Виктор Бычков: «Кузьмич из «Особенностей…» принес мне славу и много проблем»

— Я снялся почти в сотне фильмов, но в основном публика меня знает по роли егеря Кузьмича в «Особенностях национальной охоты», «Особенностях национальной рыбалки» и Ивана Пшелты в «Кукушке». Так получилось, что роли, на которые я не делал больших ставок, неожиданно выстрелили. Во время съемок никогда не бывает понятно, оценятся ли шутки зрителями, примут ли они близко к сердцу рассказанные истории.

Еще до «Особенностей…» я не раз снимался у Александра Рогожкина в эпизодах. И вдруг он звонит: «Витя, я напи­сал для тебя главную роль». Конечно, еще не прочтя сценария, согласился. Это уже позже выяснилось, что играем мы актерским ансамблем — Леша Булдаков, Вилле Хаапасало и я. Хотя сначала мой Кузьмич был основным героем. «Особенности…», несмотря на бешеную популярность, не очень нас кормили. В 1996-м мне даже пришлось поехать на заработки. Вилле предложил поработать вместе в багетной мастерской своего отца в Финляндии. С утра пораньше мы с ним развозили на грузовичке молоко по местным магазинам, а днем строгали дерево.

— Надолго подались в подмастерья?

— Нет, через несколько месяцев вернулся в Питер, хотя ничего особенного в театре и кино не предлагали. Поменять профессию да и всю свою жизнь я тогда не был готов, поэтому соглашался на любые роли. Иногда, не дождавшись звонка с киностудии, просил знакомых режиссеров задействовать меня в эпизодах. Многие из них входи­ли ­в ­положение и вписывали в сюжет героя по имени Витек. В театре я в то время играл свою любимую роль — «голос за кулисами». Партнер читал монолог на сцене и, к примеру, говорил: «Как она вы­глядела?», а я из-за кулис: «У-я-я, э-я-я». — «Черная? Коричневая? В корсете?» — продолжает допытываться артист. А я снова: «А-а-а-у-у-у». — «Так, она тещу мою задавила!» — говорил он, и зал взрывался смехом и овациями, ­а я, невидимый всеми, раскланивался.

— Но ваш Кузьмич сразу пошел в народ. В честь него даже назвали крепкий спиртной напиток, который можно было купить в магазине. Наверное, это принесло серьезную прибыль?

— В 1990-х годах, как известно, кино практически не снимали. После фу­рора «Особенностей национальной охоты» в 1995-м один человек задумал использовать бренд «Кузьмич» и предложил мне сняться на водочную этикетку. Денег заплатил немного, но и на том спасибо. Водка вышла в ассортименте: «На рыбалку», «На охоту», «На зимнюю рыбалку», «В гости». Однажды мой приятель собирался в родительскую субботу навестить могилки родственников. Зашел в магазин за «Кузьмичом». Продавщица спрашивает: «Вам «На ры­балку», «На охоту»?» Приятель отвечает: «На кладбище!» Продавщица смотрит на полку и произносит растерянно: «А у ­нас такой еще нет…»

Когда моя дочка Ася была малень­кой и лето проводила у бабушки на даче, то забегала в магазин, чтобы посмотреть «на папу». Рассказывала трогательным голоском: «Я как соскучусь по тебе, бегу в магазин. Стою и смотрю на тебя, смотрю…»

— Не могу не спросить: у вас самого, как у Кузьмича, проблемы с алкоголем были? Вы так достоверно играете…

— Я могу выпить просто для того, чтобы расслабиться, отпустить тормоза, а не потерять рассудок. Хорошо вам, женщинам! В стрессовой ситуации поплакали — и полегчало. А что делать мужчинам? Только выпить… Не стану лукавить, я, если чем-то сильно расстроен, могу рюмку пропустить, но исключительно дома. И никогда — на работе. Однажды на одном кинофестивале ко мне пристал какой-то человек, утверждая, что в кадре «Особенностей…» мы пьяные. Я попросил принести бутылку коньяка и говорю: «Толкай тосты, я стану подливать». На третьем стакане он уже лыко не вязал. Извинился, сказал, что ошибался — пьяному не сыграть. С ностальгией вспоминаю времена, когда все мы перемещались по стране на поездах, а не на самолетах, и под стук колес изливали душу случайному попутчику. Утром обменяешься телефонами, поскольку кажется, что встретил друга, а потом не звонишь. Это было настоящей психотерапией. Поговорил — и отпустило.

