Татьяна Кравченко: «Создавать семью есть смысл только ради детей»

«Вспоминаю — Боже мой, кошмар, что я творила из-за этой своей любви, ужас! Наконец Федор сказал мне: «Слушай, ты очень хорошая, но ты что — обалдела?! Я же женат, у меня семья, и я люблю детей своих и жену, мы с ней венчались…» Прямо — вжик! — как отсек», — рассказывает актриса. Корреспонденты «ТН» побывали дома у Татьяны Кравченко, незабываемой Валюхи из сериала «Сваты».

— Татьяна Эдуардовна, в преддверии новогодних праздников самый закономерный вопрос: было ли в вашей жизни какое-либо знаковое, судьбоносное событие, связанное с Новым годом?

— Одно время в меня был немножко влюблен очень интересный человек — океанолог, еврей. Потом он с семьей уехал, кажется, в Канаду. У нас с ним никакой близости не было, но я ему за многое благодарна. Он все время меня просвещал: давал перепечатки Набокова, Солженицына, водил по старинным улочкам Москвы, рассказывал их истории, привозил на какие-то квартиры, где собирались поэты и читали свои стихи. Однажды под Новый год он принес мне толстенную старинную книжку «Хиромантия» и сказал: «На одну только ночь могу дать». Я схватила ее и просидела до утра. Читала, сверяясь с линиями своих ладоней. И хотя мало что понимала, одно вычислила точно: после 50 лет я стану знаменитой! Ну смотрите, так и вышло — именно в этом возрасте ко мне пришла популярность. Благодаря «Сватам».

— Что в вас от Валюхи — персонажа абсолютно народного?

— Все. Мне кажется, она — это и есть я. Ну и мама моя, если иметь в виду ее колоритный малороссийский говор и перепады настроения, от которых я cама с трудом избавилась. Хотя мама своего сходства с героиней не видит, вспыхивает: «Да ладно, я университет кончала, не то что твоя Валька!» А я точно такая же — шумная, вспыльчивая, шквальная, реактивная, но одновременно душевная и хозяйственная. И совершенно беззлобная. И также не умею фальшивить, всегда откровенно высказываю все, что думаю.

— Валентина Будько искренне любит мужа, Ивана. А у вас не было влюбленности в своего экранного супруга Федора Добронравова?

— Еще как, и это было что-то ужасное! (Смеясь.) Но послушайте, меня можно понять. Знаете, как Станиславский говорил? «От физического — к внутреннему». Вот именно. Проще говоря, если даже ты не любишь человека, 100 раз погладь его — и на 101-й полюбишь. Ну правда же, как не полюбить, если у нас с Федькой бесконечные постельные сцены! То есть мне приходится все время лежать под одним одеялом с та-а-аким мужчиной. Он привлекателен, обаятелен, интересен, остроумен, все время всех веселит. А в свободное время еще играет на гитаре и поет. Елки зеленые, но я же живая! И — виновата — не сдержалась, влюбилась. Очень. Ревела даже. Прямо насквозь пробила мое сердечко стрела Амура. Федя мне говорил: «Ты какая-то сумасшедшая».

— Так вы и ему сообщили об этом?!

— А как же, конечно! «Я же люблю тебя, понимаешь?» — открыто заявляла и почему-то плакала. Вешалась на него, как последняя мерзавка, буквально атаковала. Намазывалась всякими великолепными благовониями, приставала: «Ты приглядись, какая я классная!» Изо всех сил старалась ему понравиться — самой мудрой хотела быть, самой

привлекательной. У него жена, Ирочка, — хрупкая, маленькая, так я тоже решила сделать из себя Дюймовочку. На четвертых «Сватах» даже плаванием занялась — физкультпривет такой устроила, чтобы похудеть. Вы что, это был комикс! Веселушкой нарочно прикидывалась, лишь бы завлечь его. Однажды, чтобы развеселить, станцевала такой танец, что он упал от хохота. Вот что такое любовь… Теперь вспоминаю — Боже мой, кошмар, что я творила, ужас! Наконец однажды Федор сказал: «Слушай, ты очень хорошая, но ты что — обалдела?! Я же женат, у меня семья, и я люблю детей своих и Иру, жену, мы с ней венчались…» Молодец, он был просто великолепен. Прямо — вжик! — как отсек. И хотя я еще погнула свое: «Не-е-ет, не верю-ю!», все-таки после этих слов как-то охолодилась. И как же зауважала Федю! Здорово, когда мужик так верен своей жене. Очень ему за это благодарна. И теперь мы с ним особенные друзья.

