Зинаида Кириенко: «Милиционеры сказали нам с мужем: «Пожалуйста, не деритесь больше»

Зинаида Кириенко — женщина уникальная и абсолютно загадочная, причем как в профессии, так и в жизни. Без преувеличения. Среди актрис самая «страдательная» — вряд ли кому-то еще довелось вынести такое количество мук мученических вместе со своими экранными героинями. Буквальное воплощение собирательного образа русской женщины с ее загадочной красотой, жертвенной любовью, безмерной терпимостью, самоотверженностью и с бурей страстей при этом… А в жизни какова?! Вокруг нее тучами роятся завидные поклонники, а она выбирает в мужья обыкновенного парня и живет с ним душа в душу всю жизнь. Влиятельный чиновник готов карьерный взлет обеспечить, а ему — от ворот поворот. Великий режиссер замечание делает, а она в ответ: «Да не нужны мне ни вы, ни фильм ваш!..» Характер, словом. Непредсказуемый. Вот-вот, женщина-загадка. Которую корреспонденты «ТН» надеялись разгадать во время интервью с Зинаидой Михайловной Кириенко. Стоп! Или с Зинаидой Георгиевной Широковой? Или с Идой Михайловной Ивановой?.. Не удивляйтесь, автор не сошла с ума, просто, готовясь к встрече с легендарной артисткой, обнаружила странный факт: в разных СМИ — разночтения по части ее имени, отчества и фамилии… За пояснениями этой «странности» Зинаиде Михайловне (все-таки!) пришлось окунуться в далекое прошлое…

— Своего родного отца, Георгия Широкова, помню только по единственному случаю. Мы тогда жили в Махачкале, где я и родилась. Я, совсем кроха, годика четыре, была дома одна. Папа заглянул в окошко и сказал: «Доченька, пойди открой мне дверь». Я открыла. Он взял

меня на руки и понес по нашей Буйнакской улице — к порту. В киоске купил конфет. И вот эта картинка навсегда врезалась в память: я сижу на руках у отца и радостно жую конфеты… Историю папиной жизни я узнала из обрывочных рассказов бабушки.

Он из зажиточной семьи, учился в Тифлисском юнкерском училище на музыкальном отделении по классу духовых инструментов. Во время Гражданской войны их, юнкеров, белогвардейцы отправили на пароходе в Англию — спасти хотели в послереволюционное лихолетье. Но там русские мальчишки оказались брошенными на произвол судьбы. Чужбина их не приветила. Мыкались в поисках не то что заработков, а хотя бы пропитания. Чистили картошку в ресторанах, питались очистками. Около девяти лет так прожил мой будущий папа. Вернулся в 1928 году по решению ­Совнаркома о возможности возвращения людей, оказавшихся в эмиграции. На родине отцу определили местом жительства только аулы Дагестана.

Там же работал мой дед, мамин отец Иванов Петр Иванович, — он был инженером-строителем и занимался прокладыванием дорог. Поскольку грамотные люди были наперечет, ­Георгию Широкову предложили выполнять функции главного бухгалтера в этой же стройконторе. Вскоре моя будущая мама была выдана за него замуж. Совсем еще девчонка — всего 16 лет, моложе папы на девять лет. Но уже работала — сидела за кассой в этом же ауле. Очевидно, отец ей не очень нравился, но она подчинилась родительскому решению. Год спустя сын у них родился, мой старший брат Вова — всегдашний мой защитник и друг. Очень талантливый человек, механик от Бога — из ничего мог собрать машину, мотоцикл…

А мама моя мечтала быть артисткой. Когда ходила беременная мною, зачитывалась романом «Аида» о потрясшей ее судьбе греческой актрисы. Я потом пыталась найти эту знаковую книгу, но так и не нашла. А знаковая она потому, что мама твердо решила назвать дочку в честь главной героини — ­Аидой. Почему-то была уверена, что родится девочка, которая непременно станет драматической актрисой. Но так вышло, что регистрировал меня в ЗАГСе отец, поскольку мама в это время болела. Посчитав, что такое имя будет слишком странным для его русской дочери, он записал меня Зинаидой. Узнав об этом, мать буквально билась в истерике — как же так, рухнула ее мечта! Папа успокаивал: «Шура, ну что ты переживаешь, получилось даже лучше, сразу два имени — Зина и Ида…» В итоге я была определена Идой. Так все ко мне и обращались, так я потом писала во всех тетрадях, анкетах: Ида Иванова — по маминой фамилии. Даже учась во ВГИКе, еще целый год оставалась Идой. Только когда Герасимов, составляя титры к фильму, написал мое полное имя Зинаида, я стала свыкаться с непривычным к себе обращением — Зина.