Роль Кузьмича я считаю самой важной в своей актерской карьере. Хотя проблем он мне доставил… Помню, как по прошествии многих лет после выхо­да «Особенностей…» я играл главную роль в спектакле «Левша». Выхожу на сцену, и вдруг по залу проносится громкий шепот: «О! Кузьмич!» — и раздается дружный смех. Полтора часа я работал на пределе возможностей, чтобы все забыли про Кузьмича и видели перед собой не выпивоху-егеря, а только актера Бычкова.

В конце спектакля, во время проникновенного монолога о том, как человек попадает на тот свет, зал притих. И вдруг в полнейшей тишине раздается жужжание — прямо перед моим носом застывает в полете крупная муха! Мелькает мысль: «Если она на меня сядет, все поймут, что перед ними не актер, а к…ка». И с таким жаром продолжил свой текст, что муха — ж-ж, ж-ж — и улетела. Я победил!

— Правда ли, что сюжет другого вашего яркого фильма — «Кукушка» — придумали вы, а Александр Рогожкин использовал его для сценария?

— Да, историю придумал я, пока мы с Вилле строгали рамочки в его семейной мастерской. Однажды за ужином Хаапасало предложил: «Давай напишем об этом пьесу — как русский и финский солдаты отбились от своих частей, подружились и попали в Карелию, где в какой-то глуши нашли женщину, из-за которой в итоге поссорились».

Прошло лет шесть, пьесу мы так и не написали. Но при случае я рассказал сюжет Рогожкину. Он послушал и говорит: «Ерунда». А через три дня написал сценарий «Кукушки». Но Ка­релия превратилась у него в Суоми, а 1939 год — в 1944-й.

Сразу подразумевалось, что роли солдат — наши с Вилле. И мы принялись искать людей, которые дали бы на кино деньги.

Я привел Рогожкина к знакомым бизнесменам, а они вдруг у меня за спи­ной сказали: «Зачем вам эти «пьяницы» из «Особенностей…»? Денег дадим, но под других актеров». К счастью, Рогожкин — порядочный человек и нас не предал. Попросил помочь одного кру­того кинопродюсера, с которым тогда был в ссоре. Тот прочел сценарий на одном дыхании и обещал дать денег, но… также под других актеров! Благодаря упертости Рогожкина после долгих споров нас все же утвердили, но за такой минимальный гонорар, что мы просто онемели, услышав сумму — совершеннейшие «три копейки». Я долго мучился, пытался отстоять свои интересы, но в итоге согласился на условия продюсера. Надо заметить, что справедливость в какой-то степени востор­жествовала, и когда «Кукушка» вышла в прокат и кинокритики буквально взорвались хвалебными рецензиями, нам выдали в качестве премии по тысяче долларов. Мало, но было приятно: мы были единственными, кто верил в успех картины.

Вообще, моя жизнь странно складывается: в ней все происходит будто само по себе, по предначертанному свыше сценарию. Взять хотя бы выбор профессии. После окончания восьмого класса, не представляя, где учиться дальше, отнес документы в ПТУ. Тогда было модно рано становиться взрослым, и мама посоветовала: «Витенька, поступай в училище на оптика. Всегда будешь при куске хлеба. И работа непыльная: оптики всегда ходят в чистых белых халатах». Так я и сделал — стал студентом одного из ленинградских профтехучилищ. Выданные нам халаты, правда,

оказались грязного песочного цвета, но я все равно был рад. Потому что в ПТУ базировалась замечательная театральная студия, в которую я и записался 1 сентября. Когда начались репетиции, а их проводил чудесный Роберт Васильевич Петров, актер Театра имени Ленсовета, я понял, что сцена — это то, о чем можно только мечтать, и решил после окончания училища штурмовать ЛГИТМиК. Но сначала мне пришлось отслужить в армии, затем окончить вечернюю школу, потому что с пэтэушным образованием в театральный не принимали, и лишь в 24 года начать учиться на актера. О московских ­вузах я и не думал: оставить маму од­ну я не мог.

