Валентин Смирнитский: «Почти все мои заработки уходили на лечение сына»

У Валентина Смирнитского исключительно насыщенная биография, пестрящая самыми разноречивыми событиями и состояниями: невероятные творческие взлеты, суперпопулярность, сопровождающаяся всенародным обожанием, и одновременно тяжелые внутренние раздраи с последующим выходом из них известным на Руси способом. Он пережил трагедию с сыном, погибшим от наркотиков. Он четыре раза женился, вновь и вновь начиная жизнь с нуля.

— Валентин Георгиевич, вы будто несколько жизней успели прожить. Как думаете, почему так?

— Это наталкивает на мистические размышления. Я стараюсь не углуб­ляться в такое, но невольно задумываюсь о том, что у каждого из нас существует своя карма. Сопоставляя какие-то факты, анализируя их, я понял, что человеку воздается за все. И на личном примере убеждаюсь: да, это так. За все поступки — как хорошие, так и плохие — я получал то, что имел и имею по жизни. С самого начала.

— Как же все начиналось?

— Сейчас даже неприлично говорить о дворянских корнях, поскольку все пытаются о них вспомнить, тем не менее в моем роду они действительно есть. Прадедушка по маминой линии был генерал-аншефом, служил в должности генерального прокурора Тифлиса. Родители мамы были людьми очень интересными. Александра Федоровна работала в Московском военном округе. Мужа своего, деда моего, в шутку называла контрой, потому что Сергей Николаевич дворянское прошлое тщательно скрывал, нигде не работал, получал какую-то минимальную пенсию и жил воспоминаниями. Близко дружил с Александром Вертинским, и когда тот вернулся в Россию, то на всех своих московских концертах лично ставил дедушке стульчик за кулисами. Дед по отцу тоже из бывших дворян — он был военным врачом сначала в царской армии, потом уже в Красной. Жена его, бабушка моя Валентина Альбертовна, наполовину немка, также из дворянского сословия. Слава Богу, в послереволюционный период все как-то адаптировались и никаким репрессиям не подверглись. Обошлось…

Папа мой был сценаристом — писал сценарии для документального кино. Жили мы на Арбате, в старинном генеральском доме с лифтом из красного дерева, в огромной коммунальной квартире на десять семей. Я — в одной комнате с мамиными родителями. Дед готовил мне завтраки, следил за мной, провожал в школу, чего я очень стеснялся: рычал на него, убегал, но он все равно втихаря ходил следом. А другая бабушка (по отцу) давала мне религиозное воспитание. Она, хоть и немка, была убежденной православной. Настояла на том, чтобы родители меня в младенчестве крестили, и с характерной немецкой педантичностью каждое воскресенье водила меня в храм на утренние службы.

Несмотря на опеку бабушек и дедушки, главным образом я получал воспитание арбатских дворов. В послевоенные годы все жили этакими дворовыми коммунами, в которых объединялись ребята самых разных сословий. Разумеется, нахватался всего в полной мере — жаргон, мат, драки и т. д. Как говорил в одном из своих монологов Райкин, «пить, курить и говорить я начал одновременно».

Школу с грехом пополам оканчивал вечернюю — из общеобразовательной меня выгнали за хулиганство, из 9-го класса. Нет, я не был таким уж страшным хулиганом, но произошла драка — какие-то свои мальчишеские интересы отстаивал, — за что меня и поперли. Парень оказался боксером и сломал мне нос. Но поскольку он был отличником, его оставили, а мне пришлось доучиваться в вечерке. Там я занялся художественной самодеятельностью и неожиданно обнаружил в себе способности, которые потом привели меня к этой профессии. Решающей стала роль Хлестакова, сыгранная в школьном драмкружке. Аплодисменты, успех — это было что-то невероятное, перевернувшее мое сознание…

К сожалению, у нас началась черная полоса. Практически одновременно тяжело заболели отец и бабушка — мамина мама. Маме приходилось заниматься и ими, и моей сестрой, она младше меня на восемь лет. Папа болел очень тяжело. Саркома головного мозга — болезнь страшная: дикие, непрекращающиеся головные боли, постоянно разрастающаяся опухоль, вырвавшаяся наружу и разъедающая лицо. Видеть муки отца было невыносимо, я малодушно старался воспользоваться любым поводом, чтобы сбежать из дома, где даже воздух был пропитан смертью…

Спасала учеба в Театральном училище имени Щукина, куда странным образом я поступил легко, с первого раза. И это при конкурсе 1000 человек на место! После смерти папы я окончательно пустился в самостоятельное плавание — у меня закрутилась своя жизнь, и дома я практически не жил…

Студенческая жизнь была замечательная. В «Щуке» тогда училось много людей, ставших впоследствии известными: Женя Стеблов, Коля Бурляев, Андрей Миронов, Валя Малявина, Никита Михалков, сестры Вертинские, Инна Гулая. Весело жили.

