Юрий Кузнецов: «Глядя на дочь, себя в руки взял и я. Случилось неизбежное, и надо жить дальше…»

— Юрий Александрович, зрители соскучились по вас! Как вы живете, какими заботами наполнен день, когда ждать ваших новых ролей?

— (С улыбкой.) Конкретно сегодняшний день наполнен напряженной борьбой с давлением: жара на улице, тяжело… А вчера читал новый сценарий восьмисерийного фильма для Первого канала. Снимать должен знакомый режиссер,

приятный и грамотный человек. Когда его ассистент заикнулась о пробах, я сказал: «Да какие пробы, не надо! Готов приступить к работе хоть сейчас», чем ее обескуражил. (Смеется.) Предложений в последнее время не много. Артисты часто рассказывают про то, что их жизнь — сплошное ожидание телефонного звонка. И я не исключение. Каждый раз, когда телефон звонит, думаю: а вдруг сейчас предложат что-то интересное — и тогда я пококетничаю, спрошу: «А когда и где съемки?» Будто бы это имеет значение! Мне очень хочется работать, и неважно, что большие роли не предлагают. Нас так учили, что чем меньше роль, тем кропотливее работа.

— Свою карьеру вы начали с небольшой роли, но зато в каком фильме!

— Изначально в картину Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» я пробовался на главную роль. Вышло это совершенно случайно. После окончания театрального института мы с Валентиной, моей первой женой, попали в Хабаровский драматический театр. Проработали там 11 лет, затем перешли в Омский театр драмы. О кино я тогда вообще не думал. В профессии я уже крепко стоял на ногах и вдоволь на­­игрался! Работал напропалую: утром — сказки, вечером — Островский. В Омске была замечательная труппа — крепкая, дружная, одна из самых лучших провинциальных. За халтуру зрители могли и освистать. Жена тоже была плотно занята в репертуаре, у нас подрастала дочка Наташа.

И вот в один прекрасный день, мне в ту пору было лет 35-36, в театр приехал Виктор Федорович Аристов, как второй режиссер он работал вместе с Германом, Сергеем Микаэляном, Иосифом Хейфицем. В поисках исполнителя главной роли в новом фильме Германа он проехал от Иркутска до Южно-Сахалинска, пересмотрел сотню артистов. Им хотелось найти такого актера, который единожды выстрелит в их фильме и исчезнет из кино навсегда. Примерно так произошло позже с Володей Толоконниковым, сыгравшим Шарикова. Эта роль ему судьбу поломала. Помню, как снимали «Афганский излом» и Бортко захотел его взять на роль военного. Через два дня интенсивных съемок Бортко ему сказал: «Извини… Не могу… Ты — Шариков» — и отправил обратно в Алма-Ату. У нас с Андреем Болтневым, в итоге сыгравшим Лапшина, иначе судьбы сложились. Но об этом позже.

Аристов пришел в наш театр в выходной. Прошагал по пустому фойе, посмотрел фотографии актеров. Каза­­лось бы, что можно понять по портрету? Но Виктор Федорович был опытным физиономистом. В тот же день меня вызвали в театр. Мы сели в фойе, поговорили на какие-то пространные темы. Точнее, говорил я, а он сидел напротив и внимательно на меня смотрел. На следующий день мы с ним полетели в Ленинград.

Репетировали три дня в декорациях — комнатка, оклеенная фотографиями тех лет, кровать, утварь, герань на окне — это очень грамотный режиссерский подход. Съемочная группа должна заранее напитываться энергетикой времени, о котором снимается кино. Так, например, делал Михалков на «Рабе любви». С Аристовым мы репетировали сцену разговора Лапшина с каким-то убийцей. Посчитав, что имею право вмешаться в творческий процесс, я даже начал советовать опытному оператору Валерию Федосову, с какого ракурса меня лучше снимать. (Со смехом.)