Сцена манила меня с детских лет. Школьником я прошмыгивал мимо билетера и в театр, и в оперу, поскольку купить входной билет было не на что: мы жили очень скромно, если не сказать бедно. Пристроюсь за каким-нибудь рослым широкоплечим дяденькой, и пока он разговаривает с билетером, я уже сижу в зале. Лет с тринадцати у меня появилось хобби — собирать автографы известных актеров. До сих пор храню тетрадку с росчерками Дмитриева, Смоктуновского, Броневого. Вот только на днях листал и подумал: пора бы и свой автограф здесь оставить. (Смеется.)

Я вырос в простой семье, никому и в голову не могло прийти, что Витя станет артистом. Моя мама получила всего четыре класса образования и всю жизнь вкалывала с утра до ночи, чтобы обеспечить мне и бабушке хоть какое-то существование. Мама родилась в 1924 году под Смоленском, а в Ленинград попала 14-летней девочкой. Ее отца убили за сопротивление раскулачиванию. Бабушке пришлось уносить ноги с тремя детьми «под мышкой». В Ленинграде она нашла какого-то дальнего родственника и, попросив его помочь в покупке домика в пригороде, отдала все деньги, что были. А родственничек их пропил. Так осталась бабушка с детьми на улице. Устроилась работать в совхоз — в те годы они располагались в черте города — и получила жилье: комнату в двухэтажном доме около ­Богословского кладбища. Младший мамин брат вскоре погиб. В лютый холод дворник облил малыша холод­ной водой за то, что тот играл с его метлами. Бабушку после его смерти парализовало.

О том, что моей маме пришлось пережить в блокаду, даже страшно рассказывать. Блокадники не любят вспоминать те времена, обо всем я узнал уже взрослым, когда заинтересовался историей семьи. Ей, 17-летней девочке, приходилось ходить по домам в поис­ках покойников и отвозить их на лошади на кладбище.

Приходит на ум такая история: как-то раз мама с соседями стояла на улице и смотрела на приближающийся грузовик. Он ехал по кочкам с таким грохотом, что все решили, что там дрова. Одна женщина со злостью сказала: «Нам топить нечем, а кому-то вон сколько привалило!» Когда же машина подъехала ближе и остановилась, они увидели замороженных детей, уло­женных в кузове рядами.

Мама никогда не ела корюшку, самую знаменитую петербургскую рыбу, поскольку девочкой не раз видела, как по весне в Неве всплывали трупы, облепленные корюшкой, — это ведь хищная рыба.

Я родился, когда маме исполнилось 30 лет. До меня у нее уже был сын, ко­торый трагически погиб еще младен­­цем. Его оставили на попечение парализованной бабушки, и та не смогла вызвать врача, когда малыш случайно порезался. Он скончался у бабушки на глазах. Трагедия поставила крест на маминых отношениях с отцом ребенка, молодым милиционером по фамилии Бычков, и они расстались. Когда мама спустя годы встретила моего отца, фамилию не сменила: на бюрократические процедуры не было денег. По молодости у меня мелькала мысль взять звучный псевдоним. Как-то даже попросил Рогожкина написать в титрах: «Иван Неистовый». Но потом передумал.

Про своего родного отца Николая Зятькова я знаю немного: его посватали маме в качестве завидного жениха на­ши родственники. Посчитали, видимо, что работник мясокомбината наверня­ка подворовывает, а значит, не даст семье умереть от голода. Мамин новый муж действительно воровал, а еще, по рассказам, сильно «любил водочку с ки­лечкой». Он не уважал ни маму, ни бабушку. За что и был выставлен мамой за дверь буквально накануне родов. Конечно, ей пришлось туго. Несмотря на то что мама страшно боялась оставлять меня на бабушку — та по-прежнему была прикована к кровати, — она вышла на работу уже на пятый день после родов. И бабушка, у которой двигалась только одна рука, ловко вытаскивала из-под меня мокрые пеленки, или, когда я плакал, засовывала в рот тюрю — размоченный хлеб, завернутый в женский чулок. Поражаюсь, как мне удалось выжить. Однозначно вопреки сложившимся обстоятельствам.