Бесконечные посиделки компаниями, общие тусовки, застолья, флирты, легкомысленные романы, поездки с концертными бригадами на целину, участие в массовках на сцене Театра Вахтангова и в кино…

Правда, я все время был на грани отчисления. Я был худой, внешне вроде симпатичный, но по амплуа совершенно неопределенный. Вроде и комедийный, но не острохарактерный, где-то лирический герой, но тоже как-то не совсем. Поэтому педагоги не понимали, что из меня получится, и относились ко мне как в анекдоте: ну, ужас, но не ужас-ужас-ужас… До того момента, пока я не снялся в кино — в короткометражке «Двое»: трогательная, пронзительная история любви юного музыканта и глухонемой девушки. На 4-м курсе это произошло. Режиссер Михаил Богин — дипломник ВГИКа, я — студент, Вика Федорова тогда вообще не имела образования, была только дочкой известной актрисы Зои Федоровой. Ну и на что мы могли рассчитывать особо? Однако картина стала знаменитой, получив приз Московского кинофестиваля. И вдруг все сказали: «О-о-о, у нас, оказывается, такой артист!» И меня вдруг пригласили сразу три театра.

— После фильма «Двое» ваше имя прочно связали с Викторией Федоровой.

— Это только слухи. Экранные отношения и образы часто переносятся в жизнь. Я, кстати, к тому времени был уже женат — на Миле Пашковой, она училась на два курса младше меня, вместе с Никитой Михалковым и Настей Вертинской.

— Людмила, талантливая актриса Малого театра, из незаурядной семьи: ее мать и тетя (Лариса и Галина Пашковы) — прославленные актрисы Вахтанговского театра; отец, Анатолий Колеватов, — знаменитый театральный администратор, также возглавлявший несколько лет Союзгосцирк. Судьба ее родителей сложилась драматично: Лариса Алексеевна покончила с собой, Анатолий Андреевич был арестован по масштабному делу о взяточничестве и приговорен к 13 годам лишения свободы, при том что ни один факт взятки доказан не был…

— Да, но я женился на их дочери в период благополучия семьи. Анатолий Андреевич был замечательный дядька, очень многим помогал. В ту пору он работал директором Театра имени Ленинского комсомола, в который я и поступил. Поразительно, но его любили все, что практически невозможно для человека, занимающего такой пост.

— Почему же вы развелись с его дочерью?

— Разные причины, все на эмоциях. Оба эмоциональные, амбициозные — артисты, словом. Кроме того, если с тестем у меня были прекрасные отношения, то с тещей совсем не сложились. У нее был тяжеловатый характер, меня всерьез она не воспринимала. В общем, брак наш считался мезальянсом. Да, правду говоря, он был довольно легкомысленным — ранние

браки в большинстве оказываются ошибочными. Мы не были готовы к семейной жизни, скорее играли в нее. А в основном просто тусили, постоянно устраивали шумные, загульные посиделки… Некоторое время жили с родителями Милы, потом они помогли нам получить ко­оперативную квартиру. Довольно скоро стало понятно, что жизнь не складывается, решили развестись. Естественно, после развода я собрал свой нехитрый скарб, оставил ключи и поселился в общежитии театра.

— Для вас это было болезненно?

— Нет, что вы! Господи, кто об этом думал! Никаких особенных переживаний. Легко женился, легко развелся. Вот сейчас молодежь совсем другая с точки зрения меркантильности, что ли. Я не осуждаю их за это, время такое, но… У нас тогда бытовой комфорт не стоял во главе угла: зарплата в 75 рублей устраивала вполне.

Мы жили другим — издержки пресловутого советского воспитания.

— В театре вас не подозревали в кумовстве?