— А совесть по отношению к его супруге не мучала?

— Совести не было. (Со вздохом.) Это было настоящее наваждение. Что, конечно, чудовищно. Слава тебе, Господи, прошло. Отпустило… Но с другой стороны, если бы не это мое сумасшествие, мы с Федей не играли бы так здорово. Даже режиссер Андрей Яковлев мне сказал: «Таньк, если б ты не была в него влюблена, наверное, не получился бы между вами такой изумительный контакт».

— Окружающие тоже об этом знали?!

— Да, все знали! Думаете, я умею скрывать? 

— Вы и в юности также переживали любовь со страстями?

— Сейчас это дело прошлое, но если говорить честно, не было ее, любви-то. Влюбленности были, секс. Почему-то все парни стремились только к одному — опрокинуть меня на лопатки. Причем не агрессоры какие-то, не маньяки — нормальные, мирные люди, но, видать, исходило от меня что-то такое физиологичное: крупная, спортивная, веселая…

Периодически я на кого-то западала, возможно и влюблялась, но, слава Богу, ненавязчиво. Не бегала за этими мужчинами, все внутри носила. Поэтому, как правило, мои влюбленности ничем серьезным не кончались. На самом деле я скорее ведомая. А так, чтобы кого-то завоевывать, — нет, это не про меня. Вот когда человек сам в меня

влюблялся, начинал ухаживать, я присматривалась, и если понимала, что он меня волнует, тогда у нас мог получиться роман. И мы вместе проходили какой-то отрезок жизненного пути. А нет — значит, нет, отодвигала его и шла себе дальше одна. Вот вспомнилась такая история. Выхожу из театра, вижу — у входа стоит… ну просто викинг. Красивый такой мужик, с бородой. В руках — сумка тюльпанов (потом оказалось, что он работал в оранжерее). «Простите, — спрашивает, — Ирину Алферову можно позвать?» Я говорю: «Она в этом спектакле не играет». На следующий день он звонит в общежитие — ну есть такие настойчивые поклонники. А к телефону подошла я. Спрашиваю: «Вы вообще чего хотите? Вы знаете, что Ира Алферова замужем за Сашей Абдуловым?» (С улыбкой.) Потом рассказала Иришке про ее ухажера, она посмеялась… В общем, разговорились мы с этим «викингом». Оказалось, что он мужик одинокий, и, не знаю уж как, слово за слово, мяу-мяу, ну и постепенно в меня влюбился. Что-то, конечно, случилось между нами, но для меня это было не всерьез.

— А в коллег по театру влюблялись? В окружении таких мужчин, как Янковский, Абдулов, Збруев, можно потерять голову.

— Ну, я все-таки в театр пришла за ролями, за сценическим успехом, а не за романами. Кроме того, я не была во вкусе ни Саш, ни Олега Ивановича — им нравились женщины другого плана. Но сама я, конечно же, во всех влюблялась. В Сашу Абдулова особенно — в ту пору, когда мы с ним жили в одной общаге. А кто в него не был влюблен? И я не стала исключением. Только влюблена была тихо, про себя, и недолго. Оказавшись в «Ленкоме», я поняла главное: если Господь подарил мне возможность быть рядом с такими людьми, значит, я должна до них дорасти. Олег Иванович