Воспитывала меня улица. В каждом дворе обязательно находился человек, который отсидел в тюрьме. Много среди них было политических, но и уголовников тоже хватало. Мы, мальчишки, развешивали уши, слушая байки про тюремную романтику, и балдели от блатных песен. Понимали, наверное, что этот тип в наколках — вор, но все равно было интересно. Кому-то из моих приятелей настолько сильно, что они жадно втянулись в преступный мир. Меня же такая участь миновала, думаю, благодаря маме. Она хоть и не была Макаренко, но воспитывать умела. Без лишних слов и нотаций, а собственным примером прививала какие-то житейские нормы. Такие, как быть добрым и отзывчивым человеком. Если к нам домой заходил кто-то из знакомых, мама немедленно усаживала его за стол пить чай. Хотя бывало, что, кроме ложки заварки и пары кусков сахара, совсем ничего не было. Как-то мама узнала, что я не здороваюсь с тетей Фросей, которая за глаза говорила о ней гадости. И отругала: «Это я могу с ней не общаться, а ты здоровайся». Я никак не мог понять, за что тетя Фрося маму поносит, ведь я дружил с ее сыном. Оказалось, что когда-то, еще в войну, мама вернула ей потерянные продуктовые карточки. Она где-то их обронила, а мама нашла. Мамино благородство серпом прошлось по черной тети-Фросиной душе. Вообще, моя мама была уникальной женщиной. Всегда бросалась на выручку другим людям, часто совсем чужим, а беды и радости знакомых воспринимала как свои собственные. У нее была подружка — татарка, мать одиннадцати дочерей. Та, пока ее мужа не было дома, лила слезы на мамином плече, ­жаловалась на свою несчастную женскую долю. Ее супруг требовал сына и никак не хотел останавливаться: «Будешь рожать, пока не окажется мальчик». Каждый раз мама ее душевно успокаивала. И вот наконец родился пацан. И мама ликовала так, будто сама родила.

Если честно, свое голодное детство я вспоминаю с радостью. Все жили открыто, двери не запирались совсем. На праздники в нашем ленинградском дворе выставлялись столы и устраивались пиры. 7 Ноября, 1 Мая, День Победы, Новый год мы встречали все вместе. Когда Гагарин полетел в космос, такое творилось! Все кричали «ура», обнимались, целовались. Это уже позже начался период накопительства, ключи перестали оставлять под ковриками, а ценность человека стала измеряться кухонными гарнитурами и машинами.

В нашей семье долгие годы никакого благосостояния не было. После комнатушки при кладбище мы перебрались в 15-метровую комнату в огромной квар­тире — там жили 42 семьи. Ютились там всемером: мы втроем и еще мамин родной брат с женой, дочерью и сыном. У него супруга была злющая. Чтобы я не лазал на их койку у окна (а мне так нравилось, облокотившись на подоконник, наблюдать за тем, что творится на улице), она втыкала в матрас иголки. Мама не могла понять, почему моя попа всегда в крови, а я, маленький, тоже не понимал, почему так больно.

Сидеть у окна было моим единственным развлечением. Потому что детский садик стоил денег, пусть небольших, но у мамы и тех не было. Когда я чуть подрос, меня начали отправлять в пионерские лагеря по профсоюзным путевкам. Там я впервые вышел на сцену: сыграл роль попа в «Сказке о попе и работнике его Балде». Я был худющий, пришлось привязывать к животу подушку, которая бесконечно сползала. А еще в лагере я… познал первые душевные муки. Дело было так. Одному мальчику в родительский день привезли 1,5 кг конфет «Старт». Невероятно вкусные, напоминающие помадку, только в фантиках.

Помню, все пошли на линейку, а я ос­тался в палате, залез в его тумбочку, вытащил мешок с конфетами и стал есть, запихивая в рот одну конфету за другой. Жую, а у самого слезы льются — понимаю, что нехорошо поступаю, но ничего не могу с собой поделать. Разумеется, ре­бята меня осудили, но воспитатель оказался мудрым и сказал: «Давайте простим. Он и сам раскаивается». А я так переживал, что жить не хотел. Мне до сих пор стыдно за те конфеты.

— Своего отца вы не знаете?

— Мне было лет 30, когда на похоронах тетки ко мне подошел человек со словами: «Здрасьте, Витя… Я твой отец». Но я опустил голову и прошел мимо. Обида за маму не позволила мне посмотреть ему в глаза. Ведь он догадывался, насколько тяжело маме растить ребенка, но никогда нам не помогал. И, как я уже говорил, мама гнула спину круглые сутки. Мы жили от зарплаты до зарплаты, годами не выбираясь из долгов. Я отчетливо помню день, когда мама с ними расплатилась. Она вернулась домой, прошла на кухню не раздеваясь, села на стул и заплакала. Ей тогда за 40 было… Кстати, со временем она стала известным человеком. Раису Андреевну Бычкову наградили орденом Трудового Красного Знамени за высокие урожаи. С одного квадратного метра закрытого грунта она собирала по 40 с лишним килограммов огурцов в год при норме 25. У нее был дар разговаривать с растениями, они любили ее.

