Алексей Воробьев: «Моя охота к перемене мест — на самом деле просто борьба за жизнь»

— Есть в моей биографии один факт, который многое объясняет. Моя охота к перемене мест — на самом деле борьба за жизнь. Дело в том, что я родился… мертвым. Случай для советских роддомов достаточно заурядный. Маму привезли туда на скорой, но у врачей намечалась пересменка. Поэтому одна бригада, хоть и видела, что нужна срочная операция, не хотела браться, потому что люди торопились домой, а другая, заступив на вахту, поняла, что оперировать уже поздно. Когда меня все же вытащили, я был синего цвета и не дышал. Меня реанимировали, дышать я начал, но кричать по-прежнему не мог. Мама очень испугалась — она рожала второй раз и прекрасно знала, что здоровые дети должны кричать. В общем, начало жизни младенца Леши Воробьева выдалось непростым. И с этого момента, видимо, судьба моя была предрешена. Мне было сказано кем-то

сверху: «Борись — или погибнешь». И я стал бороться, потому что жить, плывя по течению, как все, мне уже было неинтересно.

Все время я стремился стать лучше других. Играешь на аккордеоне? Надо победить на всех конкурсах. Вышел на поле в составе футбольной команды? Забей все мячи! Есть желание первым в классе заполучить плеер и ходить по улице, слушая музыку? Пойди и заработай. Сегодня детям не понять, но наше поколение, подкатывая к родителям с воплем: «Хочу кроссовки!», могло рассчитывать только на один ответ: «Хочешь? Хоти!» Поэтому я работал с 13 лет. Сначала мы с братом (он на год старше меня) сторожили склад цветных металлов. Когда у меня сейчас в памяти всплывает эта картина — от смеха плакать хочется. Что мы там могли охранять?! Нас самих охранять надо было, чтобы ветром не сдуло! Но тем не менее мы работали. В 14 лет я устроился охранником в трамвайное депо. А в 15 начал подрабатывать по специальности — пел в ресторанах. Потом меня взяли в Тульскую филармонию. Но работал я не только для того, чтобы приобрести крутой б/у плеер и наслаждаться музыкой, перематывая кассету карандашом, чтобы экономить батарейки. Прежде всего я не хотел чувствовать себя нахлебником, ведь родители, кроме нас с братом, растили еще сестру Галю. Мы не голодали, гречки и риса хватало, но на разносолы денег не было. Помню, как, получив первую зарплату в филармонии — 750 рублей, — я приволок домой целую гору фруктов, сладостей и прочих деликатесов. Какое это было счастье — сознавать, что ты полноправный взрослый член семьи!

В результате уже лет в 16 я был вполне самостоятельным человеком, зарабатывал столько, что мог снять квартиру, купить подержанную машину и пригласить девушку в ресторан, то есть, по тульским меркам, жить просто шикарно. Но этого мне было мало. Когда спрашивали: «Какие планы?», я уверенно отвечал: «Ну вот сейчас поеду в Москву, завоюю столицу, а там посмотрим…» Плана покорения Москвы у меня не было, я и видел-то ее мельком, из окна автобуса, приезжая несколько раз на конкурсы и соревнования. Но верил: шанс обязательно появится. И он действительно появился. В 17 лет я услышал, что телеканал Россия объявил кастинг на шоу «Секрет успеха». Приехав в «Останкино», я обнаружил там тьму таких же претендентов, но ничуть не испугался, а, наоборот, воодушевился и в результате прошел отбор. Несколько недель меня показывали на одном из главных каналов страны. Я был на седьмом небе от счастья! Дальше, думал, все пойдет как по маслу. Но шоу закончилось. И оказалось, что новые артисты никому не нужны. Двери в российский шоу-бизнес заварены автогеном, и брешь в них голым талантом не пробить. Земля продолжает вертеться, а ты опять на обочине. Я чуть не свихнулся тогда, искренне не понимая, как это может быть. Легко мне никогда ничего не давалось. Я знал: чтобы что-то получить, сначала придется хорошенько повкалывать. Я привык жить в мире, где, если ты пашешь, это дает плоды. С детства участвовал в конкурсах, где победа зависела только от твоего выступления. И вдруг очутился там, где от тебя и твоего таланта не зависит ничего. Но надо было как-то двигаться дальше. Я поступил в московский эстрадно-джазовый колледж, и тут меня ждала новая засада. Как иногороднему студенту мне было положено общежитие, и я, довольный, сообщив всем, что буду жить и учиться в Москве, собрал чемодан, распрощался с родителями, сел в поезд и приехал в столицу. Прихожу в общежитие. «Здрасьте. Где моя комната?» А вахтерша мне отвечает: «Комната есть, но твои соседи пока на каникулах, а ключи у них. Приедут дня через три, тогда и приходи». Я остолбенел. Сел на чемодан. «­Куда ж мне, — говорю, — идти-то?» — «А на вокзал иди, милок, перекантуешься там, три дня незаметно пролетят!» — посоветовала добрая бабушка. И вот стою я такой на крыльце общежития, молодой артист «из телевизора», и решаю, на какой вокзал мне ехать. На дворе зима, денег в обрез. Что делать? У меня был телефон продюсера

