Раиса Рязанова: «Я узнала, что такое любовь, за что до конца дней буду благодарить Бога»

— Раиса Ивановна, вы достигли в профессии фантастических высот: народная артистка России, лауреат Государственной премии СССР, исполнительница одной из главных ролей в фильме-оскароносце, и на сей момент сыграли более чем в двух сотнях (!) фильмов. Вы осознаете свою избранность?

— Однажды, очень давно, мы разговорились с одним актером, тоже лауреатом Госпремии, и он спросил: «Ты понимаешь, что мы избранные?» «Нет», — ответила я. Потому что в моем представлении избранность — это когда голосование проходит: все поднимают руки и кого-то избирают. «Потом поймешь», — улыбнулся он. Со временем я поняла только то, что быть избранным — значит представлять из себя что-то особенное. А я… Ну в чем моя избранность? Это лишь с точки зрения мамы моей я могла бы считаться какой-то необыкновенной, но она ушла из жизни, когда мне было всего 25 лет. Поэтому фильмы мои увидеть не успела, в квартире и на даче не пожила, на машине не покаталась. Вот если бы довелось, наверняка гордилась бы. Хотя все равно, я уверена, никогда не сказала бы: «О-о, да ты у меня во какая!» Как и сама я себе такого не говорю. И никогда не говорила.

Я просто работаю в своей профессии. Как любой человек — в своей. С той лишь разницей, что актерам иногда приходится сниматься неделями по 15 часов в сутки. Бывало, как блины пеклись фильмы: сегодня снимаем, завтра это выходит в эфир. После работы нон-стоп чувствуешь такую усталость, будто из тебя выжали все соки. А случаются и совсем абсурдные ситуации. Снималась я в сериале «Монтекристо». С утра назначена очередная съемка, а ночью меня скручивает жуткий приступ — живот буквально разрывает дикая боль. Вызываю скорую, врач говорит, что нужно ложиться в больницу, но  я категорически отказываюсь — не могу же подвести группу. Он делает какой-то укол, становится легче, боль постепенно утихает… Но  наутро на съемочной площадке я еле дышу. Живот опять болит, давление за 200, знобит, в глазах мутно, того и гляди упаду в обморок. Врач, дежурившая на площадке, спросила: «Когда у тебя следующая сцена?» — «Где-то через час». — «Успеем», — сказала она и повела меня — в парике, в гриме — под ручку в ближайшую больницу. Тамошний доктор, осмотрев меня, резюмирует: «Будем ложиться». Я опять в отказ: «Нет, что вы, не могу, у меня же съемка!» «Милая моя, — внятно говорит доктор, глядя мне прямо в глаза. — Вам как больше хочется: чтобы я вручал цветы вам в руки или клал их на крышку?» Я не сразу сообразила, что он имел в виду. «На какую крышку?» — переспросила. А когда дошло, ахнула: «Нет уж, лучше в руки». — «Тогда ложимся. Срочно надо оперировать — вырезать желчный пузырь. Другого варианта нет. Вы на грани…» Так и повел в палату — прямо в платье XIX века, в парике, с накрашенными глазками и губками. Примчались гримеры, разгримировали, забрали костюм… (С улыбкой.) Вот и скажите на милость, в чем здесь избранность?

— Ну как же?! А известность, всеобщее уважение и почитание? После картины «Москва слезам не верит» от поклонников, наверное, вообще проходу не было?

— Никто не ассоциировал меня с этой нашумевшей картиной. Не узнавали, даже встречаясь нос к носу. По-другому было, да и сейчас то же самое продолжается. В каком общественном месте ни окажусь — в магазине ли, в транспорте, в бане, — тут же начинается: «Ой, мне лицо ваше знакомо. Не подскажете, где могла вас видеть?», «Слушай, не могу вспомнить, откуда я тебя знаю. Ты у нас в бухгалтерии,  что ли, работаешь?» «Нет», — отвечаю. «Как нет?! Подожди, ну где-то же я тебя точно видела…» (Смеется.) Вот так и пытают постоянно. Когда наконец сдаюсь: «Наверное, кино смотрели…» — «Ой, мамочки, так ты артистка! Ну точно. А я смотрю, лицо-то знакомое. Вон оно что. А в каком кино-то я тебя видела?» И все по-новой. Фамилию мою вспомнить опять никто не может…

— Не огорчаетесь по этому поводу?