Вспоминается такой случай. Как-то сидим с ней на кухне, едим курицу. Она грызет крылышки, а я — белое мясо и ножки. И вдруг меня осенило, что так происходит всю жизнь: мне достаются лучшие куски, а ведь мама тоже хочет белого мяса! К этому «моменту истины» мне было уже под тридцать. Мужчина взрослеет не по годам, а этапами. Мы можем оставаться 15-летними даже в 40 лет. Сейчас, когда я вам про все это рассказываю, думаю: как же пережитое смогло уместиться в одной человеческой жизни! Мой шестилетний сын Добрыня иногда говорит: «Пап, вот когда ты умрешь…» — ему я, видимо, иногда кажусь со своими рассказами дремучим стариком.

— Ваша мама дожила до вашего актерского триумфа? Роль Кузьмича вы сыграли, когда вам было уже за сорок.

— Дожила. Помню, как я первый ­раз пригласил маму на свой спектакль. Когда после окончания она встретила меня у служебного входа, сказала: «Вить, больше не зови, сердце не выдерживает, как же так: мой сын — на сцене, перед полным залом!» Когда я сыграл Кузьмича и ее знакомые стали просить мой автограф, она была очень довольна, гордилась. Свою первую значимую премию, «Золотого орла» за лучшую роль  в «Кукушке», я получил 25 января, в первую годовщину маминой смерти. Помню, как вышел на сцену, взял награду и заплакал от несправедливости мира. Мама, посвятившая свою жизнь мне, не дожила до такого радостного дня.

— Вы признаетесь, что из почти сотни сыгранных ролей главными считаете всего четыре: Бориса из фильма «Экскурсант», Кузьмича из «Особенностей…», Ивана Пшелты из «Кукушки», дяди Вити из телепрограммы «Спокойной ночи, малыши!». Никогда не возникало желания уйти из профессии, раз режиссеры нечасто предлагают главные роли?

— Был в Ленинграде замечательный актер и добрый человек Женя Меркурьев, мастер эпизода. Когда в 66 лет он сыграл в «Каменской-2» эдакого мафиози, вдруг о нем заговорили, мол, человек просто ждал своей роли. Ничего он не ждал, а десятки лет бескорыстно служил в театре. И вот когда удача повернулась лицом, Женя пошел зимой на рыбалку и провалился под лед…

У нас сложная профессия, никогда не знаешь, улыбнется фортуна или пройдет мимо, не заметив. Каждое утро я провожу какое-то время в размышлениях, а тем ли я занимаюсь, не пора ли сменить профессию. А потом позавтракаю или приготовлю завтрак жене, сыну — и вроде бы жизнь налаживается. Конечно, я чувствую в себе огромные силы сыграть что-то замечательное, ведь уже накопился опыт. Но те, кто дает на кино деньги, часто мыслят штампами. Тому же Рогожкину чего только про меня не говорили! «Какой Бычков? Это тот, который актер эпизода? Да куда ему большую роль! Он в ней не распределится, да к тому же у него конфликтный характер». Хорошо, что близкие люди знают, что это не конфликтность, а тяга к справедливости. Я могу отказаться сниматься, если узнаю, что гримерам, костюмерам, осветителям задержали зарплату. Не выхожу на площадку, пока не приезжает продюсер с деньгами. Заступиться за тех, кого обижают, — это мой принцип.

— Виктор, у вас трое детей. Кто-нибудь из них унаследовал актерские гены?

— Федя, ему 25 лет, дважды поступал в театральный, но не прошел и выбрал то, что его больше всего увлекает, — он хороший звукорежиссер, работает в Театре имени Комиссаржевской и учится на факультете компьютерной анимации. Дочке Асе 21 год, она учится на актрису. Младшему сыну, Добрыне, всего шесть, недавно пробовался на главную роль в комедии.