Дело в том, что у меня был богатый телевизионный опыт — курса со второго я вместе с другими студентами подрабатывал на телевидении: читал в живом эфире стихи, играл в отрывках музыкально-драматических произведений. Тогда запись не практиковалась, все передачи сразу шли в эфир. Эта работа приносила серьезный приработок в пять рублей к стипендии. Уже можно было позволить себе сводить девушку в пельменную и выпить портвейна.

Как бы то ни было, но на роль Лапшина худсовет меня утвердил. Как мне потом передали, Герман уперся, сказал, что у Кузнецова глаза с хитринкой и не верит он, когда я убежденно произношу в кадре: «Мы вычистим землю и посадим сад — и сами потом в том саду поживем!» Пока продолжались поиски Лапшина, я уехал домой в Омск, а через месяц получил телеграмму от Германа: «Вы утверждены на роль начальника райотдела милиции».

Не сказать, что я испытал эйфорию. Тогда я вообще не понимал масштаба режиссера. Помню, уже в разгар съемок Герман захотел переснять какую-то сцену, но я воспротивился: «Да что вы, Алексей Юрьевич! Мне на самолет пора, завтра днем спектакль играть в Омске». Когда картина была снята, меня вызвали в Ленинград на озвучение. В перерыве пошли с Андрюшей Болт­невым обедать в ленфильмовскую столовую. С подносами проходим мимо стайки девушек-ассистенток. Слышу шепоток за спиной: «Ну понятно, тот высокий — видно, что герой! А этот? Ни кожи, ни рожи».

Мою внешность всегда воспринимали критично. Когда после окончания института на показах мою красавицу  жену — Валентину Луневу — режиссеры звали в свои театры и предлагали главные роли, на меня смотрели косо. «Это ее муж?! И что нам прикажете с ним делать?» Но знаете, именно такое отношение оказалось для меня психологическим трамплином. Ах так! Раз я невзрачный, значит, придется тщательнее работать над каждой ролью.

— Вы снимались с Андреем Мироновым в то время, когда его слава уже гремела. Как сложились ваши отношения?

— Панибратства между нами, разумеется, не было, так же как и коленопреклонения с моей стороны. Возможно, сыграла роль моя географическая отдаленность от актерской богемы тех лет. Я не мечтал быть с ним на равных, вполне уютно ощущая себя на своем месте. Кстати, несмотря на невероятную ­популярность, Миронов не был заносчив или высокомерен. Как все, спокойно ждал, когда позовут в кадр. В то время случилось горе: умер Менакер, его отец. Так Андрей слетал в Москву, похоронил, вернулся обратно и снова впрягся в работу, не показывая, как ему тяжело.

— После удачного дебюта вам не захотелось перебраться из провинции в Ленинград?

— Такого — ах, вот я попал на экраны! — не было. Я спокойно вернулся в Омск, продолжал играть в театре. И без Ленинграда все в моей жизни было хорошо. Но после фильма «Мой друг Иван Лапшин» меня действительно стали приглашать сниматься. «Торпедоносцы», «Колье Шарлотты» и, наконец, «Противостояние» — фильм, изменивший мою судьбу. На съемках я познакомился с Олегом Басилашвили. Несколько месяцев мы с ним были соседями по гостиничному блоку, делили на двоих один умывальник. Во время совместных сцен никакого общения между актерами не происходит, каждый сосредоточен на себе. А вот вечером, после съемок, в расслабленном состоянии, самое время поговорить.

Не помню, чтобы я открытым текстом сказал ему, что хотел бы жить в Ленинграде. Но, вероятно, как-то невзначай заметил, что город мне понравился. Помню, как однажды зимним солнечным днем гулял в районе Казанского собора, а навстречу неспешно шел мальчишка со школьным портфелем. Он шел, посвистывая и напевая какую-то популярную песенку. В груди екнуло: «Ребенок, а живет в такой красотище!» Мне казалось это заоблачным счастьем. Как в анекдоте про крота. Вылезает из норы сын-крот и кричит радостно: «Мама, какое небо голубое». А кротиха — раз его за шкирку и обратно под землю: «Зато здесь наша родина».