— Боже упаси! Наоборот, ведь такое неузнавание означает, что люди воспринимают меня как свою хорошую знакомую. Привычную, всегдашнюю, из тех, с которыми встречаются и общаются каждый день.

— Ну да, по-актерски это, наверное, высший пилотаж, и все-таки… Не станете же вы отрицать тот факт, что, сыграв в оскароносном фильме «Москва слезам не верит», остались в тени Алентовой и Муравьевой. А ведь играли наравне со своими парт­нершами, и кстати, именно ваша малярша Тося, подарившая нам народный афоризм «Хорошего мужика самой делать надо, а не готовым получать», стала эталоном женского счастья. Вам обидно?

— Нет. А на кого обижаться? Я и тогда прекрасно понимала, что это данность. Я, как говорится, ничейная. У Веры муж — режиссер, у Иры тоже. Обе работали в театре. Я — нигде. У одной из них в картине была главная роль, у другой — яркая, а моя — так, тихая. Их возили с фильмом по заграничным фестивалям, представляли везде, а я потом случайно об этом узнавала. Ну и что? Я всегда жила без оглядки на кого-либо, как бы сама по себе. Завидовать никогда не умела, не хотела в старости превратиться в бабу-ягу.

— А как попали-то в этот фильм?

— Совсем случайно. В те времена было принято проводить декады киностудий в разных городах страны. Брали еще не вышедшие на экраны картины и представляли их в кинотеатрах. А члены съемочных групп выступали перед сеансами. И вот проходила декада Студии имени Горького в городе Томске. Я тогда, кажется, даже в штате студии не была, но меня включили в состав кинобригады. И я тоже что-то лопотала со сцены, а поскольку умею делать это неплохо, вроде как никому за меня стыдно не было. По пять выступлений в день выходило, а в сумме аж 25 рублей получалось. Представляете, какая я была богатая?! Правда, потом месяцами сидела без гроша в кармане, и никто никуда меня не звал. Вот такая профессия, очень зависима от случая…

Меня этот случай настиг во время той самой декады киностудий в Сибири. В одном из городов Студия имени Горького пересеклась с «Мосфильмом», и мы — все приехавшие — вместе обеда­ли в ресторане. В мосфильмовской де­­легации был Володя Меньшов. Мы оказались с ним за одним столом. Ели, выпивали, болтали, анекдоты рассказывали. Короче, пообщались ни о чем и разъехались. Спус­тя какое-то время, уже в Москве, мне звонят с «Мосфильма»: «Вас приглашают на переговоры по поводу участия в ленте «Москва слезам не верит». Что за картина, представления не имею. Но мне было без разницы — полетела сломя голову! Приезжаю, нахожу группу и вижу Володю. Батюшки, мы же с ним недавно трепались за столом! Он сообщает: «Вот кино снимаем. Время есть?» — «Есть». — «На, прочитай сценарий. Обрати внимание на эту сцену. Сейчас еще один актер придет, попробуем вас в паре». Приходит Боря Сморчков, который потом играл моего мужа. Мы с ним почитали сцену, Меньшов говорит: «Молодцы, ребята, спасибо. Все, пока!» По дороге домой места себе не нахожу, думаю: чего значит это «пока» — «до встречи» или «прощай навсегда»? Оказалось, не навсегда. Снова вызвали. Теперь пробуюсь с девчонками, с Верой и с Ирой, — сцену на даче разыгрываем. Потом вроде как на примерку грима меня зовут — разницу в 20 и 40 лет проверить. Но ясности — возьмут или не возьмут сниматься — по-прежнему нет. Волнуюсь жутко, со всеми хочу поделиться своими переживаниями, но муж удерживает: «Пока не увидишь себя на экране, никому не говори». И я молчала. Как рыба. До того момента, как фильм первый раз не показали на «Мосфильме». И только когда показ закончился, впервые выдох­нула с облегчением.

— А что подтолкнуло вас в актерскую профессию?