— Отцовскую фамилию не захотели брать?

— В конце 1930-х годов папу расстреляли. Подробностей я не знаю, ­потому что мама об отце категорически не говорила. Скорее всего, боялась. Все тогда боялись. Счастьем было то, что родители мои разошлись до папиного ареста. Поэтому ни маму, ни нас, детей, не преследовали. (Задумчиво.) Непростое было время. Но не нам судить о нем, и уж тем более не тем, кто сегодня судит. В мире много несправедливостей, но правда и кривда все время рядом… Когда я снималась в фильме «Любить по-русски 2», предложила Жене Матвееву назвать мою героиню-прокурора Зинаидой Георгиевной Широковой. Пусть хоть так, в кино, я останусь со своими настоящими отчеством и фамилией. В память о горькой, трагической судьбе своего отца.

Как ни удивительно, но старшая мамина сестра, тетя Оля, всю жизнь работала в органах — 30 лет отслужила на Лубянке. Притом что муж ее был расстрелян. И бойфренд мамин был чекистом. Тоже Георгий, как и отец мой, только по отчеству Евдокимович, белорус. Вот его я хорошо помню, прямо отчетливо вижу, как он — молодой красивый офицер с пистолетом в кобуре на боку — начищает свои форменные бляшки, сапоги, напевая: «Там вдали, за рекой…» В моем представлении это был настоящий мужчина. Помню, как однажды, еще до войны, они пришли с мамой домой, а у него нога прострелена. Потом мать рассказывала, что по дороге он ее к кому-то приревновал — бешено был ревнивый — и сгоряча выхватил пистолет. Она успела среагировать — ударила его по руке, и пуля попала ему самому в икру. Хорошо, кость не была задета. Вот такие страсти кипели. Потом Жора как-то выкручивался: надо же было объяснить ранение, исчезновение пули, а они все были наперечет… Отчаянный был, настоящий такой служака-патриот. На фронт ушел сразу, как началась война, и в первый же месяц мама получила известие о его гибели.

— А она где-то работала или занималась домашними хлопотами?

— Ну что вы, я маму практически не видела — днями и ночами она пропадала на работе. Всю жизнь на руководящих должностях, трудилась на износ. Удивительная женщина. Красавица, с точеной фигуркой, по натуре решительная, лихая, бесстрашная. Работая в Махачкале на рыбоконсервном заводе, возглавила кружок ворошиловских стрелков. На коне скакала, как джигит, призы брала в Дагестане, воспитала два набора кавалеристов. Перед войной ее послали на курсы в Днепропетровск — нужны были специалисты по зерну. Мать училась с таким диким перенапряжением, что однажды у нее из глаз кровь закапала — сосуды полопались. Восстанавливалась в больнице. После окончания курсов была определена в Дербент директором пункта заготзерна. А мы с братом остались с бабушкой и дедом в Махачкале — в их одноэтажном домике, прямо на берегу Каспийского моря. Бабушка тянула на себе всех нас. Кормила семью, обстирывала в выварке (так называли золу, вываренную в тряпках). Прекрасно шила, даже мужские костюмы. Великая труженица была, на все руки мастер. В 60 бабулечку нашу разбил паралич, и больше она не поднялась — 15 лет, бедная, лежала…

В год начала войны я пошла в 1-й класс, но единственного нашего учителя забрали на фронт, и учеба прекратилась. Через год мама смогла забрать меня с собой в Дербент. И тогда же, в 1942 году, туда был комиссован с фронта Михаил Кириенко — по ранению в легкое. Его прислали к маме главбухом. Комнату дали рядом с нами. Очень скоро бывший фронтовик в мою маму влюбился. Он был старше нее на 10 лет. Стал часто приходить к нам, даже когда матери не было дома. Заведет патефон, поставит пластинку и сидит, мечтает о чем-то. Наивный такой был человек. С хорошей русской речью, хотя украинец. Замечательно пел украинские песни — голос чистый, ­протяжный. Мне нравилось его слушать, я прямо благоговела, а под веселые песни и плясала…

Некоторое время спустя мама получила новое назначение — восстанавливать разрушенное войной хозяйство на Северном Кавказе, только что освобожденном от немецкой оккупации. Должность — директор элеватора в казачьей станице Новопавловская Ставропольского района. Отправилась она туда уже вместе с Кириенко. А мы опять остались с дедом и бабулей. И еще с коровкой Горяночкой. Очень было трудно, еды отчаянно не хватало. Дед иногда приносил какую-то муку с пылью, и бабушка изобретала что-то из ничего. А корова наша сначала была стельная, молока не давала, и мы ждали, когда же наконец она разродится. Зато какое же было счастье, когда первое молочко появилось! В третий класс я пошла уже в Новопавловской.