Как я узнал позже, Басик (так в актерских кругах называют Олега Валериановича Басилашвили. — Прим. «ТН») просил за меня нескольких ведущих ленинградских театральных режиссеров. Знаю, что ходил к Товстоногову в БДТ и к Акимову в Театр комедии, куда меня в итоге и взяли, предложив сыграть в новой постановке по Островскому. Год я прожил в Ленинграде один, без семьи, в крошечной комнатке на шестом этаже в помещении самого театра. Окна выходили во двор «Елисеевского», утром просыпался под гул пьяных мужичков… А играть спускался в тапочках. (С улыбкой.) Только роль Саввы Василькова в спектакле «Бешеные деньги» у меня не сразу пошла. Мы репетировали ее на пару с Колей Павловым. Предполагалось, что он сыграет в первом составе, а я — во втором. Примы театра на меня смотрели презрительно: и зачем такого артиста вообще взяли?! И читает плохо, и звуки четко не выговаривает. А я действительно будто в ступор впадал.

Как-то вечером, когда театр опустел, я вышел на сцену и начал размышлять о своем герое. У Островского он описан как провинциал лет 35, окающий, поскольку приехал в Москву с Волги, употребляющий выражения: «когда же нет» — вместо «да», «ни Боже мой» — вместо «нет». И я подумал: так играть же ничего не надо! У нас с Васильковым много общего! Мы с ним одних лет, оба из провинции, смотрим вокруг как обалдуи.

И роль совсем иначе раскрылась. В общем, премьеру играл я.

Когда мне говорят: «Кузнецов, ты замечательный, талантливый актер», я поправляю: «Не талантливый, а добросовестный». Моя первая жена, ярко войдя в профессию, быстро скисла, перестала развиваться, и это меня очень мучило и расстраивало. Примой она была лишь первые годы работы в Хабаровске. А уже в Омске, где хватало актрис ее возраста и амплуа, из театра ушла, руководила самодеятельным театром при Доме культуры. И когда приехала ко мне в Ленинград, тоже работала в самодеятельности.

— Тем не менее вы продолжали вместе жить, пока не встретили Ирину, свою вторую жену…

— Мы стали жить каждый сам по себе. Но кардинально решить проблему не хватило духу ни мне, ни ей.

Я про себя думал: «Нет, мужик, ты не должен ее бросить, ты за нее отвечаешь». Но когда встретил Ирину, все-таки решился на развод. К тому времени мы с Валентиной прожили 25 лет, выдали дочку замуж. И однажды, в замечательный вечер накануне Нового года, я приехал в нашу квартиру на улицу Стойкости, взял сумку и сказал Вале: «Пока». Все, больше там не появлялся, жилье не делил.

С Ирочкой сложилось иначе. Все 17 лет, которые прожили вместе, мы были счастливы, несмотря на серьезные трудности и испытания.

Мы познакомились в московской гостинице «Турист», где расположилась съемочная группа фильма «Невозвращенец». Ира жила там с сыном, который лечился в то время в Институте крови. Я вошел в холл гостиницы в длинном белом, замызганном грязью плаще, с перепачканным краской лицом, смертельно уставший после съемок. А Ира в холле разговаривала с администратором. Конечно, она меня узнала. Как выяснилось позже, в свое время, когда посмотрела фильм «Точка возврата», где я играл бесстрашного командира корабля, она сказала маме: «Вот это мужик!» — типа мне бы такого.

На момент нашей встречи мне было 45 лет, ей на девять лет меньше. Не скажу, что нас закрутила страсть. В таком возрасте все происходит спокойнее, чем в юности. Но мы подружились, нам было интересно друг с другом. Ира по образованию архитектор, долгое время проработала искусствоведом в «Эрмитаже», но потом из-за болезни сына работу оставила.