вообще меня многому учил, начиная с азов. (Со смехом.) Например, не есть чеснок перед выходом на сцену. Как-то обнял меня и сказал: «Не смей! Не дай Бог, еще раз почувствую от тебя этот запах!» И рассказал, как раньше в императорских театрах артистов за запах чеснока выгоняли. И за загар, кстати. Это в договоре было прописано. А я так любила чеснок! И люблю. А Саша Абдулов учил меня «прикрутить» язык. «Закрой рот», — говорил. У меня же язык — враг. Не подумав, что угодно могу ляпнуть. Мне-то кажется, что ничего страшного, а со стороны мое ляпанье — кошмар. Но я-то ничего плохого никогда в виду не имела, всех любила. Вот, например, на репетиции режиссер обсуждал с нами, актерами, понятие зла. Одна актриса давай философствовать на эту тему: мол, не понимает, как играть зло. И я вдруг возьми и брякни: «Да играй саму се­­бя — и будет отлично!» Мертвая тишина. Через паузу ее ответ сквозь зубы: «Я услышала…» Ну вот, спрашивается, зачем я так сказала? Да, это правда: поступки этой дамы за кулисами, на мой взгляд, самое что ни на есть очевидное воплощение зла. Но могла бы ведь и промолчать, не настраивать артистку против себя. Другое дело, что сейчас мне все это по барабану. Если честно, возраст — великое дело. Вообще, у меня теперь в жизни столько всего хорошего.

— Но вряд ли больше, чем в пору юности или в детстве?

— Не скажите… Если говорить начистоту, детство у меня было не очень счастливое. Отца родного я не знала: он умер, когда мне было три месяца, — от рака. А при жизни он был в Донецке большим начальником, по возрасту намного старше мамы. Сибиряк, инженер, человек основательный, семейный: жена, две дочки — все как положено. И тут любовь с мамой моей закрутилась. И получается, что она меня от него, как это говорится на Украине, нагуляла. Рассказывала, что во время беременности он обещал: «Вот родишь мальчика — дам тебе свою фамилию». Бывает у мужиков такой принцип: хочу продолжателя рода — и все тут. «А я родила девку!» — вздыхала мама. У нее до сих пор сохранилась обида на отца… Работала мама табельщицей, потом, окончив заочно университет, стала бухгалтером, экономистом. Конечно, ей было тяжело — молодая, с ребенком, совсем одна, без поддержки: ее отца репрессировали в 1937-м, мать в том же году умерла. В общем, натерпелась. Мама была красоткой: миниатюрная, стройненькая, черненькая — я на нее совсем не похожа. Разумеется, в нее влюблялись. Но… любовь любовью, а замуж — ни-ни. Никто не брал. Понимаете, на Украине в 1953 году мужчины не сильно хотели брать в жены девушек с детками. А вот Эдик — он работал на экскаваторе — взял и дал свою фамилию. Очень уж любил маму. А она его не очень — так, в сердцах согласилась. Позволяла себя любить. Ну да ладно, это ее личное… Естественно, вся эта ситуация отразилась на мне. Когда они поженились, мне было два года, но для своего отчима я навсегда осталась маминым грехом. Когда девять лет спустя у отчима родилась собственная дочь, я это сильно прочувствовала на себе. Но поскольку долго не знала, что он мне неродной, никак не могла взять в толк, почему по отношению ко мне проявляется такая несправедливость.

— В чем это выражалось?

— Лену баловали, во всем по­ощряли, а меня воспитывали жестко. Я росла такой падчерицей. Причем сам-то Эдик меня не трогал, он мать накручивал, а она уже налетала на меня, лупила по пустякам. Училась-то я великолепно. А бить, допустим, за то, что я пошла к подружке, вместо того чтобы гулять на улице, по-моему, неправильно. Но мать охаживала меня нешуточно, приговаривая: «Нечего шляться по хаткам! Впредь не будешь врать!» Уборка квартиры