— Вы отчима папой называли?

— Он очень этого хотел, но я долго обращалась к нему только по ­имени-отчеству — Михаил Игнать­евич. Хотя он и меня, и Володю усыновил, и по документам я была оформлена как Зинаида Кириенко.

— Артисткой вы стали, реализуя мамину мечту?

— А у нас в семье вообще бродил творческий вирус. Дед был очень артистичным, брат мой великолепно играл на аккордеоне, а мамина младшая сестра и муж ее были настоящими артистами — цирковыми. Дядя Яша, Яков Пименов, — известный клоун, коверный эксцентрик, а Женя — воздушная гимнастка. Красоты неземной, но, увы, судьбы трагической: погибла в 22 года во время родов второго ребенка, вместе с ним. Накануне войны это произошло. Дочка ее, Ларочка, с девятимесячного возраста росла у нас… Но, как бы то ни было, свое невольное влияние на то, чтобы я решилась стать артисткой, тетя Женя, безусловно, оказала. Я просто бредила этой профессией. Проливала слезы над драматическими перипетиями киногероинь в исполнении Марецкой, Тарасовой. Уходила в ­уединенные места к морю и там читала вслух ­отрывки из книг, пела. В школьной самодеятельности участвовала.

В библиотеке нашла справочник вузов и из него узнала про ВГИК. Выяснила, что попасть туда можно либо по окончании десятилетки, либо после техникума. Окончив семилетку, ­поехала в Москву и поступила в железнодорожный техникум. Жила поначалу у тети — той,

которая на Лубянке машинисткой работала. Но вскоре дочка ее вышла замуж, родила, и мне пришлось перебраться в общежитие, где было ужасно: пацаны с девчонками постоянно собирались, пили, на кухне всей общагой танцевали до упаду, картошку ворованную жарили на прогорклом масле — а меня от этого запаха выворачивало наизнанку. И вообще, мне там не нравилось все. Приезжала к тете, ставила пластинку, где Шульженко пела про руки матери, слушала и ревела. После первого семестра уехала на каникулы домой. А мы уже жили в станице, где купили домик с большим двором, огородом. Все мне обрадовались: бабушка, дед, мама, брат с сестренкой Ларочкой да еще двое детишек — мальчик и девочка, которых мама от Кириенко родила. Как же хорошо дома!

И тут Вовочка предложил: «Давай я поговорю с начальником своего сельхозтехникума, чтоб тебя взяли к нам». А он с отличием оканчивал факультет механизации сельского хозяйства. И меня, хоть и со скрипом, зачислили. Проучившись там вторую половину учебного года, я решила проситься обратно в свою школу, в 9-й класс. Директриса сжалилась, и в итоге я окончила десятилетку. После чего тут же поехала поступать во ВГИК. Курс набирал Юлий Райзман, меня приняли, но не в основной состав, а условно. Что лишало возможности жить в общежитии и получать стипендию. А у тети остановиться было уже невозможно — слишком тесно. Я очень огорчилась, но тут вдруг ко мне подошла Тамара Федоровна Макарова (она была членом приемной комиссии) и сказала: «Поезжай пока домой, а на будущий год возвращайся — курс будем набирать мы с ­Сергеем ­Аполлинариевичем Герасимовым. Готовься к экзаменам». Так год спустя я стала студенткой заветного вуза, преодолев конкурс почти 600 человек на место… Представляете, первую свою кинороль — заглавную, в картине «Надежда», — сыграла, будучи еще первокурсницей, а к окончанию института у меня уже был увесистый актерский багаж, насчитывающий пять главных ролей.

— Сергей Герасимов как-то сказал о вас: «Она очаровательно естественна, простодушна и сурова, как сама жизнь». Режиссер имел в виду ваш актерский потенциал или вас связывали какие-то личные отношения?

— Мне трудно судить, но в одном могу признаться: я в Герасимова сразу влюбилась. Только это была не чувственная любовь. Скорее восторженность. И однажды я призналась ему в своем чувстве. Это случилось в Сталинграде, еще разрушенном после вой­ны. После первого курса мы приехали туда снимать короткометражку «Надежда» — в международный киноальманах «Роза ветров», повествующий о борьбе женщин за мир.