Рядом с ней я оттаял, почувствовал себя нужным. Ирочка крутилась одна с тяжелобольным Лешкой, и это было ой как непросто. Когда я ушел из дома, мы переехали в Озерки, что под Питером, затем скитались по съемным квартирам. Театры тогда опустели, и хорошо, что иногда мне удавалось сниматься. Как-то под Новый год мы втроем, Ирочка, я и Леша, поехали на Волгу под Ярославль, где жене от бабушки остался полуразрушенный домик. Вся деревня — одна улица из пяти домов. Поехали на неделю, а задержались почти на год. Жили скромно, но ощущали себя счастливыми! Пекли картошку в печке, часами гуляли по округе: на Волге красивые места… Кстати, именно там мы зачали нашу Сашу. Она оказалась младше моего внука — ну так бывает. (Смеется.)

Ее год рождения стал для меня счастливым, я начал играть Мухомора в сериале «Улицы разбитых фонарей». Помимо невероятной популярности, которая на меня обрушилась, я получил серьезный материальный бонус, наконец смог раздать многочисленные долги. Мы сняли комнату в городе Пушкин, где провели первые три года Сашкиной жизни. Трогательное было время…

Я с удовольствием возился с дочкой, фиксировал каждодневные изменения в ее личике, в выражении глаз, записывал в тетрадку все новые высказывания. С первой дочерью вышло иначе: молодой был, не осознавал свое отцовство, ну родилась — и хорошо. Хотя и гулял с Наташей, и в ясли возил в битком набитом автобусе.

— Зритель вас знает в основном по роли Мухомора. Не обидно? Ведь у вас сотни прекрасных ролей!

— Обидно, что меня мало кто видел в фильме Дмитрия Светозарова «Преступление и наказание» в роли Мармеладова. Мне бы было достаточно сыграть ее одну. Но зритель считает иначе. Как-то на съемках в Нижнем Новгороде ко мне подошел мужчина с дочкой. Волнуясь, сказал: «Мы смотрим все ваши фильмы и очень вас любим». Я спросил: «А какие работы больше всего нравятся?» Девочка ответила: «Фонари». А папа добавил: «И этого достаточно». Я в недоумении, как же расценить подобное утверждение: то ли он меня похвалил, то ли наоборот? Поблагодарил, а потом в шутку спросил: «Помните, как моя фамилия?» — «Мухомор!» — на полном серьезе сказала девочка.

Ну что поделать? К прекрасному актеру Александру Демьяненко привязался Шурик, к Тихонову — Штирлиц, а ко мне — Мухомор… Я играл эту роль много лет.

Изначально Мухомор был описан сценаристами как отвратительный тип, хмурый, занудный и глуповатый. Его характер выписывался мной постепенно.

Прототипов не было, однако служивые ребята мне говорили, что их начальник такой же — бум-бум. В любой роли я ищу юмор, иначе неинтересно смотреть. Знаете, что именно Мухомор ввел моду на очки, сидящие на кончике носа? Позже их так надевали все начальники в кино. Вышло все случайно. Поскольку со временем тексты, выдаваемые сценаристами, становились все менее выговариваемыми (почему-то наши герои изъяснялись витиевато), их приходилось адаптировать. О том, чтобы затем текст успеть выучить наизусть, речь не шла. И я придумал класть листочки на стол прямо перед собой и умудрялся в них подглядывать через опущенные на нос стекла.

К Мухомору я быстро привык. А также быстро привык к тому, что у меня есть постоянная работа. Мы с Ирочкой не шиковали, но уже и не бедствовали. После «Улиц разбитых фонарей» я перекочевал в сериал «Опера. Хроники убойного отдела», затем в «Литейный, 4». Вот оттуда меня после первого же сезона изощренным способом убрали.

Мы сняли первые 11 серий и разошлись на каникулы. Я стал учить текст для нового сезона. Подходит время съемок, телефон молчит. Звоню ребятам по сериалу: «Вы не в курсе, что случилось?» — «Ой, Юрий Александрович, сами не понимаем».

Я позвонил одному из продюсеров, тот тоже заюлил: «Я маленький человечек, не знаю, что происходит». Наконец до меня дошли слухи, что съемки давно начались и мою роль играет другой актер.