была моей обязанностью. И если они замечали в каком-то углу пыль, меня прямо носом тыкали в этот угол. А Ленка специально сразу после моей уборки начинала что-то разбрасывать по полу. Я просила: «Подожди, пусть родители придут и увидят, что все чисто». Но ей на мои просьбы было наплевать, все равно все раскидыва­­ла, а потом еще и жаловалась: дескать, Таня ее ударила. Хотя я не била. Но Эдик тут же, не разобравшись, давал мне затрещину… Когда я училась в 9-м классе, в меня в пионерском лагере влюбился один мальчик. У нас ничего с ним не было — просто общались. После того как разъехались по домам, он прислал мне письмо, в котором признавался в любви. А отчим имел привычку открывать мои письма, читать девичий дневник, куда я записывала сокровенные мысли. В моем представлении это должно быть неприкосновенно. А он прочитывал и накручивал мать. Показал ей и это письмо с признанием, причем еще сопроводил издевательскими комментариями. Она тут же схватила тапку и избила меня. За что, спрашивается? Я-то тут при чем?! Дикость какая-то. Кстати, после этого случая я перестала вести дневник… То есть никакого воспитания, по сути, не было, просто на меня выливалось раздражение и вешались комплексы.

— Вы отчима как называли?

— Папой, конечно, я же не знала, что он неродной. Узнала случайно. Классе в 7-м, кажется. Прибирала как-то в квартире, а они в это время ссорились на кухне. Вдруг мать выбегает, а он ей вслед кричит: «Да пишу я, пишу…» Я ничего не поняла. А оказалось, он писал в суд отказ от меня, мол, удочеряя дочь своей жены, надеялся… но не получилось — что-то в этом роде. В результате бумага эта так никуда и не пошла, а я ее увидела и прочитала. «Ну, — думаю, — вот оно в чем дело…» Раздражала я их очень. Скандал возникал на пустом месте. То вилку не туда положила, то не так вымыла его кирзовые сапоги 46-го размера. Меня, представляете, заставляли их мыть. Они

тяжеленные, всегда перемазаны глиной — то липкой, то засохшей, он же экскаваторщик. Потом, когда я уже всех их перевезла в Москву, припоминала матери: «Как ты могла так измываться над девочкой?!» Короче, дома я старалась быть как можно меньше — записывалась в кружки, ходила на все факультативы, спортом занималась. Намерение стать актрисой долго скрывала. Когда все-таки призналась, отчим подвел меня к зеркалу и сказал: «Посмотри на свою рожу, какая ты артистка?! Имей в виду, они все шлюхи, и если все-таки сунешься туда, ни копейки тебе не дам. Локти будешь кусать…» Тем не менее в 17 лет я уехала из дома в Москву поступать в театральное училище. Мама, сама в юности мечтавшая о сцене, не возражала. Более того, достала даже мне туристическую путевку, чтобы на время экзаменов мне было где жить. Поступить мне удалось в Щепкинское училище, но через год я перевелась в вуз своей мечты — Школу-студию МХАТ, откуда мне посчастливилось — единственной с курса (!) — попасть в труппу Театра имени Ленинского комсомола. Взяли меня в массовку в «Автоград XXI» и одновременно дали главную роль в спектакле «Мои надежды» по пьесе Михаила Шатрова, который потом был в меня немножечко влюблен. (С улыбкой.)

— Что значит «немножечко»?