Катерины Гечмен-Вальдек — моего наставника из «Секрета успеха» . Звоню ей в австрийский замок и говорю: «Простите, что беспокою, это Леша Воробьев, помните? Скажите, пожалуйста, какой вокзал лучше выбрать для ночевки?» Она отвечает: «Спокойно, сейчас все решим! Помнишь студию, где ты записывал аккордеон для конкурса? Поезжай туда — там в подвале есть комната, окон нет, кровати нет, но крыша над головой у тебя будет». В общем, приют я нашел. И так обжился там, что в общежитие не вернулся — этот подвал стал моим домом на много лет. И я был счастлив: там я мог писать музыку в любое время дня и ночи!

— Я сел на чемодан. «Куда же мне, — говорю, — идти-то?» — «А на вокзал иди, милок, там и перекантуешься», — посоветовала добрая бабушка. Фото: Михаил Харламов

Стараюсь, но не могу вспомнить ни одной по-настоящему грустной или страшной истории о том, как меня встретил чужой большой город, равнодушный к страданиям 17-летних юношей. Я был от Москвы в полном восторге и каждый день находил там что-то новое и интересное для себя. Помню, как первый раз попал в метро. Сначала полчаса катался вверх-вниз на эскалаторе, потом смотрел, как поезда вылетают с грохотом из тоннеля и подъезжают к платформе. Это же был аттракцион! Практически Диснейленд! Я не мог понять, почему у пассажиров такие хмурые лица. «Люди, — думал я, — это же праздник каждый день: и эскалаторы, и поезда, и красивые станции! Вы счастья своего не понимаете! Поездили бы недельку в тульской маршрутке, потом в метро с ума от радости сошли бы!» От голода я тоже не страдал. Кулинария не мой конек, я до сих пор даже яичницу себе пожарить не ­могу. Но ­зачем нужна яичница, когда повсюду полно гамбургеров? ­Хотя ­самым любимым блюдом, едой богов, как я это называю, всегда были и остаются для меня бутерброды с докторской колбасой. Берешь кусок хлеба, намазываешь плавленым сыром, сверху — кружок колбаски и увенчиваешь это дело кружочком огурца. Елки, как представлю — аж скулы сводит! В моем подвале не было холодильника, но в этом не было необходимости: каждый день в ближайшем магазине мне нарезали грамм двести докторской — и я был сыт и доволен жизнью. А потом в передаче «Лото Миллион» я выиграл микроволновку. Сначала подумал: «У меня и кухни-то нет! Ну ее на фиг. У меня есть все, что надо: душ, туалет и колбаса. С утра проснулся, съел бутерброд — и вот я уже готов работать и покорять мир». Но приз все-таки забрал, и жизнь заиграла новыми красками. Я вышел на другой уровень кулинарного мастерства — отныне разогревал бутерброды и уже не понимал, как раньше мог есть их холодными, сырыми практически.