Ну не понравилась одному из продюсеров несговорчивость актера Кузнецова — ну позвоните в таком случае и скажите: «Вам инкриминируется то, что вы критикуете работу режиссеров, сценаристов. Мы прекращаем с вами работать». Почему бы не за­­явить об этом прямо? Зачем врать? Мне действительно не нравились тексты, которые для «Литейного, 4» писали розовощекие мальчики-сценаристы. Не нравилось то, что чуть не каждую новую серию снимал новый режиссер. Я спрашивал: «Вы смотрели прошлые выпуски, чтобы понимать характер персонажей?» — «Еще чего, буду я вкус портить!» — звучало в ответ.

Другим актерам было, видимо, все равно, в каком материале сниматься, раз молчали, а мне — нет.

Самым тяжелым оказалось не то, что после этого мое материальное положение сильно испортилось, а то, что ребята не сказали мне правду. Не знаю, может, не хотели быть вестниками дурных вестей. Раньше ведь за такое головы рубили. (Смеется.)

Ну да ладно, это все уже в прошлом. Теперь, встречаясь, мы с ними здороваемся и даже о чем-то болтаем. Мухомор меня неплохо поддержал: за верность сериалу канал НТВ несколько лет назад подарил мне вот эту квартиру.

— После того как вы остались без работы, не пожалели, что характер показывали?

— Плохо работать я не привык и не собираюсь привыкать. Я благодарен Ирочке за тактичность, за то, что не попрекала меня, не просила идти против совести и деньги зарабатывать на корпоративах. Ну а что? Не сломался бы… Анекдот с байкой рассказал, сплясал «два притопа — три прихлопа» — и обеспечил бы безбедное существование семьи на несколько месяцев. Все лучше, чем ночами не спать и мучительно думать, где завтра достать 10 рублей… Но нет! Я — вылитый отец, такой же, как он, прямолинейный, честный и принципиальный.

Помимо меня, у родителей было еще трое детей. Жили мы весело. Когда мне было лет семь, папу по партийной линии отправили работать председателем колхоза в Сибирь. Тьмутаракань страшная! Ни света, ни радио. Жили при керосиновой лампе впятером в одной комнате, зимой в углу спали телята. По субботам в деревню привозили передвижку и на простыне показывали кино. Денег на билет, пять копеек, у меня обычно не было, приходилось прошмыгивать в темноте под лавку. Или тырить с колхозной птицефермы тепленькое яичко, бережно нести в магазин и сдавать за пять копеек — как раз на билет! Если бы отец тогда узнал — убил бы на месте!

Когда выдавали замуж мою сес­тру, гуляла вся деревня. Мама отцу сказала: «Ты бы мяса на стол принес, нам же стольких людей надо накормить…» А он возмутился: «Что значит «принес бы»?! Мясо куплю в магазине!» Службу он закончил начальником ОБХСС линейного отделения милиции станции Абакан в звании майора. При этом — заметьте! — наш домик был построен им из списанных шпал, а фундамент — из паровозного шлака. Другое было время, и папа мой был коммунистом…

Я до сих пор храню его погоны. И когда снимался в «Противостоянии», попросил костюмеров нашить их на свой китель. Отец так и не узнал, что я стал артистом. Видел меня лишь на школьной сцене, когда я играл в драмкружке. Как-то пригласил их с мамой на спектакль. Дома они спрашивают: «А где же ты, сынок, был? Мы тебя не видели». — «Как же не видели! — отвечаю. — Когда Ленин проезжал в ссылку в Шушенское, я шлагбаум открывал».

— Ваша дочь не продолжит актерскую династию?

— Саша сейчас окончила школу и намеревается поступать на продюсерский факультет. Одобряю ее решение. Она девочка толковая, самостоятельная.

Иной раз говорит: «Пап, я ощущаю себя 40-летней разведенкой, мне все приходится делать самой». А я к быту действительно не приспособлен, она даже тарелки за мной перемывает. Прошлым летом, пока снимался под Одессой, Саша сделала в квартире перепланировку и большой ремонт. Бухгалтер, которая перечисляла ей мои гонорары, интересовалась: «Юрий Александрович, зачем 17-летней девушке столько денег?! А если она их прогуляет?» Но надо знать Сашу. Она звонила мне по три раза в день, советовалась, что лучше купить. Например, стол брать подешевле или подороже. Я велел выбирать качественные вещи, чтобы дольше служили.