— Ну не так, чтобы жениться. То есть замуж не звал, просто ему со мной было приятно. Да и не единственная я у него была пассия. Но это неважно. Однажды Михаил Филиппович говорит: «Вот пьеса «Революционный этюд», я написал ее для тебя». Потом-то оказалось, что это неправда: он сочинил ее давно и вовсе не для меня, она уже шла в Питере. Тем не менее в «Ленкоме» ее начали ставить, и меня назначили на главную роль. Я с воодушевлением приступила к репетициям, и тут… появляется Таня Догилева. Она прямо звездой пришла в театр. А Шатров в это время уехал в Сочи. И вот прихожу как-то на репетицию, а там висит другое распределение ролей. На мою роль Марк Анатольевич Захаров взял Догилеву, а меня снял. Причем без объяснений. Ужас! Я была ошарашена, плакала, помню, в гримерке очень горько. И тогда Татьяна Ивановна Пельтцер сказала мне: «Иди на репетиции! Сиди, смотри, слушай — глядишь, и подвернется какой-то момент». А я не могу там находиться, у меня прямо комок в горле застревает. Но Пельтцер заставила… И вот сижу, смотрю, как репетирует Догилева. Мне дурно, душа разрывается. Больно, обидно. Но… жизнь такая интересная штука. Вдруг Татьяна теряет голос. Что делать? Вспоминают про меня. А я-то готова, тут как тут, знаю все мизансцены и текст. Выскакиваю на сцену и… играю так, что мой любимый Янковский спрашивает: «Ты что, под наркотиком?» — «Я?!» Но, действительно, я та-а-ак сыграла, так выплеснула со сцены всю свою обиду, что Захаров после премьеры собрал молодежный коллектив театра и сказал: «Учитесь у Кравченко. Мы с ней не работали, а она вон как сыграла…» И теперь я сама молодых этому учу. Да, именно так: как бы ни было тяжело, сиди и жди. Кто-то скажет: ага, подсиживаешь? Да, в какой-то степени. Только со знаком плюс. Я же не хочу, чтобы кому-то стало плохо. Просто точно знаю: если что, я отлично сыграю. А это мой хлеб.  В общем, спасибо Пельтцер, все это произошло благодаря ей. В моей жизни она человек очень знаковый. У меня как бы две матери: одна — которая родила, другая — духовная, Татьяна Ивановна. Она меня даже немного контролировала: «Где была? С кем? Что делала?» Поначалу меня это дергало: я уже ушла от материнского контроля, ощутила свободу, а тут опять… Но все равно испытывала к ней неискоренимое уважение. Ловила каждое слово. В этом смысле я умница — все впитываю. И мы дружили, несмотря на то что у нас разница в возрасте 50 лет… (С улыбкой.) К вопросу о Новом годе. Татьяна Ивановна часто звала меня встречать его вместе с ней. А однажды в декабре со мной случился конфуз. Она оставила меня у себя, а сама пошла играть в преферанс с Токарской и Аросевой — у них была своя колоритнейшая компания картежников. И вот сижу я, смотрю изумительный фильм Захарова «Тот самый Мюнхгаузен», и настолько меня это все заворожило, так забрало, что ужасно захотелось выпить какого-нибудь благородного напитка. А в доме полно шампанского, просто немереное количество бутылок. Пельтцер его не пила, предпочитала водочку на лимончике. Ну, я беру бутылку, открываю — бух! — пробка улетает. Ну и ладно. Смотрю кино — плачу, смеюсь, потягиваю шампанское. Так потихонечку и опустошила бутыль. Стала искать пробку. Где она, черт его знает. А следы-то надо замести. Детский такой подход типа: ничего не было, ничего не знаю. Искала, искала, но так и не нашла. Легла на диван и, естественно, вырубилась. Открываю глаза, надо мной стоит Татьяна Ивановна с той самой пробкой в руках. Оказывается, эта паршивка упала прямо перед входной дверью, и, едва войдя в квартиру, Пельтцер на нее наступила. Я заверещала: «Извините!» Она похохотала и после этого случая… полюбила меня еще больше. Своим падением я стала ей ближе.

— А как вообще вы — девочка из провинции — приноравливались к московской жизни?

— Сначала сложно было. Я же до 17 лет не знала, что такое алкоголь. Не курила, естественно, нецелована была. Помню, когда видела в общежитии девчонок с папироской или пьяных, внутри у меня все протестовало. В моем представлении это были падшие женщины, вообще беспредел. Но Москва все изменила. Жизнь закрутилась,

постепенно я и сама научилась всему. И правильно, кстати, сделала. Потому что в нашей профессии надо знать жизнь. К сожалению, многие коллеги спиваются. Да, алкоголь снимает стресс после спектакля, гасит адреналин. Но только 100-150 граммов. Выпиваешь — и ой как хорошо, Боже мой! Отпускает. А потом начинается зависимость… Меня Господь помиловал, и ангел-хранитель защитил. Всегда спасал, спасибо ему за это. Правда. Я ведь со своим темпераментом тоже могла пуститься во все тяжкие, скатиться до самого низа. А почему нет? Родители далеко, в общаге свобода нравов — гульбища, посиделки. Все доступно, никаких тормозов! Но при всем при этом я умудрялась учиться хорошо. И, принимая участие во всех общежительских загулах, в какой-то момент все веселье отодвигала и… вставала в шесть утра и ехала в Измайловский парк — успокаиваться. Лежала там на скамейке и впитывала в себя природу. Не понимаю, как меня какие-нибудь маньяки не пристукнули. А еще я ночами подрабатывала уборщицей в парикмахерской. Богатая была: стипендию получала, мать присылала 30 рублей плюс еще 60 рублей зарплата. По тем временам это были большие деньги. И я всех угощала, мне нравилось.