— Любовь. Влюбилась как ненормальная в артиста, игравшего главную роль в спектакле Рязанского областного театра драмы «Ромео и Джульетта». Высокий статный красавец потряс мое неокрепшее воображение. Я ходила на каждый спектакль, усаживалась в первом ряду и горько рыдала в финале, когда мой Ромео выпивал яд. К сожалению, ничего, кроме улыбок, мои переживания у героя моего романа не вызывали. И тогда я сказала себе: «Я тоже выучусь на артистку, тоже буду играть в спектаклях, и когда он увидит меня на сцене, полюбит так же сильно, как сейчас я люблю его!» Притом что к этому времени у меня уже была профессия. Окончив Рязанское музыкальное училище по классу баяна, я целый год преподавала в музыкальной школе. Но тут твердо решила поступить в Москве в театральный институт. Мама, услышав об этом, всплеснула руками: «Да ты что, куда тебе в артистки! Не валяй дурака, работай по специальности». Но чуть позже поинтересовалась: «А артисты сколько получают?» Что я могла ответить, кроме: «Мам, не знаю». Но в глубине души не сомневалась в том, что получают они хорошо. Видела их на фотографиях: ухоженные, с красивыми прическами, в мехах, с украшениями… (Улыбается.) И хотелось себе такую же жизнь — кудрявую.

— Надо понимать, та жизнь, которой вы жили, этого не предполагала?

— Совсем никак. Дед и бабушка мои — деревенские. Жили в деревне Бычки Сараевского района Рязанской области. Мама там вышла замуж, но вскоре муж угорел в бане, оставив ее с ребенком — моей старшей сестрой Антониной. Ее в основном растили мамины родители, поскольку сама она отправилась на поиски заработка. Во время войны судьба забросила ее в Казахстан, в Петропавловск, где 31 октября 1944-го родилась я. И если отсчитать от этого момента девять месяцев, можно легко определить дату моего зачатия — февраль 1944-го. Именно той зимой мама слюбилась с моим отцом. Он был шофером, на грузовике ездил. Как-то приехал в командировку в те края, где жила мама, и застрял — бензин у него кончился, а взять негде. Что уж там с ним случилось, представления не имею. Знаю лишь, что остался он гол как сокол — деться в чужом месте некуда, есть нечего… Мама нашла его на дороге возле поселка — голодного, насквозь промерзшего, буквально помирающего. Взяла к себе, обогрела, подкормила, выходила. Полюбила. Будучи уже беременной, узнала, что живет он в Тамбовской области, в городе Мичуринске, с женой и шестью детьми. И сказала она своему Ванечке: «Возвращайся к себе домой». Что он и сделал…

— Видимо, мама ваша была человеком большого благородства?

— Просто она все понимала правильно. Да, конечно, поднимать меня в одиночку будет ох как трудно. Но каково той, законной его жене, у которой шестеро? Как оставить такую семью без кормильца? Мама со слезами на глазах отказалась от моего отца. Хотя ей, естественно, было тяжело. Надрывалась. Чернорабочая на стройке — труд, мягко сказать, нелегкий. А где еще ей работать с ее полуторами классами образования? Везение свалилось, когда я училась в 7-м классе, — мама смогла устроиться уборщицей-посудо­мой­кой в вагон-рес­торан. Это было большим облегчением. Един­­­­­­­ственная проблема — постоянные разъезды. Дочка-то остается дома одна. А возраст подростковый, опасный. Так вот, чтобы я не шлялась по улицам с девчонками и парнями (мы тогда жили в бараке в подмосковном Раменском), мама не придумала ничего лучшего, кроме как купить на последние отложенные деньги баян и засадить меня за него.

Гармонист в ее понимании — профессия хлебная и уважаемая. А то, что я девчонка, а не парень, во внимание не бралось. Уезжая, мама строго наказывала: «Чтоб к моему возвращению вызубрила то-то и то-то». Когда приезжала, проверяла — сидела, слушала, как я играю. И не дай Бог не выполнить задание. Влетало так, что мало не казалось. Вообще я всегда боялась ослушаться мать и понимала, за что меня наказывали. Маме нелегко жилось. Безграмотная, загнанная жизненными передрягами и непосильным трудом женщина одна тащила на себе семью. Неудивительно, что иногда ее зашкаливало — и это злило. Понять я смогла ее потом, когда сама оказалась в подобном положении — одна с ребенком.

— А как возник в вашей жизни отец ребенка?