— Пять лет вы вели на телевидении «Спокойной ночи, малыши!». О вас в то время писали, что дядя Витя — тот мужчина, которому интересно заниматься с детьми. Это так? Собственным детям вы уделяли достаточно времени и внимания?

— К сожалению, я очень редко общаюсь со старшими детьми — с их мамой мы в разводе. Разумеется, я хочу ви­­деть их как можно чаще, но пока не складывается. Мои старшие дети такого возраста, что про папу вспоминают, когда что-то нужно.

(С улыбкой.) Но я уверен, что они любят меня так же сильно, как и я их. После маминой смерти я решил для себя: теперь все то, что я недодал ей, отдам детям. Они, конечно же, в свою очередь так же, как все дети земли, недодадут мне любви и внимания. И когда меня не станет, почувствуют сильное раскаяние. Его сила станет пропорциональна силе их любви и привязанности к собственным детям. И так по кругу.

Когда мама умерла на моих руках, я понял, что невероятно виноват перед ней: недодал ей любви, внимания, не уделил времени, сколько нужно было, недоговорил с ней, недоцеловал… И моя вина перед ней настолько глубока, что останется до конца моих дней.

— Кто же мешает вам общаться с детьми столько, сколько просит сердце?

— Так сложилось, что нам со второй женой, мамой старших детей, не удалось остаться после развода товарищами. Может быть, у кого-то это получается, у нас — нет. Расставаться­ — это ­настоящее искусство. И какие отношения сложатся у отца с детьми, целиком зависит от мамы. Мы развелись, когда наша дочка Ася только родилась, а Феде было четыре года. Первые месяцы я каждый день ездил к ним, купал Асю, стирал пеленки, играл с Федей. А потом меня убедительно попросили «не травмировать детей».

— Ваша бывшая жена — актриса. Почему не сложились отношения? Вы же из одного мира, это так сближает…

— Случается, женщина вдруг просыпается и думает: «Я — Джульетта, а это кто рядом со мной?»

Когда у бывшей супруги что-то не ­ладилось в профессии, она говорила так: «Господи, какой у меня замеча­тель­ный Бычков». А когда было все хорошо, я слышал вместо «замечательный» совсем другое слово, противоположное по смыслу.

Лет через десять после того, как мы разъехались, она вдруг сказала: «Витя, я нашла наши письма… Как же мы любили друг друга!» Наверное, так оно и было, но время идет, люди меняются. Я давно стал другим, и прошлое видится будто в тумане.

— Ваша первая жена ведь тоже была актрисой?

— Да, моей сокурсницей. У нас родился сын, но после развода меня к не­му перестали пускать. Когда я хотел потребовать общения через суд, судья посоветовала этого не делать: в нашей стране закон на стороне женщины. И я отступил. Бывшая мне сказала: «Когда ты понадобишься сыну, он сам к тебе придет». Но, к сожалению, ее обещание не сбылось. И хотя мы живем с ним в одном городе и я не прячусь, он ко мне не приходит.

Честно говоря, мне кажется, что мои бывшие жены никогда меня не любили. Вот мужчины обычно могут объяснить, за что они полюбили свою женщину: за красивые ноги, глаза, ум, талант, характер. Мы больше осознаем свои чувства. А женщины — фантазерки. Подружки выскочили замуж — значит, и ей пора. Ничего, что нравятся высокие мужчины, а этот — метр с кепкой. Со временем подрастет! Подумаешь, что он лысый, а нравятся кучерявые — в моих руках обрастет!

Иногда женщины влюбляются в образ — ой, он такой говорливый, смеш­ной, душа компании, пожалуй, можно выйти замуж. Неудивительно, что через несколько лет наступает горькое разочарование. Или бывает другое — за­во­дит женщина любовника и думает: «Что же это я с пентюхом живу, когда есть такие мужчины-праздники?» — и рушит то, что имеет. Но праздник быстро заканчивается, наступает быт и сплошное разочарование. Она бросается к «пентюху», а он уже… Поезд ушел…

— К счастью, вы много лет счастливо женаты и у вас растет сын Добрыня Викторович. Расскажите о нем.

— Мы с Полиной напитываем его своей любовью так, чтобы ему хватило с лихвой на всю жизнь. Добрыне уже шесть лет, а он все еще спит в родительской кровати. Эгоист! (Смеется.)

— Когда вы узнали, что станете папой, не подсчитывали со страхом, сколько вам будет лет, когда сын вырастет?

