда не свяжу жизнь с актером, тем более знаменитым, — как-то призналась Анжелина. — Думала, если и выйду замуж, то за сотрудника какой-нибудь благотворительной организации. А потом встретила Брэда, который был полной противоположностью тому, кого я собиралась искать. Но знаете, что интересно? Я до сих пор не воспринимаю его как актера — неврастеничного, эгоцентричного, полного претензий, пропитанного голливудской фальшью. Мне кажется, я живу с архитектором или фотографом. И в любом случае с прекрасным другом и изумительным отцом».
Конечно, Брэд не был святым. Ни до встречи с Анжелиной, когда баловался наркотиками и делал глупости, ни после, когда периодически уходил в холостяцкие загулы с друзьями, бесследно пропадал и возвращался через несколько дней грязным, небритым, нечесаным и пьяным. Анжелина не могла сосчитать, сколько раз вышибала его из дома: в таком состоянии он слишком напоминал ей отца, Джона Войта, и она ничего не могла с собой поделать — устраивала оглушительные скандалы и за себя, и за маму, которая никогда не была на это способна. «Ты ядовитый! — кричала она. — От тебя разит дешевым стрип-баром, текилой с пивом и еще каким-то дерьмом! Какой пример ты подаешь детям, подонок? У тебя пять минут, чтобы собрать вещи — и вон отсюда!»
Никаких вещей Брэд, хорошо знакомый с процедурой, естественно, не собирал. Сразу же садился на мотоцикл, доезжал до пляжа, отсыпался на песке, а утром, ополоснувшись в море, приходил каяться. Анжелина всякий раз принимала его назад и даже в свою очередь извинялась за «вчерашнее», потому что понимала, что другого такого терпеливого, понимающего мужчину, готового искренне любить чужих детей так же сильно, как родных, она больше нигде не найдет. А требовать, чтобы у него вообще не было недостатков, — это перебор, граничащий со святотатством.
Она до сих пор не знала, как Брэд воспринял ее решение лечь на операцию на самом деле. Он и медицина всегда существовали в параллельных вселенных, относящихся друг к другу если не враждебно, то крайне настороженно. Но он помогал ей скрывать многомесячные приготовления от репортеров, возил по врачам в неприличные предрассветные часы на арендованных машинах, брал на себя дом и детей, пока Анжелина отсыпалась и восстанавливалась. А еще она была на сто процентов уверена в том, что после операции не станет в его глазах менее женственной, менее привлекательной и желанной. «Я немного волновалась, будет ли Брэд считать меня сексуальной после родов, — откровенничала она. — Но ему нравится, что мое тело хранит следы пути, который я прошла. Он понимает, что означают шрамы, растяжки, морщинки, они вызывают у него уважение, он видит в них настоящую зрелую женскую красоту. Брэд шутит, что хочет меня сильнее всего, когда видит в пижаме под абажуром в окружении детей. Я могу сказать о нем то же самое».
Наверное, Брэд и вправду мужчина ее жизни, если его не смущает хаос, в котором они живут. Другого мужчину, скорее всего, возмутило бы, что Анжелина до сих пор готовит хуже их девятилетнего приемного сына Пакса и вне красных дорожек одевается в черное с ног до головы, чтобы по утрам не думать, что с чем надеть. У нее даже ночная рубашка черная. Когда проспишь, очень удобно прыгнуть в ней в машину и отвезти детей на занятия (они все посещают Lycee Francais, потому что отделения школы есть почти во всех странах мира и постоянные переезды семьи не мешают учебе).
И уж точно редкий муж смирился бы с необходимостью планировать секс с женой, словно партизанскую диверсию. Анжелина улыбнулась, вспомнив, как их с Брэдом поцелуи раздражают восьмилетнюю Захару. «Прекратите друг друга лизать! — кричит она каждый раз, когда застает родителей за телячьими нежностями. — Смотреть противно!» По ночам кто-то из детей все время забирается в спальню, под родительское одеяло. И то, что они приучены предварительно стучать, сексуальную жизнь родителей ничуть не облегчает. «Может быть, — подумала Анжелина, — перестать морочить всем голову и действительно пожениться, пока дети еще в том возрасте, когда свадьба воспринимается не как утомительное дорогостоящее мероприятие, а как сказочный бал с мамой и папой в роли принца и принцессы?»
— Брэд? — тихонько позвала она.
— Да, малыш? — Он потянулся, стряхивая остатки дремы, и перебрался на край кровати.
— Ты со мной счастлив?
— Дай-ка подумать, — поймав искру возмущения во взгляде жены, Питт улыбнулся. — Никогда не был счастливее.
— И тебе не хочется больше свободы? Покоя?
— Ну разве что специальный уголок, где я мог бы дочитать газету прежде, чем кто-нибудь что-нибудь на нее опрокинет.
— Хорошо. — Анжелина кивнула на свою утыканную трубками грудь. — Я сделала это, чтобы провести с семьей как можно больше времени. Я хочу не просто дождаться, а помочь нашим детям вырастить внуков. А там, как знать, может, и правнуки подтянутся. Ты со мной, дедушка Брэд?
— Всегда. — Брэд наклонился и поцеловал ее в бледный, покрытый испариной лоб.
Вместо эпилога
Май 2013 года. Лос-Фелис
Подъехала машина, из всех дверей посыпались дети, воздух наполнился звонкими голосами.
— Да тише вы! — раздался авторитетный голос Мэддокса (про старшего сына Анжелина иногда говорит: «Такое чувство, что это он меня растит»). — Мама спит.
— А вот и не спит. — Анжелина с некоторым усилием встала, подошла поцеловать мужа. — Ну что, вы очистили все окрестные магазины?
— Пойдем в дом, мы покажем, что купили! — Шайло потянула ее за руку.
Следуя за дочерью, Анжелина вдруг вспомнила, что так хорошо успокоило ее после смерти матери. Всего-то и нужно не жалеть себя, а порадоваться, что тетя Дебби отправляется в иную реальность, где нет места страданиям и боли. Ведь как бы ни было грустно, ситуация допускает и другое толкование: раз Дебби уходит, значит, все ее дела на земле, включая спасение племянницы от «семейного проклятия», закончены.