В общем, жизнь налаживалась: был хлеб, была микроволновка, и были люди, разделяющие мои взгляды на профессию, такие как Катерина Гечмен-Вальдек, которая согласилась стать моим продюсером. Постепенно она и ее родные стали мне второй семьей, поддерживали во всем. Я с утра до ночи учился и работал, мои песни начали крутить по радио, количество концертов росло, но меня это не очень впечатляло. Когда ты хочешь покорить мир, ротация на радио — это не результат. Все равно что запланировать подъем на Эверест, подняться на 10 м и сказать: «О, какой рывок мы сделали! Ребята, давайте передохнем, пикничок организуем». А у тебя впереди 8 км по вертикали и такие преграды, о которых ты даже не слышал.

— Я привык жить в мире, где, если ты пашешь, это дает плоды. И вдруг очутился там, где от тебя и от твоего таланта не зависит ничего. Фото: Михаил Харламов

Однажды я пошел пробоваться на виджея на канал МТV, а получил… главную роль в молодежном сериале. Тогда я даже примерно не представлял, что такое актерская профессия, как существовать в кадре, как играть, — вообще ничего не понимал. Но не сомневался, что справлюсь и с этим. Девятнадцать лет — и опять надо начинать с нуля, осваивать новую профессию. Я начал сниматься и отправился поступать в Школу-студию

МХАТ. Боже, как же мне было страшно! Помню, захожу в аудиторию, а передо мной комиссия: Евгения Добровольская и Михаил Лобанов (профессор Школы-студии). У меня колени от ужаса ходуном ходят, челюсть дрожит. «Я прочитаю вам басню «Лев, серна и лиса», — выдавливаю я из себя. Начинаю читать, от волнения загоняю темп, матюгаюсь. «Стоп, отдышитесь и давайте сначала», — дала мне шанс Евгения. И я поступил. А через несколько недель подошел к ней со словами: «Я в первом полугодии, видимо, буду много пропускать, потому что мы с вами снимаемся в одном фильме». Было очень забавно: она только что у меня экзамен принимала,­ а тут мы оказываемся на одной площадке и я играю главную роль.

Той осенью я практически не спал. Утром мчался в Школу-студию, потом уезжал на съемки, в машине готовился и учил текст, вечером возвращался домой и штудировал учебники, а ночами выступал и писал музыку. И снова мчался на съемочную площадку. В какой-то момент понял, что загнался: мне не приносит радости ни любимая ­работа, ни Школа-студия, в которую я так рвался. Мне казалось, что я — автомат, передвигающийся на автопилоте. Я подумал: и это все? Я живу только для того, чтобы бегать по кругу? Взял гитару и годовалого пса Элвиса и отправился в подземный переход на Новом Арбате. Была зима, очень мерзли руки, но я два часа стоял и пел песни Элвиса Пресли. Пес сидел в чехле от гитары и грустно смотрел на прохожих. Мы с ним заработали полторы тысячи рублей, а ему еще сердобольная женщина подкинула кусочек колбаски (помню, я тогда очень злился, потому что собака не должна есть человеческую еду, у нее специальный корм имеется). Почему-то меня это маргинальное пение в переходе так вдохновило, что наутро

я проснулся бодрым, веселым и абсолютно счастливым. И снова увидел этот мир и почувствовал необходимость двигаться вперед.