— Со своими кавалерами дочь вас знакомит?

— А они есть, кавалеры-то? Недавно заявляет мне: «Пап, ну как с ним общаться? Он слова «вниз» и «вверх» пишет раздельно!»

— Как Саша пережила мамин уход из жизни? Ведь Ирина умерла скоропостижно.

— Ирочка давно страдала диабетом, лекарства ослабили ее иммунитет, случился инсульт. Врачи говорили нам, что ситуация тяжелая, но я не верил. Вечером навестил Иру в больнице и надеялся прийти с утра, но ночью нам уже позвонили… Ей было всего 54 года. Поразительно, как вела себя Саша — сжалась, как пружина, и на похоронах не проронила ни слезинки. Глядя на нее, и я взял себя в руки. Случилось неизбежное, и надо жить дальше… Саша убрала с видных мест Ирочкины фотографии, чтобы не бередить душу ни себе, ни мне. И ее собранность и житейская мудрость меня потрясли. В те страшные дни я будто прятался за ней, а не она за мной.

— Вы общаетесь со старшей дочерью?

— Конечно! Всю жизнь ей помогаю. Когда мы с ее мамой разошлись, Наташа уже взрослая была и правильно все поняла. Она подарила мне внука. Коле уже 19, учится в мореходке, такой вышел упертый мальчик, знает, чего хочет. Дружны мы и с Лешей, сыном Ирочки, — он стал музыкантом.

— Писали, что у вас были микроинсульты. Это правда?

— Были, наверное… Кто же на них внимание обращает и считает! Мне работать надо. Конечно, тяжело приходится, когда снимаем при 40-градусной жаре, но ничего.  У меня есть серьезный стимул, чтобы жить долго, — Саша. Когда на фуршетах зовут выпить, я отвечаю: «Не  могу! Я кормящий папа!»

В фильме «Остров» есть такая сцена, где мой герой, адмирал, разговаривает с отцом Анатолием, которого сыграл Мамонов. Тот говорит: «Да ты не бойся…» А я отвечаю: «Я свое уже отбоялся».

Так вот, продолжу мысль: я и в жиз­­ни и отбоялся, и отрадовался. Нет, конечно, на мир продолжаю смотреть позитивно, радуюсь приходу весны, солнышку, Сашиным победам. Но это уже не та радость ожидания, что была в юности: сейчас хорошо, а будет еще лучше! А сов­­сем иная: не было бы хуже!

Если я вдруг раскисаю, думаю о маме. Ей 96 лет, она по-прежнему живет в Абакане. Мы созваниваемся каждый день в 18:00 по питерскому времени. Вчера она сажала помидоры и была полна других планов. Она отлично считает в уме, сама готовит. Глядя на нее, я думаю, что жизнь — это бесконечная анфилада комнат. Одна дверь закрывается, другая открывается, главное — дойти, не сломаться и не упасть раньше времени.

---

Юрий Кузнецов

Родился: 3 сентября 1946 года в Абакане

Семья: дочери — Наталья (42 года), педагог; Александра (18 лет); внук — Николай (19 лет), курсант Морской академии им. адмирала Макарова

Образование: окончил актерский факультет Дальневосточного педагогического института искусств во Владивостоке

Карьера: служил в Хабаровском краевом драматическом театре, Омском театре драмы, затем в Ленинградском театре комедии. Снялся более чем в 100 фильмах и сериалах, среди которых: «Мой друг Иван Лапшин», «Торпедоносцы», «Прохиндиада, или Бег на месте», «Холодное лето пятьдесят третьего…», «Собачье сердце», «Афганский излом», «Особенности национальной охоты в зимний период», «Брат», «Улицы разбитых фонарей», «Антикиллер», «Опера. Хроники убойного отдела», «Остров»