— Замуж вышли во время учебы?

— Ну да. Мы, актеры, часто ходили к Володьке в мастерскую на Арбате — он учился на постановочном факультете, а постановочная часть оформляла наши дипломные спектакли. И вот мы все собирались в мастерской его отца, сидели, болтали, вино пили, пели под гитару. Володя с гордостью рассказывал о том, что его отец, скульптор Лавинский, — внебрачный сын Маяковского. Мне Володя нравился, весело с ним было, постепенно, наверное, даже и полюбила его. А он почему-то сразу запал на меня, хотя другие наши девахи были красавицами. Короче, мы сошлись, какое-то время жили вместе, потом расписались, чтобы я стала москвичкой. Володька сам потащил меня в ЗАГС. Жили мы вместе с его мамой. Настоящая такая еврейская мама. Она, конечно, возражала против нашего брака, но молча. После того как мы с Володей развелись и я получила комнату в общежитии, от них выписалась, чтобы она не переживала.

— А почему развелись-то?

— Какая-то глупая ревность со стороны мужа влезла в наши отношения. Дело в том, что я все время пропадала в театре и Володя стал ревновать. Причем совсем уж на пустом месте. К Захарову, например. Я психовала: «Ты что, вообще обалдел?!» Постепенно стало понятно: нашим отношениям пришел конец.

— А дочка родилась уже во втором браке?

— Да. Второй раз я выходила замуж по настоящей любви. Когда впервые увидела Аниного отца (а тогда я еще не развелась с Володей), буквально потеряла дар речи. Ну просто принц из сказки. Очень был красив. Случилось это в Севастополе на съемках картины «Летняя поездка к морю». Дима Гербачевский работал там администратором. Он говорит: «Зайдите ко мне в такой-то номер, я передам вам билеты». Думаю: «Если зайду, точно дам слабину, потому

что нравится — прямо ах!» И не пошла. Только на следующий день заглянула, прямо перед отъездом в аэропорт — чтобы не было возможности что-то затеять. Проводил он меня до машины и на прощание вдруг вроде как поцеловал. В Москву на спектакль я летела окрыленная. Вернулась через три дня. Дима поселил меня в другую гостиницу, стал делать недвусмысленные намеки. Я вся была в преддверии зарождающегося романа, как тут моя приятельница сообщила, что Гербачевский при­ехал сюда с невестой. Эх, как же я тогда расстроилась, как отчаянно загуляла от обиды! Некоторое время спус­тя опять приехала на «Ленфильм» и встретила его. «Привет». — «Привет». — «Поехали в Пушкино… Я тебе позвоню, договоримся когда». Я продиктовала ему номер телефона, но специально назвала неправильную последнюю цифру. Зачем мне ехать в Пушкино с женатым человеком? У меня в этом смысле строгие принципы.