— А как же, сразу пополз слух: зятек директорский, по блату взяли. Я даже не пытался опровергать, это же глупо. Очень скоро все стали ко мне хорошо относиться. В нашей профессии ведь все очевидно. Что бы там ни говорили критики или зрители, какие бы ни давали оценки по рейтингу популярности, у нас есть свой гамбургский счет, мы, профессионалы, оцениваем работы друг друга по своим критериям. После того как я сыграл Треплева в чеховской «Чайке» — нашумевшем тогда спектакле, высоко оцененном критикой, — все подозрения рассосались сами собой. Потому что Эфрос ни по какому блату не дал бы мне его играть, в этом смысле он был человек жесткий. Кстати: когда Анатолий Васильевич ушел в Театр на Малой Бронной, он взял с собой 12 артистов, и я был в их числе, чем горжусь. Потом я у него сыграл много ролей в легендарных спектаклях: Меркуцио в «Ромео и Джульетте», Кассио в «Отелло», Прозорова в «Трех сестрах», мольеровского Дон Жуана…

— И стали любимцем театралов. Но в ранг кумира вас вывел все-таки кинематограф. Толстый добряк Портос оказался вашим счастливым лотерейным билетом. Что вспоминается, когда речь идет о «Д’Артаньяне и трех мушкетерах»?

— Прежде всего то, что зачитывался книгой до дыр. И когда мне предложили ехать на пробы, был совершенно счастлив. Отказался от съемок за рубежом, причем в нескольких странах, что в советское время было безумием. При этом даже не представлял, на кого еду пробоваться. Гадал. Ну, точно не д’Артаньян: он молодой, задорный, а мне тогда было уже 34 года. Может, Арамис? Хотя тоже вряд ли: тот утонченно красив. Скорее всего, Атос. Но то, что Юнгвальд-Хилькевич предложит

мне Портоса, не ожидал совершенно: герой — грузный здоровяк, а я жердь худющая. Но режиссера это не смущало. «Не волнуйся, подправим!» И меня начали «уплотнять», увеличивая вширь и ввысь, — подбирали всякие толщинки на разные части тела, сапоги на специальной платформе…

А съемки — это был кураж. Мушкетерская атмосфера завораживала, нам нравилось все. Нас обучали ездить верхом, мы занимались фехтованием, учились профессионально драться. Все делали с азартом. И это «мушкетерство» распространилось на жизнь и взаимоотношения не только в кадре, но и вне. Мы хулиганили, чудили и вино подворовывали — все было. Замечательное, безалаберное, беззаботное, веселое, задорное существование! Хотя и травмировались, выполняя трюки. Миша Боярский сломал руку, шпагой ему выбили зуб. Я несколько раз падал с лошади, и падения были крайне опасными. Но ничто не могло испортить настроения во время съемок такого фильма. Тем более что вокруг съемочной площадки толпились зрители — в основном зрительницы, которые всячески выражали свой восторг. Говорю же, кураж!

— Надо же, и в знаменитом эфросовском театре вы премьер, и в кино роль-мечта. Чувствовали себя счастливым?

— И да, и нет. Именно тогда я потихонечку начал свыкаться с тем, что профессия наша несет много стрессов, рождает комплексы, расшатывает психику. Расслаблялся, как водится, с помощью алкоголя. То просто на радостях пил, то после спектакля снимал напряжение, то для поддержания компании — не мог людям отказать. Но чаще всего — от душевного дискомфорта: и в профессии, и в личных делах — бесконечные стрессы. В нашей профессии от этого погибло такое количество народа, что говорить страшно. Многие кончали очень плохо, спивались…

— А что могло вас нервировать, что дерга­ло-то? Вроде бы красивый, успешный, по­пулярный, в общении легкий, море обаяния, душа компании…

— Все равно дергает. В чем-то ущемили, не дали роль, к которой готовился, — а ты считаешь, что это несправедливо и недостойно. Или какая-нибудь критическая статья, или вдруг услышишь в спину: он так бездарно играет — а сам-то ты уверен, что сыграл гениально. Либо, наоборот, мучаешься от комплекса неполноценности, грызешь себя. Сейчас я вообще ни на что

такое не обращаю внимания, но тогда это имело колоссальное значение. Не знаю, какую железную волю и крепкую психику надо иметь, чтобы это все переварить и выдержать.