Я пришла к Герасимову на репетицию. Большой гостиничный номер, в углу стоит приемник, из него доносится песня: «Ой, рябина кудрявая…» Учитель говорит: «Ну, расскажи о себе». И я стала рассказывать — про маму, про несчастного отца, про семью нашу, про свою жизнь… И во время рассказа так растрогалась, что разревелась. Спрашиваю сквозь слезы: «Вам, наверное, все что-то подобное рассказывают?» А он в ответ серьезно: «Так — никто». И тут меня прорвало: «Я вообще-то люблю вас!» Он (участливо): «Да?» — «Да!!!» — прокричала я и заплакала еще горше. Герасимов подошел, приобнял меня и сказал: «Это замечательно. А как же иначе? Я педагог, ты моя ученица, так и должно быть. Только все-таки нужно учиться сдерживать свои чувства. Со временем поймешь почему». Помолчал немножко и, вдруг взяв меня за ухо, деловым тоном добавил: «Надо же, а ушко у тебя как пельмешка…» И чмокнул в щечку. Я замерла, задумалась: мол, при чем тут пельмени? (С улыбкой.) Не знала же еще тогда, что он великий пельменщик — непревзойденно их готовил. «И знаешь что, деточка, — завершил мизансцену Сергей Аполлинариевич, — ты молодец, что сказала мне о своем чувстве. Храни его. Оно со временем развеется, но это очень хорошо, что сейчас оно у тебя есть». То есть он как бы поставил меня на место, но сделал внушение неоскорбительно, не обидев. И этим вознесся в моих глазах еще больше — просто на недосягаемую высоту. Удивительно, но после этого я прямо воспряла духом. Невероятный человек! (Усмехнувшись.) Другой завалил бы в койку, и на тот момент я, наверное, счастлива была бы. А потом кляла бы себя, не знала, куда деться от стыда…

А в другой раз я накричала на своего великого педагога-режиссера. ­Распсиховалась и показала свой характер. (С улыбкой.) Ой, что было! Настоящий скандал. Перед съемками «Тихого Дона» это произошло. Во время учебы нас, студентов, держали в очень большой строгости: пользоваться тушью, помадой — ни-ни, за курение вообще могли отчислить. А однажды я все-таки решила осветлить волосы, совсем чуть-чуть. И сделала это накануне репетиции сложнейшей сцены — проклятия Натальей Григория. Готовилась я к ней самозабвенно, проживала внутри себя состояние своей героини. И играла абсолютно эмоционально заряженной. В накале своего страстного монолога сорвала с головы платок, кинулась на пол и прокричала всю накопившуюся боль в потолок, словно в разверзнувшиеся небеса. Не преувеличивая, скажу: ­безукоризненно сыграла, на разрыв души, и от этого чувствовала себя совершенно счастливой. Ждала заслуженного одобрения и от Герасимова. И вдруг вместо похвалы режиссер гневно закричал: «Как ты посмела перекраситься?! О чем думала?! Что возомнила из себя?! Да за этот эксперимент я тебя с роли сниму!!!» Жуть как ругал. От дикой обиды я пришла в бешенство, у меня началась натуральная истерика. Я тоже завопила: «Ну и пожалуйста! Мне ничего не нужно — ни Наталья ваша, ни ваш Шолохов, ни ваш ВГИК, ни ваша Москва! И вы тоже не нужны!!!» И рухнула головой в стол, захлебываясь в рыданиях. Такого выплеска эмоций ­Сергей Аполлинариевич конечно же не ожидал. Он подошел, стал гладить меня по голове и приговаривать: «Ну хватит. Пожалуйста, успокойся. Будешь ты сниматься в «Тихом Доне», будешь…»

— Хорошо, что не передумал. Невозможно представить никого, кроме вас, в роли Натальи в том легендарном герасимовском фильме. А уж самая сцена проклятия вообще стала хрестоматийной для студентов-кинематографистов. Интересно, сколько дублей пришлось сделать, чтобы так ее сыграть?

— Хотите верьте, хотите нет, но весь кусок сняли одним дублем, с двух камер. Причем Герасимов предупредил о том, что будет так. И велел собраться по максимуму. А по-другому нельзя было. В начале съемки земля сухая, а падать я должна уже в мокрую — к концу эпизода вовсю разыгрывается гроза: гром гремит, льет ливневый дождь. Три пожарные машины стояли с брандспойтами, откуда хлестала вода. Я не помню, как я играла, но после съемки Герасимов сказал мне: «Это было гениально». Видите ли, с точки зрения профессии он меня однажды охарактеризовал так: «Кириенко — актриса максимум двух-трех дублей».