Жизнь снова налаживалась, предложения сниматься, конечно, были,  но возникли и новые преграды. Мое телевизионное прошлое сыграло со мной злую шутку, и если других студентов с радостью звали на пробы, мне надо было бороться даже за право на пробы прийти — никто не хотел снимать певца. И мне опять пришлось научиться быть лучше других и каждый раз доказывать, что я драматический актер. Эта стигма преследует меня до сих пор — даже сейчас, после 30 сыгранных ролей. И я работал, снимался, побеждал в телепроектах, ходил по красным дорожкам за наградами, общался с талантливыми людьми, встречался с красивыми женщинами. Приходя в дорогие рестораны, я слышал: «О, это вы? Здравствуйте, вот наш лучший столик!» Может быть, для кого-то все это — предел мечтаний, но я не чувствовал удовлетворения. Бессонными ночами грустил, что еще ничего толком не ­добился. Мне уже 23 года, а я все так же далек от «Оскара»! Я смотрю на полку с наградами — и у меня паника, потому что место для него заготовлено, но его там нет. И я понимаю, что время идет, черт возьми, а я все еще у подножья Эвереста, и мне уже говорят: «Может, все-таки пикничок?» И я понял, что настало время снова сказать им: «Э, нет! Идем вперед! Иначе что, мы сюда просто так — пожрать пришли?»

— Звездной болезни у меня никогда не было и вряд ли будет. Она случается у тех, кто достиг своего потолка. Фото: Михаил Харламов

И в этот момент выясняется, что жизнь — удивительная штука и ты никогда не знаешь, что из спетого, написанного и снятого тобой выстрелит и решит твою судьбу. В один прекрасный день в Москву прилетела Лара Фабиан, ее менеджер зашел в какой-то бар именно тогда, когда там показывали отрывок из фильма «Фобос» — моего первого фильма, к которому я заодно написал саундтрек. И этот менеджер увидел меня, услышал мою музыку, и она ему понравилась. Он рассказал об этом своему американскому другу — продюсеру РедУану и посоветовал разыскать меня. РедУан тогда был на гребне успеха, он только что открыл для мира Леди Гага и находился в поиске новых интересных музыкантов. Он связался со мной, и через полгода мы уже работали вместе. Я до сих пор не понимаю, как получилось, что нужный человек появился в нужном баре и увидел там фильм, которой к тому времени сошел с экрана. Невероятная случайность, в результате которой парень из Тулы, десять лет назад охранявший склад цветных металлов, а потом много лет живший в подвале, оказался в Лос-Анджелесе. В самой известной студии, где записывались Стиви Уандер, Майкл Джексон,

The Rolling Stones и где на бетонном полу отпечаток ботинка Чарли Чаплина. Фантастика? Количество усилий и труда, переходящее в качество?

Так, в 23 года я снова начал все с нуля. И даже не с нуля, а с минуса. Потому что с нуля начинают ребята, которые здесь выросли. А я мог сказать только «йес». И что бы кто мне ни говорил, я радостно отвечал: «Йес, оу, йес!» И потом уже пытался разобраться, что же мне предлагали. Надо было учить язык, надо было обживаться заново. Но оно того стоило, потому что, впервые попав в Лос-Анджелес, я увидел свою мечту. Я оказался там, где делают настоящую музыку, где все решает талант и профессионализм. И понял, что хочу просыпаться здесь, сидеть, глядя на океан. А значит, снова надо бороться.

— Первое время в Лос-Анджелесе я мог сказать только «йес». И потом уже пытался разобраться, что же мне предлагали. Надо было обживаться заново. Фото: Михаил Харламов

На этот раз, конечно, я уже не в подвале жил, хватало и на уроки английского, и на приличную квартиру. Я регулярно ездил и продолжаю ездить в Москву, сниматься в фильмах, писать музыку. Но в общем и целом я был в новой для меня стране абсолютным инопланетянином. Повторил все классические ошибки, которые совершают русские в Америке. Помню, пришел в магазин, а продавец спрашивает: «Как дела, мэн?» На следующий день та же история. Я в полной уверенности, что ему реально интересны мои дела, начинаю: «Ну сегодня я встал, принял душ, съел гамбургер, погулял с собакой, потом поехал на студию…» Говорил я тогда невнятно и медленно. В итоге эти радушные продавцы начали меня бесить — они все спрашивали, как дела, а я утомился рассказывать про гамбургер и собаку. И мучился так, пока не понял, что это просто вежливая фигура речи и отвечать надо: «Спасибо, хорошо». Тогда стало ясно, как бесил их я, начинавший распространяться, как у меня дела, или на вежливое: «Ой, у вас такой акцент… Вы из России? А здесь чем занимаетесь?» подробно отвечать про свою жизнь: «Я родился в Туле, с шести лет занимался музыкой, потом «Секрет успеха» и шоу «Лед и пламень» в России, потом ел бутерброды, гулял с собакой и выиграл микроволновку…» и так далее.