А в моей творческой жизни как раз тогда наступил провальный период. С кино ничего не получалось, в Театре на Малой Бронной произошел скандальный разлад — Эфрос перешел на Таганку. Я был в полном раздрызге. В общем, было ощущение провала, бессмысленности бытия, бесконечное самобичевание.

— Разве успех не является критерием профессии?

— Но не разовый же. А если успех пришел, а дальше ничего не случается? От творческой неудовлетворенности многие артисты мучаются. Не хочу сравнивать и уж тем более параллель проводить, но самый яркий пример — Володя Высоцкий. Казалось бы, какая была популярность, а как все кончилось — и запои, и наркотики. Ужас.

— Сын у вас родился во втором браке — с Ириной Коваленко?

— Да. Ирины уже нет в живых — умерла от сердечного приступа. Яркая была дама: красивая, умная, прекрасно образованная. Богемная такая, светская, вальяжная. Занималась литературной деятельностью — переводами, свободно владела немецким и польским языками, дружила с писателями. Растила дочь Дашу от предыдущего брака, с которой мы очень сдружились.

А в 1974 году родился у нас с Ирой сын Иван. Жили в однокомнатной квартирке, которую мне выхлопотал театр. Нормально жили. Но пришлось расстаться: жена не выдержала той самой популярности, которая обрушилась на меня после «Трех мушкетеров». Девчонки, женщины буквально преследовали, не давали проходу ни на улице, ни в гостинице, ни в театре. Ни на съемках в Одессе, даже невзирая на приезд туда жены с детьми, ни в Москве. Ирину все это выводило из себя. Даша (впоследствии она вышла замуж за бизнесмена, и они уехали в Швейцарию) пыталась нас примирить, но безрезультатно. Мы с супругой решили расторгнуть брак. Я опять же собрал свои вещи, оставил ключи от квартиры и ушел. Сыну было шесть лет. Он остался под присмотром бабушек — периодически жил то у мамы моей, то у тещи.

— Писали, что Иван погиб от наркотиков — передозировка. Вы что-то делали, чтобы предотвратить трагедию?

— Больше всего я переживаю из-за того, что совсем мало с ним общался. Не хочу обвинять покойницу, но жена изолировала меня от сына, на ка­кое-то время я был практически отлучен от его воспитания. Конечно же, в этом была и моя колоссальная вина — я к ее решению отнесся как-то индифферентно. То есть изредка мы с сыном созванивались, порой и виделись, на мои спектакли он иногда приходил, но это все было эпизодически… Разумеется, про проблему с наркотиками я ничего не знал — до той поры, пока она не заявила о себе во всю мощь. Когда Ивана уже реально надо было спасать, Ирина кинулась ко мне, сообщила, что он в реанимации — передозировка. Страшный был момент, у меня в голове словно что-то взорвалось.

— Она тоже ничего не знала?

— Потом выяснилось, что знала, но от меня скрывала. Вот чего я никак не мог ей простить. Но сейчас глупо об этом говорить. Когда я спросил: «Почему же ты мне раньше не сказала?», она ответила: «Я боялась. Не хотела, чтобы ты узнал». Боялась?! О, Боже! Вот результат… Все обернулось катастрофой. Я узнал, когда все зашло слишком далеко.

Почти все мои заработки уходили на лечение сына, я делал все возможное и невозможное, чтобы вырвать его из этой чудовищной зависимости. Устраивал в лучшие наркологические клиники — и здесь, и за границей. Во Франции жила сестра жены, я и ее к этому делу подключил: она разыскала специальный молодежный лагерь психологической реабилитации наркозависимых молодых людей. За сумасшедшие деньги я отправил туда Ивана на лечение. Полгода он там провел, вернулся словно обновленным. Поступил в Тимирязевскую академию, где прежде преподавал его дед — видный ученый. Потом, правда, институт бросил. Последнее время пытался найти работу. Женился на славной девочке, и жизнь начала налаживаться. Казалось, что со своей зависимостью парень справился. Но вот в чем ужас этой болезни: вроде бы внешне все вошло в норму — ан нет, оказывается, это может выскочить в любой момент. И выскочило. Ваня поехал к друзьям и… там укололся. Все просто. Он сорвался вскоре после смерти своей матери.

— Как вы узнали о финале трагедии?