А, допустим, в сцене сватовства моей героини с Григорием, казалось бы, ерундовый проход хромого Пантелея Прокофьевича — свекра моей Натальи — снимали 19 (!) дублей подряд. Это было до нашей поездки на Дон, артисты еще не прониклись атмосферой, и никак не получалось у Даниила Ивановича Ильченко прихрамывать так, как ­хотелось Герасимову. И каждый раз режиссер изображал хромоту — показывал, как следует идти, чтобы это выглядело натурально, а не нарочито. Зато, когда мы уже вернулись в Москву, артист все еще продолжал припадать на ногу… А Лину Быстрицкую Сергей Аполлинариевич буквально провоцировал на слезы, когда ей по роли нужно было расплакаться. Так происходило на съемках сцены драки Григория со Степаном, где Аксинья прячется под телегой и оттуда в ужасе смотрит на происходящее. Ну никак не получалось у Элины требуемое выражение лица. Наконец режиссер такой разнос ей устроил! Не ­оскорблял, нет, — дурных, нецензурных, слов он никогда не произносил, — но обидеть артистку сумел так, что она разревелась навзрыд. Залезла под телегу и захлебывается там слезами. А Герасимов говорит Рапопорту, оператору: «Володя, давай-ка снимать, уже можно». Тут

же сигнал дает: «Мотор!» И высовывается Быстрицкая из-под телеги уже нареванная — веки воспаленные, лицо в слезах. Потом благодарно целовала Герасимова… Он на самом деле был великим психологом, педагогом и режиссером, чувствовал артиста.

Каждая мелочь для него имела значение. Допустим, снимали Натальин приход к Аксинье после попытки самоубийства. На шее у меня шрам, я настроилась, собрала внутри себя все муки человеческие и вышла в кадр. По роли прошу дать мне напиться. Зачерпнула воду, села, говорю шолоховский текст: «Ты отбила у меня мужа, жизнь сломала, отдай мне Григория». Та идет на меня: «Ах, мужа тебе?!» И от того, как она на меня налетала, у меня наворачиваются слезы, губы дрожат и голова откидывается в сторону. В это время Герасимов: «Стоп!» Я опешила: «Как же так?! Как вы могли остановить камеру в такой момент, я же верно чувствую». А он в ответ: «Все так, но куда голову твою понесло?» Оказывается, из-за шрама, из-за скособоченности шеи в реальности я не смогла бы так мотнуть головой. Вроде бы мелочь. Но, по мнению Герасимова, это дискредитировало всю мою «гениальную» игру.

— В том «Тихом Доне» снялись три красавицы: Быстрицкая, Хитяева и вы. Между вами, молодыми, роскошными, было какое-то соперничество, творческая ревность?

— Знаете, там все жили обособленно, каждый в чьем-то доме, в семье у казаков. Например, Быстрицкая и Герасимов жили в доме вдвоем. Что там у них было или не было, никто не знает. С Хитяевой я и вовсе не была знакома. Никто нас специально не собирал, не объединял, не пытался подружить. Общались по-деловому, только на съемочной площадке или на репетиции.

— Ну а партнеры-мужчины из фильма ухаживали за вами?

— Бог с вами, ничего такого не было.

— Странно, такая молоденькая, хрупкая, нежная…

— Именно поэтому. Наверное, их интересовали дамы более опытные…

— Еще один ваш знаковый фильм — «Судьба человека». Вы как-то общались с Сергеем Федоровичем Бондарчуком вне съемок?

— Никак. Он в тот период как раз женихался со Скобцевой. И я для него была пустым местом: никто, ничто и звать никак. Он и взял-то меня на роль случайно, а пробовал Нину Меньшикову. Но получилась такая история. Герасимов решил показать третью серию «Тихого Дона» сначала Шолохову, станичникам — до того как фильм увидели зрители. Повез и нас. А там уже были Бондарчук и Монахов, оператор, — они выбирали места для съемок «Судьбы человека». И вот мы сидим все вместе в гостях у Шолохова за длинным столом во всю комнату, и Михаил Александрович спрашивает: «Слушай, Сергей, а ты уже нашел Ирину?» Тот говорит: «Да есть вроде одна, вот думаю. Но у вас же как написано: «Со стороны на нее глядеть — не так уж она была из себя видная <…> а в упор…» А такую сложно найти». И Шолохов говорит: «Так чего тебе искать-то? Вот она сидит» — и на меня указывает. Всё — меня взяли без проб.

— Как ощутили невероятную славу, которая обрушилась на вас, совсем юную?