Дима дружил с Приемыховым и Кайдановским. Компания у них сложилась на съемках фильма по повести «Смерть Ивана Ильича», где Дмитрий был директором картины (потом он стал директором группы «Наутилус Помпилиус»), Саша Кайдановский — режиссером-постановщиком, а Валера Приемыхов играл главную роль. Позже я снималась в фильме «Васса» вместе с тогдашней женой Приемыхова Ольгой Машной. И вот как-то в Москве — я уже тогда была женщина свободная, жила в своей квартире — она позвонила мне и сказала: «Дима Гербачевский просит у тебя прощения». Я в ответ: «Прощаю». Она тут же: «Сейчас мы приедем к тебе». Я переполошилась: «Ой, не надо!» — «Ну тогда давай ты к нам». Я приехала. Они там все уже навеселе, разгоряченные. И Дима начал проявлять активность, мол, оставайся. Я говорю: «Нет, лучше проводи меня». Пошел провожать, зашли ко мне, ну… тут уже все и произошло. Все-таки он был очень большим сердцеедом, умел соблазнять. Ну и я рассудила так: раз сам Бог посылает мне такой шанс, должна же я все-таки довести эту историю до конца, узнать человека, что называется, в ближайшем рассмотрении. (Смеется.) Рассмотрела, мне все понравилось, а он сразу же сделал мне предложение. Я обалдела: «Как, ты же женат?!» А он говорит: «Я давно развелся со своей болгаркой, так что давай жениться». Ну что ж, давай.

— Отчаянно. А проверить человека?

— Нет, не до того. Чувство и так к нему было, а тут вспыхнуло с новой силой. И потом меня просто потрясло его предложение. У меня же до этого были романы, мужики даже надолго поселялись, но все присматривались, а этот прямо сразу: пойдем замуж. Понравилась мне такая решительность. И, правду говорю, любила я его. Мне казалось, эта любовь на всю жизнь… Забеременев, сразу решила рожать. Что-то сверху мне подсказало: пора. Рожала в Питере. Уверена: Аня сама выбрала себе родителей, это ее судьба. Дело в том, что при первой нашей встрече Дима своей рукой написал мне в записной книжечке свой питерский телефон и адрес — тот самый, на который 10 лет спустя я приехала с нашей новорожденной дочкой… Но, к сожалению, нормальной семейной жизни у нас не получилось.

— Муж изменял?

— Постоянно. Противно было, грязь какая-то. Сама я ему никогда не изменяла, а он продолжал гулять так, словно был свободен. Спрашивала: «Зачем ты это делаешь, мы же с тобой взрослые люди, не пристало так себя вести». Ну действительно, ему — 37, мне — 33, нагулялись уже по полной, чего бы не хранить верность друг другу? Я не маячила

перед глазами, надоесть никак не могла. Жила на два города, постоянно моталась — в Москве спектакли играла, в Питере ребенка растила. Жили мы у Димы, с его отцом. мать умерла, я ее не застала… К сожалению, мы с мужем бесконечно ссорились — необоснованные претензии с его стороны по каким-то пустякам просто доставали. Наконец они достигли пика — когда выпивал, становился агрессивным, начал распускать руки. И я по уши окунулась в какую-то безрадостную бытовуху. Что происходило? Никакого повода я не давала, клянусь. Я ничего не понимала. Он, по-моему, тоже. Но стал требовать, чтобы я ушла из профессии. Так и говорил: «Брось театр и кино, тогда и будем жить нормально». Разумеется, я не соглашалась: «Когда решил жениться, ты знал о том, что я актриса…» Но он ничего не хотел слышать. И разводиться не хотел. Однако я терпеть все это больше не могла и подала на развод. Переживала, помню, сильно, а потом рассудила: все, что Бог ни делает, хорошо. И это действительно так. Сейчас мы с Аней живем вдвоем отлично, во всяком случае, мне так кажется.

— Рождение дочки что-то изменило в вас?