— Лишь на второй или на третий день мне сообщили, и я не успел приехать на похороны. Я был в Америке с антрепризным спектаклем — месячный гастрольный тур. Мой телефон был отключен, и меня разыскивали два дня — не могли найти. А я ехал из Чикаго в Нью-Йорк — почти сутки добирались, с остановками. И только при­ехал в отель, раздался звонок: звонила приятельница, живущая в Штатах, — моя невестка Оля попросила ее помочь связаться со мной. Ваню хоронили на следующий день, и я никак не сумел бы успеть… В 26 лет его не стало. Красивый был, веселый, общительный…

— А дочь у вас появилась в третьем браке?

— Марфа не совсем дочь, вернее совсем не дочь. Она внучка моей третьей жены. Все-таки странная у меня судьба… Елена Шапорина по профессии искусствовед, а работала в Московской патриархии. Старше меня на семь лет, имела взрослую дочь и ко мне относилась в какой-то степени по-матерински, вроде как воспитывала. Обменяв две наши «однушки» (мою мне ВТО выделило) на одну двухкомнатную квартиру в доме кинематографистов, мы жили там втроем.

Когда дочке жены пришла пора рожать, выяснилось, что папы ребенка поблизости нет — испарился. Единственным мужчиной в семье был я, соответственно я и встретил их из роддома. Я полноценно занимался девочкой: нянчился с ней, с колясочкой ходил гулять — короче, помогал растить. И когда она заговорила, автоматически стала называть меня папой. А потом, поняв уже семейный расклад, спросила: «А можно мне все равно тебя так называть?» Я сказал: «Конечно». Так и пошло, поскольку ее настоящего папы не было в помине. Хотя недавно вдруг объявился — Марфа позвонила и рассказала об этом со смехом. Я сказал: «Очень хорошо, пообщайся с ним…» Ну теперь-то она уже взрослая дама, самостоятельная, с профессией. Невероятно одаренная — окончила ВГИК, куда поступила совершенно самостоятельно, работает художником-постановщиком в кино, пишет великолепные картины. Я горжусь ею и рад, что наш контакт не прервался.

А с Еленой отношения треснули в период, когда я бился с обстоятельствами, пытаясь спасти сына. Я ждал от жены понимания, сопереживания, поддержки, но, к сожалению, наталкивался только на обвинительные замечания в свой адрес. Напрасно это было: винить меня больше, чем это делал я сам, было невозможно. В общем, конфликт зрел и дозрел. В данном случае развод был моей инициативой. В очередной раз мы не на шутку схлестнулись, я покидал свои шмотки в чемодан, оставил ключи на столе, сказал «до свидания!» и ушел. Делить жилплощадь не стал — мы к тому моменту оформили дарение квартиры на Марфу. Больше всего меня возмутило то, что жена мне еще и материальные претензии предъявляла. Поскольку деваться мне было некуда, я сначала переехал в квартиру к сыну, откуда потом переместился в общежитие.

— Каким же образом вы, взрослый, проживший бурную жизнь, много переживший человек, вновь обрели семейную пристань, хочется надеяться, окончательную?

— О, об этом пусть лучше Лида расскажет. Я знаю только, что после треть­его развода в очередной раз оказался в совершенно раздрызганном состоянии: снова без квартиры, в театре неразбериха… Это был серьезный шок: ведь мне уже далеко за 50, а на дво­ре-то 1990-е годы, когда артисты сидели без профессии.

И тут Господь посылает мне встречу с Лидией Николаевной Рябцевой. Когда мы начали общаться, между нами реально произошла какая-то химия. Хотя ситуация была щекотливая, да что там — совсем нонсенс: у Лиды муж, две дочери, тогда еще подросткового возраста, 14 и 11 лет. А она — такая мама-клуша, никак не кукушка. При этом дама умудрялась совмещать домашние хлопоты с работой — была заместителем директора «Театра Луны». Тем не менее каким-то образом случилась между нами эта химическая реакция. И пришлось ей, бедной, выкручиваться.

— Таились от посторонних глаз?

— Еще бы! Мы очень конспиративно себя вели, такие два Штирлица: встречались тайком, разработали систему тайных знаков, свидания назначали с помощью записочек. Причем настолько в этом преуспели, что в нашем маленьком «Театре Луны» в течение полугода о романе не знал никто, даже самые завзятые сплетники. И когда тайное стало явным, для всех это было просто шоком.