— Ничего особенного. Ну, естественно, получала письма, автографы раздавала. В станицу свою приехала, там организовали мою встречу со станичниками, мама сидела в первом ряду. Я и ее на сцену вывела, и всех своих братьев-сестер. Конечно, им бальзам на душу. И я прекрасно понимала, что для них это праздник. Но не делала из этого событие вселенского масштаба. Понимаете, не свойственно мне самолюбование, я к себе очень придирчива. Такого — «о-о-о, я теперь знаменитая артистка!» и нос к небесам — в моей жизни никогда не было. Только недалекие люди начинают строить из себя что-то. Хотя нет, необязательно. Например, за Люськой Гурченко, однокурсницей моей и долгое время подружкой, такое водилось, а я над этим смеялась. Но потом, мне кажется, она поменялась… В общем, я подобное дурачество у артистов не люблю.

— Поэтому мужа выбрали не из известных персон?

— Безусловно. Просто красивый юноша, понравился мне очень, влюбилась, и… 44 года прожили вместе. Я всегда считала, что муж должен быть один и на всю жизнь. (Помолчав.) Помню, одна актриса мне говорила: «Мне бы только попасть в лесной домик Ермаша (Филипп Тимофеевич Ермаш — в советские годы председатель Госкомитета СССР по кинематографии. — Прим. «ТН»), и уж я не растеряюсь…» И подобных примеров, к сожалению, я знаю предостаточно. Бог с ними. Мне такое всегда претило. Удивляюсь тому, что нормой считаются какие-нибудь закрученные, расфуфыренные романы, а обычная человеческая история воспринимается как странность. На мой взгляд, в моем замужестве ничего странного не было.

Я снималась в Грозном в фильме «Казаки». Валерий был местным жителем. Совсем еще мальчик, только школу окончил, но выглядел ­гораздо старше своего возраста. Родители — педагоги, отец — директор детского дома, сам он — спортсмен, волейболист. Очень красивый, статный, атлетического сложения, все бабы-актрисы восхищались им. Римка Маркова, подружка моя любимая, царство ей небесное, потом все хохмила, выговаривала ему: «Валер, когда наконец ты Зинку свою бросишь? Надоела она уже. Сколько мне еще ждать?»

Валера оказался в нашем фильме в массовке — туда набирали ребят-спортсменов, владеющих верховой ездой. Но подошел он ко мне не на съемочной площадке, а на улице — я шла на концерт Аркадия Райкина. «Я вас знаю», — говорит. Я усмехнулась: «А я вас нет. Но теперь буду знать». Так и познакомились. Потом вместе оказались на концерте, после которого до утра бродили по городу. Дальше общались, узнавали друг друга — гуляли, сидели на скамеечках в сквере. В общем, женихались мы долго, целых два месяца. Свадьбу сыграли в доме Валериных бабушки и дедушки, а наше свадебное путешествие состоялось в поезде Грозный — Москва, в отдельном купе. Откуда мы прибыли в мою комнату, которую я совсем недавно получила. А год спустя у нас родился первенец — Тимурчик.

— У мамы спрашивали разрешения на брак?

— Да. Я приехала к маме в станицу, а это неподалеку от Грозного, и сказала: «Мам, ну что делать: парень такой хороший — не представляю, как буду без него. Но он совсем юный, в жизни не определившийся…» Я уже понимала, что Валера от меня никуда не денется, но для себя должна была принять решение. И мама ответила: «Вот что я тебе скажу: любовь — это главное в жизни, а все остальное преходящее. Если любишь, не смотри ни на что, выходи. Неважно, что необеспеченный. Зато будешь знать, что рядом с тобой любимый и любящий тебя человек». Так и получилось.

— Муж продолжил спортивную карьеру?

— Нет, его профессия — экономист. Учился на экономическом факультете МГУ, потом его забрали в армию. Я ждала. Помню, приехала навестить — он в Солнцево служил, — заодно творческую встречу с солдатами провела. Как увидела своего, прямо ахнула: вообще-то у Валеры лицо интеллигентное, утонченное, а тут — прямо морда, красная такая… (Отсмеявшись.) Мой муж был очень верный. Сильно любил меня. Я во всем могла на него положиться. Он был крепежом семьи — хранил дом, занимался хозяйственными делами, воспитывал наших сыновей, лечил их, когда болели. И никогда не выговаривал мне за то, что я постоянно отсутствовала. И для меня эта его домашность была важнее всего. Я его называла «счастье мое». Да, у Валеры не было карьерных достижений, и денег зарабатывать особенно не получалось, зато он предоставлял эту возможность мне, и я со спокойной душой уезжала в киноэкспедиции и на концерты. Предполагаю, что кто-то фыркнет, прочитав мой рассказ: дескать, фи, что это за жизнь. (Улыбнувшись.) Но, как говорится, кому что важнее. Кому-то — начальника утащить в домик к леснику, а кому-то — хранить домашний очаг.