А еще был замечательный случай, как меня чуть не застрелили полицейские. По приезде в Лос-Анджелес я сразу купил себе мечту всей жизни — Porsche 356 Speedster. И вот еду я по Голливудскому бульвару на ретровом кабриолете, в красной кожаной куртке, как Джеймс Дин. То есть крутизна такая, что дальше некуда. И вдруг с небес на землю: сзади полицейская сирена. Паркуемся у обочины, копы выскакивают из машины, и я, как культурный и воспитанный парень, открываю дверь и выхожу им навстречу, чтобы поприветствовать. А они ни с того ни с сего с квадратными глазами орут: «Сит даун!» — выхватывают пистолеты и направляют на меня. Это я уже потом узнал, что сделай я еще шаг — они бы меня просто застрелили, потому что в Штатах такое поведение водителя однозначно трактуется как агрессия по отношению к полиции. Когда тебя останавливают, ты должен остаться сидеть в машине. Кое-как разобрав, чего им от меня нужно, и вспомнив картинку из какого-то американского боевика, я сел обратно. Оказалось, что у меня дата на номерах просрочена и они хотят просто проверить документы. «Ребята, я артист, из России! Можно я с вами сфотографируюсь? Вы первые полицейские, которые меня остановили», — прошу я. Ну до них дошло, что очередной иностранный придурок купил себе машину, а правил не выучил, и меня отпустили с Богом.

— Я вышел из машины. А копы выхватили пистолеты и направили на меня… Фото: Михаил Харламов

А знаете, какое главное разочарование постигло меня в Америке? Там нет докторской колбасы! Нигде! Сначала я не мог понять, чем же мне теперь питаться. Пришлось перейти на любимую еду номер два — фастфуд, благо этого добра там как раз предостаточно. Но когда я прожил на картошке фри и гамбургерах полгода, мне стали сниться грустные сны. Во сне я ел пельмени. И в какой-то момент понял, что если не поем их наяву — погибну! Когда же приехал в Россию, примерно неделю завтракал, обедал и ужинал только пельменями.

Но, пожалуй, это было единственное чувство ностальгии, которое я испытал. В моей жизни, в общем, ничего не поменялось. Моя работа, как и везде, была со мной. Обычно тоскуют по друзьям. Но у меня никогда не было таких друзей. Начиная с детского сада, я всегда был один, и мне было ­комфортно. Я ходил и распевал песни (меня называли ходячим радио), и мне этого вполне хватало. Хватает и сейчас. Если у тебя есть друзья — с ними надо встречаться, ходить в бар, выпивать, болтать о жизни ночами напролет, да хотя бы просто периодически видеться. Это требует времени. На одних эсэмэсках два раза в месяц никакая дружба не продержится. Но сколько себя помню, я работал и никогда не мог себе этого позволить. Прий­ти на помощь, кого-то выручить — это я всегда пожалуйста, но поддерживать праздные отношения — неосуществимое для меня дело, трата времени, которого у меня нет. Мне его хватает только на любовь. Любовь тоже требует времени и сил, дарит вдохновение и лишает сна, но, к сожалению, потом уходит. Наверное, я слишком люблю

одиночество, оно мне так много всего подарило — столько музыки, столько стихов, столько ролей… В общем, когда я один, ни по любви, ни по дружбе я не тоскую.

И по дому тоже не скучаю. Мне неважно, где жить. Важно — что я делаю. Мой дом там, где моя работа. Я всегда вожу с собой портативную студию, чтобы можно было везде писать музыку — даже на съемочной площадке. Да, здесь я скучаю по родителям и по родной стране, где все свое, где я родился, где есть пельмени, докторская колбаса — словом, то, без чего я не представляю себя и свою жизнь. Но опустить планку ниже, остановиться на достигнутом и отказаться от возможности двигаться вперед?! Нет.