— Лидия, а что заставило вас — замужнюю женщину, при должности — решиться на такое радикальное изменение своей жизни?

— Сначала только жалость. Мне искренне было жалко Валю, просто по-человечески. Он оказался в наисложнейшей ситуации: с женой разрыв, без квартиры, ни кола ни двора, а не мальчик ведь. В 54 года начинать все сначала никому не пожелаешь.

— Как он завоевывал ваше расположение?

— Ой, ухаживал, конечно! Но я никаких потаенных мыслей не имела, даже предположить не могла о каком-то развитии отношений. Более того, зная, что он одинок, хотела свести его с одной нашей актрисой, на тот момент тоже свободной, — думала, у них что-то получится. Но нет, судьба уже вела нас друг к другу. Нас словно бы притягивало, а потом все закружилось в бешеном темпе. С мужем, правда, у меня уже были не очень хорошие отношения, но из-за девчонок я ни о каком разводе не думала.

— Не побоялись начать роман, зная, что мужчина — известный артист, по возрасту старше, выпивающий, имеющий за спиной несколько браков, миллион романов…

— Ну что касается выпивки, то на тот момент Валя с этим уже активно боролся. И где-то в глубине подсознания я понимала, что ему нужен рядом какой-то сильный человек, опора. А я сильная.

— Валентин Георгиевич, вам надо было наладить отношения с дочерями-подростками. Сложно было?

— Честно скажу, обошлось без проблем только благодаря Лиде. Как она разрулила все, причем настолько деликатно, одному Богу известно. Я тут ни при чем. Я не очень понимал, как правильно общаться с девочками, у которых есть свой папа. Это же не Марфа, которую я с пеленок в колясочке катал.

Лидия: Дочери почему-то сразу меня поняли. Слава Богу, ни конфликтов, ни разногласий, ни малейшего противодействия с их стороны не было. Девочки чувствовали, что наши отношения с их папой уже зашли в тупик. Мне в том браке приходилось все на себе тащить, и постепенно это стало невыносимым. И они со мной согласились. Когда узнали, что я решила связать судьбу с «Портосом», после того как познакомились с ним лично, воскликнули: «Отлично, мамуль!» И у них с Валей сразу сложились прекрасные отношения. Не такие, как между детьми и родителями, скорее дружеские. По-моему, это здорово. Сейчас они иногда называют его «папа Валя».

Валентин: И Эльвира, и Марина для меня давно родные дочки. Эля — профессиональный гример-визажист, работала в кино, сейчас художник-гример программы «Comedy Woman» и стилист Кристины Орбакайте. А младшая — по образованию театральный продюсер, работает в холдинге «СТС Медиа». Вскоре после объяснения с девочками, а это был 1998 год, мы с Лидой окончательно сошлись — сняли квартиру и стали жить вместе. Через некоторое время купили «однушку» на окраине города, а четыре года назад сумели переместиться поближе к центру, на Красную Пресню.

— Лидия, к чему было труднее всего привыкать в жизни с новым мужем?

— К его вспыльчивому характеру. Он не может разговаривать ровно, вот как мы с вами. Если с чем-то не согласен — моментально повышает голос. Это меня дико раздражало и по сей день раздражает. Причем это происходит не потому, что он злится на что-то, — просто такой эмоциональный человек. А я по натуре спорщица, мне надо пересилить себя, чтобы согласиться. Вот первые годы совместной жизни у нас и кипели страсти — с криками, патетическими возгласами и хлопаньем дверями. С годами выработала стратегию: вообще никак не реагирую, типа в одно ухо влетело, в другое вылетело. Ка­кое-то время молчу, слушаю его поток, но если чувствую, что идет перебор и это начинает напрягать, тоже могу рявкнуть, жестко прервать тираду. От неожиданности он сразу замолкает.

К счастью, все наши стычки случаются только по пустякам — даже припомнить не могу каких-то глобальных разногласий. Ну разве что поначалу меня раздражало излишнее внимание поклонниц. Женщины часто обращали на него внимание, и я никак не могла с этим смириться.

— А со стороны мужа уколов ревности нет? Все-таки вы дама привлекательная, моложе его на 17 лет.