— И все-таки вы известная артистка, красивая женщина. Супруг — мужчина казачьего темперамента. Ревновал?

— Резких проявлений ревности не было. За исключением одного раза. Я снималась в главной роли в картине «Живая вода». Режиссер с Украины, Григорий Кохан. И он со своей командой привез картину на «Мосфильм» — показывать начальству из Госкино. Пригласили меня, я, конечно, пошла с Валерием. Вместе посмотрели фильм, потом Кохан предложил: «Давайте поедем ко мне. Посидим в номере — надо же отметить». А они жили в гостинице «Россия». Ладно. Заказали туда ­какую-то­ еду, алкоголь, естественно. Сидим, все хорошо. Я там одна женщина была, разумеется, ко мне всеобщее ­внимание. Разошлись часа в три ночи. Выходим из отеля, и вдруг Валерий стал цеп­ляться ко мне, как никогда. Я говорю: «К кому ты заревновал, смешно даже!» Но он все больше раздухаряется. А у меня была сумка «броненосец» — жесткий такой бочонок, в Мексике купила. И уж не помню, кто кого первым ударил, я его или он меня. Но факт тот, что и я его стукнула с размаху, и он меня тоже. Впервые в жизни. Так заехал, что над виском на всю жизнь шрамчик остался — скорее всего, перстнем задел. И жутко перепугался от содеянного, засуетился. Я охнула: «Ты что, с ума сошел?! Смотри, что натворил…» Происходило это действо напротив храма Василия Блаженного. Подъезжает милиция. Я быстренько вытерла кровь, ранку платочком прикрыла. И стала рассказывать милиционерам все как было. Они меня узнали, стали смеяться над нами: мол, ну как же вы так, взрослые, солидные люди, родители двоих детей. В итоге довезли нас домой на милицейской машине и, прощаясь, напутствовали: «Только, пожалуйста, не деритесь больше». А мой бедный Валерий все стонал, проклинал себя за несдержанность: «Что я наделал! Как я мог!», просил прощения. (Со смехом.) Представляете, а я даже не обиделась. Я смогла его понять.

— Наверное, на таком понимании, прощении и держится долгая, верная семейная жизнь?

— На всем понемножку, думаю. Особенно важно терпение. Допустим, в моем случае не всякая женщина стала бы терпеть, что муж не стремился к ­чему-то. Хотя у Валеры были писательские задатки — его сочинения посылали на разные смотры. И вообще он был незаурядным человеком, с хорошим юмором, с правильным отношением к жизни. Но карьерные амбиции отсутствовали. Зато в любой компании всегда герой, всегда первый. И это дорогого стоило… (После долгой паузы.) ­Валера ушел из жизни, не дожив до 62 лет. Неожиданно. Шел по лестнице, упал и умер. Сердце, обширный инфаркт… 12 лет уже прошло, а я и сейчас чувствую себя осиротевшей, переживаю…

— Зинаида Михайловна, а провал кинематографа в постперестроечные годы вы тяжело пережили?

— Да что вы, какой провал — в 1990-е годы я работала как лошадь. Мой провал случился гораздо раньше, во второй половине 1960-х, когда, как впоследствии выяснилось, персонально на моей кандидатуре поставили крест. На много лет. Большой, влиятельный начальник в мире кино захотел от меня того, чего все мужики хотят, а мне это было противно, мерзко. Тошнило, понимаете? До сих пор с омерзением вспоминаю его голову, которую он в самолете положил мне на плечо. А в волосах — перхоть. И на пиджаке тоже. Фу-у-у… Я вся скукожилась, отодвинулась подальше, недвусмысленно дав понять, что мне крайне неприятно. Он понял, сказал: «Что ж, нам с вами больше не ездить». А я еще съерничала: «Ну что вы, какие наши годы!» Отшила, в общем, и меня от кинематографа отрезали, словно люк задраили. А я и не понимала почему. Прошли годы, вдруг меня пригласили в жюри Бакинского кинофестиваля. Там я спросила Ростоцкого: «Стас, а кто меня в жюри взял, с какого боку?» И режиссер объяснил: «Разве ты не знаешь, что тебе перекрывал кислород тот чиновник, а теперь он там не работает?» Надо же, а я и не догадывалась. Бог ему судья. (Помолчав.) Я же все равно не пропала. Пусть не звали сниматься в кино, зато я очень много разъезжала по стране с концертами, выступала на встречах со зрителями.