— Я слишком люблю одиночество. Когда я один, ни по любви, ни по дружбе я не тоскую. Фото: Михаил Харламов

Многие мои коллеги не могут понять, зачем я, такой востребованный в России артист, поехал туда, где меня никто не знает. Но мне, честно говоря, на известность, славу и те бонусы, которые они дают, плевать. Я не понимаю, почему люди, увидев один раз афишу со своим именем, тут же начинают требовать «мерседес» класса C к подъезду? Твоя задница не может на обычном «фолькс­вагене» до гостиницы добраться? Зачем тебе лобстеры в гримерку? Мне это чуждо. У меня в райдере прописана аппаратура, которая нужна для хорошего живого звука. Все. Я могу переодеться в машине и питаться бутербродами. Помню, приехал в один город, а девушка, которая меня встречала, говорит: «Черт, у тебя такой райдер, я прямо не знала, что делать!» — «А что там?» — удивляюсь я. Она: «Там написано, что в гримерке должна быть минеральная вода. Но не написано

какая! Вдруг ты любишь Evian, а я тебе боржоми куплю? Или у тебя аллергия на что-то?» В общем, весь мой райдер — это вода в гримерку.

Звездной болезни у меня никогда не было и вряд ли будет. Она случается у тех, кто достиг своего потолка. В детстве я занимался футболом, вы­играл и проиграл множество матчей и на всю жизнь усвоил: сколько бы ты мячей ни забил в этом победном матче — следующий ты начнешь сначала. Нет вершины, заняв которую ты будешь почивать на лаврах. Взяв «Золотой мяч», следующий сезон ты снова начнешь с нуля. И так все время. Даже если я получу «Оскар» и «Грэмми», останется еще множество непокоренных вершин. «Оскар» же можно получить за лучшую роль или саундтрек, а можно — за лучший сценарий или режиссуру. Так что мне есть куда стремиться. Я уже научен ценить время, которое мне отведено.

— В моей жизни, в общем, ничего не поменялось. Моя работа, как и везде, была со мной. Обычно тоскуют по друзьям. Но у меня никогда не было таких друзей. Фото: Wahb Mabkhout

Два года назад я снова начал жизнь… С самого дна глубочайшей пропасти. За шаг до успеха, получив наконец большую роль в голливудском фильме, практически дописав американский альбом, я очнулся в больнице после обширного правостороннего инсульта. И понял: я — кусок мяса. Мне опять надо выживать. Как 25 лет назад, когда только появился на свет. Учиться дышать, глотать, произносить буквы, составлять из них сколько-нибудь связные слова. Снова учиться говорить — и по-русски, и по-английски. Учиться играть на фортепиано, петь, ходить, бегать, играть в футбол. Учиться заново всему тому, что оттачивал годами. Но, как ни странно, именно

эта авария, которая, казалось бы, пустила под откос всю мою жизнь, дала мне шанс развиваться. Я никогда не попробовал бы себя в роли драматурга и не начал бы писать сценарии, мне в голову не пришло бы встать по другую сторону камеры. Но у меня не было выхода. Мне нужно было жить. Сейчас моя первая режиссерская работа — фильм «Папа» — берет приз за призом на международных кинофестивалях и недавно была отобрана на престижный Голливудский фестиваль короткометражного кино. Так что, надеюсь, я никогда не достигну своей вершины. Потому что если пойму, что дальше идти некуда, — это будет смерть. Неделя для того, чтобы написать сценарий полнометражного фильма? Пожалуйста, я буду работать по 72 часа в сутки, но это сделаю. Ночь, чтобы написать час симфонической музыки для большой картины? Сделаем! И неважно, сколько у тебя сил в запасе, главное, что ты принимаешь этот вызов, а значит, ты живешь.