— Я родила в 33 года. А до этого грешницей была — аборты делала. Мы же так были воспитаны. Театр — главное. Как это можно — уйти в декрет?! Тем более в «Ленкоме». Невозможно себе такое позволить. Какой там ребенок? Многие артистки вообще без детей остались — полностью отдались театру… Я избежала такой участи только благодаря любви. Очень уж любила Диму. Причем не скажу, чтобы он мечтал о ребенке. Не просил: «Ой, роди мне!» Ну и ладно. Знаете, за что я уважаю бывшего мужа? За то, что он из себя никого не строил и никогда ничего мне не обещал. А потому рождение Анечки — это мой выбор, и к ее отцу у меня никаких претензий нет… Когда стала матерью, мир для меня перевернулся. Роды — самое яркое в моей жизни впечатление. И еще кормление грудью — это вообще нет слов! Невероятная сила любви во мне проснулась, беззаветная, на все готовая. И она до сих пор никуда не делась. Я свою дочку дико люблю, оберегаю, никому не позволю ее обидеть… У Анечки был очень сложный подростковый период — улица, скверная компания. Она тогда ни меня знать не хотела, ни любовь мою. Конечно, я страдала, но мое чувство оказалось сильнее всех ее закидонов. Любовь может победить все. Теперь дочка говорит: «Мамочка, это было не со мной…» Со школой тоже проблем хватало, и тут уж, я считаю, совсем не по вине Ани. Никогда не забуду эпизод с учительницей по биологии. Ей надо было повесить плакат, и она спрашивает у класса: «Кто мне поможет?» А Аня высокая — она и вызвалась. На что этот «педагог» при всем классе сказала: «Ну да, ты такая дылда, что под тебя потолки нужно приподнимать». А оказывается, в детстве «дылда» — самое оскорбительное обзывание. Меня вон и толстогубой звали, и толстопузой — и ничего, но тут… Все, учебы больше у нас не было. Аня стала нещадно прогуливать уроки, мне врала, что идет в школу, а сама пропадала — знаете где? Как потом выяснилось, в Третьяковке. Вот так-то… Помню, советовалась по поводу этого случая с Чуриковой — не знала, стоит ли мне пойти в школу разбираться с этой биологичкой, но Инна Михайловна говорит: «Таня, не надо ходить — не поможет». И рассказала эпизод из жизни своего сына, который написал в сочинении о Лермонтове, как встретил Михаила Юрьевича на Тверской, поздоровался, они разговорились, и поэт поведал Ване свою историю: так и так, расстреляли, мол, меня на дуэли… Гениально, да? Так училка ему поставила двойку и еще возмущенно отчитала. Пос­ле этого Инна ходила в школу заступаться за сына, они там все перед ней расшаркивались, но все равно ничего не изменилось… В общем, забрала я Аню из школы и перевела на частное обучение. И слава Богу, что так сделала. С той поры все у нас пошло «на поправку». Анечка у меня очень талантливая девочка — рисует прекрасно, учится на дизайнера… Знаете, в первый Новый год после рождения Ани, когда я поднимала бокал с шампанским под бой курантов, у меня от счастья капали слезы. Это же на самом деле семейный праздник, да? А у меня, мне казалось, теперь настоящая семья: папа, мама и маленькая дочь. 

— А мысль еще раз создать семью не закрадывается?

— Нет, ни в коем случае, не дай Бог! В моем возрасте?! Я даже представить не могу, чтобы какой-то муж ходил по моей квартире. И опасно, между прочим, чужого-то мужика в дом пускать. Появится, а ты не будешь и знать толком, о чем он думает, тот, кто лежит с тобой рядом. Может, убить хочет… Я вообще не понимаю теток — моих ровесниц, которые выходят замуж, тем более за молодых. Создавать семью есть смысл только ради детей, а если это заведомо исключено, тогда зачем? По молодости я обожала секс, мужчины, с которыми романилась, мне нравились, и сама себе я нравилась — внешность, тело мое. Бесконечно смотрелась в зеркало и была довольна. Тогда все это было естественно. Но теперь-то, когда ты старуха — елки зеленые, чего тебе еще надо?! Какие движения ты собираешься совершать и как это будет выглядеть со стороны?! Это же ужас!

— Так-то оно так, однако в Федора Добронравова все-таки влюбились.

— Ой, да! (Со смехом.) Но я же призналась — и это была моя громаднейшая ошибка.

---

Татьяна Кравченко

Родилась: 9 декабря 1953 года в Донецке (Украина)

Семья: дочь — Анна (27 лет), дизайнер

Образование: окончила актерский факультет Школы-студии МХАТ

Карьера: с 1976 года актриса театра «Ленком». Снималась в фильмах и сериалах: «Сукины дети», «Небеса обетованные», «Торпедоносцы», «Ширли-мырли», «Питер FM» и др. — всего около 70