— Сказать, что нет, будет неправдой. Мелькали подобные мрачноватые вечерне-ночные мысли, но редко. Посмотрите, как дядя Ваня Краско расцвел, когда у него родились два пацана! Со мной произошло то же самое: с появлением Добрыни будто новые силы влились. Помню, как взял его на руки уже через полтора часа после рождения, такого теплого и родного… Первые месяцы он вел себя как мышка, совсем не плакал, только спал. Лежит у нас на кровати, сопит, а мы рядышком — любуемся. Потом, правда, выяснилось, что крепкий сон был у него от недокармливания: Полине не хватало молока.

Вроде бы все это вчера было, а пролетело уже шесть лет, скоро Добрыня пойдет в школу. Как же он много говорит! Просто достает нас своими бесконечными «почему?» да «зачем?».

— Виктор, где вы познакомились с Полиной?

— Это было лето 2001 года, за пару месяцев до начала съемок «Кукушки». Полина приехала к нам за город, в пансионат «Дюны» под Петербургом, на репетицию одного антрепризного спектакля. Окончив к тому времени ЛГИТМиК, она училась в аспирантуре и работала в Театре имени Ленсовета режиссером. В тот день она сдала последний экзамен и со своей скудной зарплаты купила на всю компанию вина. Мне она сразу понравилась — хорошая девочка, добрая, красивая.

— Это была любовь с первого взгляда?

— Не могу так сказать. Дать определение любви — дорогого стоит. Бывает, что страсть мы принимаем за любовь, любовь — за страсть, привычку и удобство — за сердечную привязанность. Мы с Полиной начали общаться, и однажды я попросил ее присмотреть ­за мамой, пока буду в отъезде. Возвращаюсь, а мама чистенькая, накормленная, ухоженная. Так она меня со своих рук и передала Полине…

В то время мы оба оказались сво­бодны, у обоих был опыт разлук и разочарований. Мы прожили вместе несколько лет, когда в один прекрасный день Полина заглянула в мой паспорт и увидела штамп о браке. Со своей второй женой мы 11 лет после расставания не разводились — элементарно не хотелось тратить время на формальности. Полина удивилась: «Так ты женат?!» Пришлось немедленно уладить вопрос.

Мы поженились 4 сентября 2007 го­­да, в день моего рождения. Я сознательно пошел на такую хитрость и совместил даты, чтобы избежать распространенной трагедии, когда мужчина забывает о годовщине свадьбы. Шучу! Не буду лукавить и утверждать, что мы живем как старосветские помещики и никогда не ссоримся. Случается, что ругаемся, но умеем просить прощения и всегда идем на компромиссы. Полина не любит рано вставать, а я — жаворонок. Не проблема — значит, завтрак готовлю я. Пока наша мама спит, мы с Добрыней можем пойти гулять. О любви я кое-что понял: ее надо зарабатывать, так просто ничего не дается. Вот и стараюсь: и полы могу помыть, и цветы не забываю дарить, и вообще о своей жене мне приятно заботиться.

Мы редко расстаемся, на все мои съемки ездим вместе. Пять лет, пока я вел «Спокойной ночи, малыши!», жена писала для этой программы сценарии — у нее легкое перо. Говорят, что мужчины полигамны, наверное, это так. Но я гулял, лишь когда был свободен. А если влюбляюсь, становлюсь однолюбом. Мне не нравится бегать на сторону и врать. А может быть, это потому, что я страшно ленивый?

---

Виктор Бычков

Родился: 4 сентября 1954 года в Ленинграде

Семья: жена — Полина Бычкова-Белинская, театральный режиссер; общий сын — Добрыня (6 лет); дети от второго брака — Федор (25 лет), звукорежиссер, музыкант, и Арсения (21 год), учится на актрису

Образование: окончил ЛГИТМиК (курс Игоря Владимирова)

Карьера: снялся более чем в 100 фильмах, среди которых: «Ради нескольких строчек», «Экскурсант» (новелла в киноальманахе «Исключения без правил»), «Особенности национальной охоты», «Особенности национальной рыбалки», «Жизнь Клима Самгина», «Особенности национальной охоты в зимний период», «Кукушка», «Чужие», «Банкрот», «Вий 3D». В течение пяти лет вел передачу «Спокойной ночи, малыши!» на канале Россия