— И все же Евгений Семенович Матвеев нарушил это табу, решился позвать вас на главную роль в свой фильм «Любовь земная».

— Да, не побоялся, хотя знал, что я в опале. Но еще раньше он меня звал в картину «Почтовый роман». Светлана Коркошко, в итоге сыгравшая там главную роль, тогда и не подразумевалась. Я приехала на Киевскую студию, мы сняли несколько эпизодов, и после съемок Женя пошел провожать меня до гостиницы. По дороге говорит: «Эх, Зина, что же ты наделала?» Я: «А чего?» Он: «Да ладно. Что ж, ты думаешь, никто не увидел? Когда тебе рожать?» А я действительно была беременна Максимчиком. Пыталась уговорить: «Женя, я ведь уже

рожала, все знаю. На следующий день после родов выйду на работу. А родить я должна только через два месяца». Но он огорченно вздохнул: «Очень мне хотелось, чтобы ты предстала в новом качестве — аристократкой. Сняла бы наконец платок. Но нет, не могу ждать. Как жаль!» Правда, очень обидно было. Что ж, значит, не судьба…

Признаюсь, сколько я знала Женю Матвеева, столько он ко мне прицеливался, пытался за мной приударять, правда, очень аккуратно, корректно. Но у нас ним так ничего и не было. Расскажу случай. На съемках «Любви земной» мы одно время жили в Обнинске, в ­гостинице. Снимались в деревне Афанасьевке до позднего вечера. В один из дней приезжаю, а портье говорит: «Вас просили зайти в номер люкс напротив вашего». — «Кто?» — спрашиваю. Загадочно пожимает плечами. Ладно. Иду в этот люкс. Стучу. Дверь открывается, и что я вижу: на диване, покрытом белоснежным одеялом, на белых подушках, сидят два моих сына — накупанные, розовощекие. А рядом — Валерий. Тут же накрыт стол, на нем коньяк, закуски. Я так растерялась, обрадовалась: «Господи, да что же ты не ­предупредил?» — «А зачем? Это сюрприз. Прошу к столу!» Я говорю: «Слушай, ну раз у нас такой банкет, давай Матвеева позовем». — «Конечно, зови!» Позвонили Жене, он пришел. Увидел этих чудесных детей, нашу семью целиком и… После этого никогда больше не делал попытки соблазнить меня. Ни разу. Наоборот, я бы сказала, даже стал относиться ко мне с каким-то особым уважением…

— Зинаида Михайловна, в прежние времена актрисы с большой опаской относились к рождению детей, многие сознательно лишали себя счастья материнства…

— Ну да, Тамара Федоровна Макарова, например, в молодости перевязала трубы — чтобы не беременеть. Потому что очень жесткое было отношение к беременным женщинам, к кормящим матерям. Конечно же во все времена есть актрисы, которые боятся потерять форму, выпасть из съемочной обоймы и ради того, чтобы, как они говорят, служить искусству, готовы на все. Ну и что? Разве это значит, что надо следовать такому примеру? Нет, для меня это не довод.

— Хотели, чтобы дети пошли в актерскую профессию?

— Абсолютно не принципиально. Их выбор. По-моему, главное — ничего не навязывать. Это должно идти изнутри, от внутренней потребности. А если нет, зачем обрекать себя на трагедию? Старший, Тимур, получил диплом военного переводчика, пять лет прослужил в разведке в Германии, но после возвращения в Москву из органов уволился и погрузился в бизнес. А Максим, окончив Институт культуры по специальности «менеджмент и аудит», занялся компьютерной деятельностью, чем-то связанным с информационными технологиями. И пятеро моих внуков все в разных сферах работают, я уже запуталась, кто где. Внучка, знаю, учится в кадетском корпусе… Какое же это громадное счастье, что все они — два сына, три внука, две внучки, правнук и две правнучки, младшей из которых еще нет и полугода, — у меня есть. Значит, мне есть ради кого жить, ради кого продолжать работать. Я же по-прежнему играю на сцене, езжу по стране с концертами — романсы пою, современные песни, стихи читаю. И все это наполняет жизнь смыслом…

---

Зинаида Кириенко

Родилась: 9 июля в Махачкале

Семья: сыновья — Тимур, Максим; внуки — Алексей, Антон, Александра, Кирилл, Елена; правнуки — Марк, Мария, Екатерина

Образование: окончила ВГИК (актерский факультет)

Карьера: снялась более чем в 30 фильмах и сериалах, среди которых: «Тихий Дон», «Судьба человека», «Казаки», «Любовь земная», «Любить по-русски 2», «Два капитана». Народная артистка РСФСР, лауреат Государственной премии СССР