— Мы вместе учились в ГИТИСе. Юра Перов пришел к нам на второй курс, отслужив в морфлоте. Появился вдруг подтянутый красавец-морячок в форме. Девчонки ахнули. А я вроде нет. Давление не поднялось, в обморок не упала. И все-таки внутри что-то шевельнулось. И глазами как-то с ним зацепились. Потом нам всем дали сыграть этюд, в котором нужно было изобразить двух влюбленных, запечатлевших свои чувства первым поцелуем. Объяснив задачу, педагог сказал: «Партнеров выберите сами, готовьте этюд с кем хотите». И у меня сразу пересохло во рту. Как только занятия закончились, все девки тут же шасть к Перову, прямо ринулись: «Юр, давай я с тобой!» А он соглашается, никому не отказывает. Думаю: «О-о-о, вот ты какой! Ну и ладно, целуйся со всеми подряд. На здо­ровье!» И даже не подошла. Но в груди почему-то засвербило. Видимо, и у него где-то кольнуло, потому что смотреть друг на друга мы стали все более выразительно. А дальше просто общались, довольно часто.

И вдруг… Юрка сделал мне предложение. В костюмерной, где мы выбирали костюмы для отрывка. Как-то полушутя, чтобы не поставить себя в неловкое положение. Мол, если я соглашусь — хорошо, а нет, то он как будто не очень-то и хотел. Я переспросила: «Ты что, руку и сердце мне предлагаешь, что ли?» «Ну считай, да», — прячет глаза. Тогда я сказала: «Юр, я не москвичка, и если сейчас скажу тебе да, мы с тобой распишемся и тебе придется прописать меня на своей площади. Ты это понимаешь?» «Понимаю, — соглашается. — Но не вижу в этом препятствия». «Давай, — предложила, — поступим так: подождем неделю. Ты за это время все хорошенько обдумай, и если после этого повторишь мне то же самое, мы пойдем в ЗАГС».

В общем, он не передумал. И мы пошли подавать документы. Там он спросил: «Тебя не смущает, что наш брак будет зарегистрирован 1 апреля?» Меня это не смутило. Так к концу второго курса мы расписались. На свадьбе гулял весь курс. А после гулянья была брачная ночь — не формальная, а по-настоящему первая, как и положено на Руси. До того пока штампы в паспортах не были проставлены, я очень себя соблюдала. Хорошо помнила, как твердо напутствовала меня мама перед поступлением в театральный институт: «Если в подоле принесешь — убью!»

Началась наша семейная жизнь в Юриной коммуналке. У него и у его сестры там было по комнате, а остальные занимали просто соседи. Жили мы спокойно, дружно. В 1968 году у нас родился сын, которого мы решили назвать Данилой. На четвертый курс в институт ходили с коляской, подаренной ребятами-однокурсниками. Через месяц, правда, ее у нас украли. Вернее, подменили. Я оставила у входа в поликлинику, а когда вышла, вместо нашей новенькой колясочки стояла какая-то старая, облезлая развалюха. Спасибо, что хоть какую-то оставили.

— Два студента плюс ребенок. Как выкручивались?

— Когда мне надо было уехать на съемки своей первой картины «Гуля Королева», на помощь приехала Юрина тетя. А так сами справлялись. Юра ночами подрабатывал грузчиком на колбасном комбинате, подкармливал меня сосисками и колбасой. На занятия приезжали с ребенком. Все пустышки, соски таскали с собой, молоко я сцеживала дома, чтобы Даньке на весь день хватило. Бутылочки грели под мышкой. Коляску завозили за кулисы и, пока я играла отрывки, кто-то качал Даньку, чтоб не пищал.

После окончания института мы с Юрой попробовали вместе устроиться в Театр имени Маяковского. Мне там сразу отказали, и я не пошла больше ни в какой театр, а Юрку взяли, и год он у Гончарова проработал. Но, как говорится, ко двору не пришелся. Режиссер сказал: «Юра, поймите, при наличии Самойлова и Джигарханяна мне актер такого же плана не очень нужен». Затем Юрка работал в областном театре, но наладить отношения с режиссером ему не удалось, и на следующий год договор с ним расторгли. А он умный, самолюбивый, гордый. Взорвался. Просить не стал, обращаться в другие коллективы не стал. Потом он еще немножко снимался в кино, а вообще-то с карьерой артиста порвал. Сказал, что решил заниматься нормальным мужским делом. И пошел в таксисты. Там тут же оценили его мозги и вскоре выбрали парторгом таксопарка, затем назначили начальником колонны. Долго там работал. А когда появилась своя машина, Юрка зарегистрировался как индивидуальный предприниматель, получил лицензию и стал работать самостоятельно. Но ненадолго его хватило — умер от сердечного приступа.