— Он всегда предоставлял мне полную свободу. Никогда не препятствовал встречам с подругами, не контролировал. И мне от этого комфортно. Потому что в предыдущем браке было как раз наоборот: где была? с кем? что делала? во сколько вернулась? Он даже пофлиртовать мне позволяет, а ведь это любой женщине необходимо. Но он точно знает, что может быть абсолютно во мне уверен.

— Для вас важно было оформить отношения официально?

— Очень, из-за дочек. Я говорила Вале об этом. То есть требования «выходи за меня замуж» не было, но инициировала регистрацию в ЗАГСе я. Когда наконец решились, а это был 2004 год, захотели устроить свадьбу в День святого Валентина. Это же круто! И так все здорово получилось, весело! В ресторане моей подруги собралось минимум полсотни человек наших общих друзей-артистов, гуляли до утра. Сестра моя все устроила. Пригласила фольклорный коллектив, они какие-то обряды придумали, хороводы водили, соревнования всякие, и все были в этом задействованы. Валя потом говорил: «Шикарно все прошло. И чего я сопротивлялся?!» А в свадебное путешествие мы поехали в Париж — Валя там снимался в сериале «Красная капелла».

— Что лежит в основе семейной жизни у людей зрелого возраста, на чем это все держится?

Лидия: Думаю, на уважении: очень важно ценить друг друга, беречь. Любовь переходит совсем в другое качество. Если, не дай Бог, у Вали что-то болит, я ощущаю это так, как будто болит у меня. Думаю, у него то же самое. И идти куда-то одной неохота, даже в магазин. Как-то уже боишься, хочется все делать вместе. Но и быть неразлучными — тоже испытание: у каждого должно быть личное пространство. Я, например, могу пойти одна гулять, и Валя не будет меня тревожить в этот момент звонками. Точно так же и я: если у него репетиция или поездка, я не стану ему названивать по несколько раз в день. Мы даем друг другу отдых.

Валентин: В том, что у нас все сложилось по-настоящему, безусловно, огромная заслуга Лиды. Она сумела все правильно выстроить. Хотя мы с ней действительно порой ругаемся страсть как и характер у обоих не сахар. Но когда я абстрагируюсь от ссоры и начинаю размышлять, понимаю: она просто молодец. Удивительная женщина.

— Простите, а Лида поддерживала вас после гибели сына?

— Мне кажется, только благодаря ей я справился со своим отчаянием. Мы тогда еще романились. Увиделись через пять дней после похорон. Она молча обняла меня, но в этом объятии была такая поддержка, такое понимание. Лишь ей я смог выплеснуть то, что разрывало душу: «Вот как все сложилось — жил Ваня без меня и умер тоже без меня…»

Это так ценно — знать, что рядом с тобой надежный человек, который во всем тебя понимает и всегда поможет.

— Валентин Георгиевич, что для вас теперь в приоритете: профессия, любовь, семья, внутренний комфорт?

— Конечно же, каждый человек хочет прожить комфортно — и с профессионально-карьерной точки зрения, и по части материального благосостояния, и в семье. Но все-таки, мне кажется, самое главное — находиться в душевном покое с самим собой. Сейчас мы чуть ли не с сарказмом произносим фразу Островского: «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», и зря. Чтобы душе было комфортно, надо стараться жить именно так — достойно. Тогда окунаешься в воспоминания с радостью, не рвешь свое сердце на части. Я говорю не об ошибках — от них никто не застрахован, я — о поступках, которых придется стыдиться. О каких-то глобальных неправильностях… Мне кажется, что в целом я за свою жизнь не совершил настолько тяжких грехов, чтобы мне так уж страшно было предстать перед Господом…

---

Валентин Смирнитский

Родился: 10 июня 1944 года в Москве

Семья: жена — Лидия Рябцева, театральный менеджер; дети — Эльвира (31 год), художник по гриму, Марина (28 лет), кастинг-директор кинокомпании

Образование: окончил актерский факультет Высшего театрального училища им. Щукина

Карьера: актер театра и кино. Снялся более чем в 140 фильмах и сериалах, среди которых: «Двое», «Семь стариков и одна девушка», «Адъютант его превосходительства», «Д’Артаньян и три мушкетера», «Щит и меч», «Отцы и деды», «Мастер и Маргарита», «Красная капелла». Народный артист РФ