Мы прожили вместе совсем немного, года два всего. После развода долгое время совсем не общались, а потом потихоньку начали, даже подружились. И с ним, и с его женой. Я уже могла позвонить им: «Надя, милая, я уезжаю, умоляю, заскочите как-нибудь, проверьте, как там Данька». Заезжали, присматривали.

— Редкая женщина умеет нормально общаться с новой женой своего бывшего мужа.

— И я вела бы себя так же, как большинство женщин. Но на меня подействовала одна встреча. Как-то на студии мы разговорились с актрисой гораздо старше меня. Я взволнованно высказывала что-то типа: «Ни за что не дам ему ребенка! Не позволю видеться!» «Сядь!» — сказала она мне таким тоном, что я сразу подчинилась. И ее слова я запомнила на всю жизнь. «Понимаешь, — говорила она, — я знаю очень много разведенных пар, и все они разошлись и живут как кошка с собакой. Кому из супругов от этого стало хорошо? Никому. Но самая большая проблема не в них, а в их общих детях. Они страдают, мучаются. Да, твой ребенок — это твоя кровиночка, часть твоего сердца, но ведь и мужа твоего бывшего тоже. А значит, он также имеет право общаться со своим сыном. И еще: не дай Бог, что-то с тобой случится, что будет с твоим сыном, если ты отвадишь его от отца. Ты об этом подумай. И дай ему возможность нормально любить и маму, и папу». Я сразу восприняла эти слова. И когда однажды Юра предложил взять Даньку с собой на время их с Надей отъезда куда-то, я легко согласилась.

— Но почему же разрушилась ваша такая правильная семья, вы ведь выходили замуж с долгосрочными планами?

— Да, но что поделаешь? Влюбилась. Сердцу ведь не прикажешь. А когда такое происходит, человек все что угодно может натворить. И вся-то его мораль, жизненные установки, куда-то исчезают, будто и не было никогда в жизни. Потому что, кроме сумасшедшей любви, ничего для него не существует. Вот я такая и была — невменяемая. Глухая, слепая, безразличная ко всему, что не касалось моего страстного чувства. Которое накрыло меня в городе Горьком на съемочной площадке фильма «День и вся жизнь». Спустя много лет приятельница спросила: «Чего ты в нем уж такого нашла?» Ей не понять, и никому не понять. А мне было все понятно. Эта любовь повернула мою жизнь в другое русло: мир для меня открылся, разверзлось небо, и я увидела звезды такими, какими их никто не видит.

— А к вам так же относились или чувство ваше было односторонним?

— В том-то и дело, что обоюдным. Не пустые глаза смотрели на меня. И я утонула в них. И он тоже утонул — в той глубине, которая во мне открылась. (С улыбкой.) Вот и оказались мы двумя утопленниками.

— Получается, вы повторили судьбу своей мамы — как и она, полюбили семейного человека и не увели любимого мужчину из семьи. Неужели не было желания перетянуть к себе?

— Нет. Тут я себе поставила непре­одолимый барьер. На всю жизнь запомнила бабушкино наставление: «Запомни, внучка, на чужом несчастье свое счастье не построишь».

— Много женщин оказываются в подобной ситуации, и всегда это связано с мучительными переживаниями от двойственности собственного положения… Что же заставляет терпеть эти ежеминутные страдания?

— Наверное, жестоко так говорить, но я скажу правду. Живешь с этаким эгоистическим настроем: хоть день, да с ним! А где-то в самой глубине души все равно стучится: «Не твой он, чужой. Ворованный». Но ты заталкиваешь, втаптываешь это понимание как можно дальше. (Помолчав.) Куда от себя денешься? Ну не можешь ты сама вырвать из сердца свою любовь. И твердишь себе: «А, была не была!» И снова идешь на эту запретную встречу. И возвращаешься с нее как раз с истерзанной душой, с окровавленным сердцем. И внутри взорванной головы пульсирует: «Боже мой, зачем?!» Я образно это обрисовала, но по сути оно так.

— Все понятно, но зачем же было свою семью губить? Разве нельзя было по примеру вашего возлюбленного все сохранять в тайне?

— Для меня — нельзя. Я честная, не хотела врать. А тогда еще и дурочкой была. Мне представлялось, что если сама все расскажу мужу, будет лучше — он поймет мое чувство. Перетерпит, переждет, пока у меня все пройдет. (С улыбкой.) Искренне так думала. Но Юра тоже был честным. И он честно сказал, что при таких обстоятельствах жить со мной не сможет. Тогда я пошла в ЗАГС и подала документы на развод. За что он жутко на меня разозлился: как такое возможно — от него уходит жена?! А чего злиться? Ну влюбилась я, ну пришла и все ему честно сообщила. (Задумчиво.) Но он любил меня, и ему очень трудно было это пережить…

— А как вы восприняли решение сына создать семью?

— Ревела. Данечке же лет 20 было, только армию отслужил и вернулся в Школу-студию МХАТ на второй курс. И Алене, избраннице его, столько же. Она училась в МГУ. Сообщили они о своем желании жениться у меня дома, когда тут были Юра с Надей. Я заревела в голос и уткнулась Юрке в грудь. Он обнял меня, чувствую, тоже занервничал: «Давай успокоимся, — бормочет, — не на войну же уходит». А мне обидно из-за того, что мой мальчик так рано отрывается от меня, страшно. Но что я могла ему сказать? Запретить — значит стать врагом. И я подумала: «А, пусть будет как будет. В конце концов, поживут немного и разойдутся». Но поди ж ты — живут счастливо уже больше двух десятков лет. Данила тоже стал актером. Сниматься начал еще школьником — вместе со мной в картине «Инспектор ГАИ» играл племянника героя Сергея Никоненко. Сейчас работает в театре «Содружество актеров Таганки» и много снимается в кино. А внук мой, 20-летний Андрюша,  учится на актерском факультете Института современного искусства.

— Сейчас с высоты возраста, вспоминая все пережитое, как думаете, иначе вели бы себя?

— Трудно сказать. Знаю одно: я узнала, что такое любовь. За что до конца дней буду благодарить Господа Бога. А ведь есть же люди, у которых этого не было. Не летали они, не разверзалось над ними небо, не видели они тех звезд. А я видела. И была этим счастлива. Любила потому что. (Грустно улыбнувшись.) А теперь воспоминания об этом становятся счастьем. И пусть я уже не помню многого, да и лицо любимого мужчины, наверное, забыла уже — мы же тысячу лет не виделись, но у меня есть сердце, которое помнит все ощущения. Уже много лет я живу одна, и мне хорошо. Вот сяду в кресло, укутаюсь в плед, надену очки, книжку почитаю, телевизор посмотрю, а то просто подумаю о чем-то в тишине. Вспомню. Воспоминаниями и живу… (Задумчиво.) Все-таки мне очень в жизни повезло.

— Так значит, все-таки избранная вы… Могли бы всю жизнь, как бабушка с дедом ваши, в деревне горбатиться или же в городе черную работу выполнять, как мама. А тут зрители видят вас в фильмах, вы выходите на театральную сцену — вон с каким успехом идет в «Табакерке» спектакль «Кукла для невесты» с вашим участием…

— Все правильно, но не дай Бог мне подумать о своей избранности в этом смысле. Мои мозги в этом случае будут соответствовать интеллектуальному уровню тех молоденьких актри­суль-пустышек, девочек-глупышек, которые сейчас искренне считают себя звездами. Упаси Боже! Не хочу я, чтобы ко мне относились так же, как к ним, — со снисходительной насмешкой. Мне комфортнее, когда простые люди здороваются со мной радостно, доброжелательно, приветливо, принимая меня за свою добрую знакомую с их работы. Да по сути так оно и есть — благодаря моей профессии.

---

Раиса Рязанова

Родилась: 31 октября 1944 года в Петропавловске (Казахстан)

Семья: сын — Данила Перов (45 лет), артист театра «Содружество актеров Таганки», снимается в кино; внук — Андрей (20 лет), студент актерского факультета Института современного искусства

Образование: окончила Государственный институт театрального искусства им. Луначарского (ГИТИС)

Карьера: актриса Московского театра п/р Табакова. Снялась более чем в 200 фильмах, среди которых: «Москва слезам не верит», «Белый Бим Черное ухо», «Не родись красивой», «Дальнобойщики». Народная артистка России, лауреат Государственной премии СССР