Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Николай Басков: «Я был в том же положении, что жена индийского раджи: богато упакованный, но абсолютно бесправный»

0

Интервью с известным артистом.

—Николай, вы из тех, про кого говорят: «Счастливчик!» Красив, богат, успешен, популярен; звезда гламурной жизни — всегда на слуху, на виду, в центре внимания, в ореоле бесконечных скандальных историй, не разберешь — то ли это грамотный пиар, то ли правда, ведь нет дыма без огня… А какой вы на самом деле? Насколько схожи характером со своим героем-тезкой из фильма «Поворот наоборот» (четырехсерийная музыкальная комедия скоро выйдет на канале Россия. — Прим. «ТН») — самовлюбленным, эгоистичным, избалованным славой, роскошью и поклонницами?

— Ничего общего. Дело в том, что чаще всего такого рода небылицы про известного человека распространяют люди, которые его плотно окружают. Ну какой им интерес, делясь впечатлениями от общения, сказать: «Он простой, славный парень»? Хочется же подпустить дымку, присочинить, вот и начинается: «Ой, с ним невозможно общаться, он звездит, хамит, скандалит…» — и пошло-поехало. А понять, что он

представляет собой на самом деле, можно только при личном общении, но людям со стороны крайне сложно подобраться к артисту. Из-за этого, кстати, популярному человеку очень тяжело найти любовь. (С улыбкой.) В кино, конечно, осуществить это полегче. Например, персонажу моему, Николаю, удается. Правда, лишь после того, как он волшебным образом вдруг теряет все и начинает жизнь с нуля. Вот тогда-то он и встречает девушку, которая, не имея представления о прежних заслугах и доходах парня, полюбила его таким, каков он есть по своей сути, без всего напускного, что в нем было… Видите ли, у женщин подсознательно, на уровне инстинкта, заложено желание найти успешного мужчину. Все как в природе: самка выбирает сильного самца — чтобы он мог обеспечить жизнь ее и детей. А слабака, неудачника — только от безысходности. Для женщины важно, чтобы мужчина крепко стоял на ногах. Во-первых, с ним надежно, есть ощущение защищенности, а во-вторых, даже если он ее бросит и уйдет к другой, ей что-то останется. Тут все понятно. Но вы пробовали взглянуть на ситуацию с точки зрения успешного мужчины? Почему он боится вступать в долгосрочные отношения? Да по одной простой причине: не знает, как убедиться в том, что любят его искренне.

— Так чего больше в популярности — плюсов или минусов?

— Главный плюс, конечно, сцена — атмосфера творчества, энергетический обмен со зрителем. И, естественно, приятен сам факт узнаваемости — тебя любят, тебе оказывают максимальное внимание… Но отсюда же вылезают и минусы… Поверьте, публичность — очень нелегкое бремя. Правда, это так! Не усматривайте в моих словах какого-то жеманства. Ну попробуйте, без скепсиса, примерьте на себя хоть на минуточку: куда ни придешь, тебя все разглядывают — ловишь на себе взгляды, а среди них не только восторженные, но и недоброжелательные; слышишь какие-то реплики в свой адрес — что сказал, во что одет, как выглядит, с кем живет… Одни стараются уколоть, обидеть, сфабриковать против тебя что-то негативное, другие, наоборот, демонстративно игнорируют… И в любом случае ты чувствуешь себя дискомфортно. Все это чудовищно дергает, раздавливает эмоционально. Начинаешь сомневаться во всем, во всех, а в себе в первую очередь, и в какой-то момент руки совсем опускаются. Вдруг ясно осознаешь: это тупик. Выходить на сцену, к людям, страшно. Что делать — непонятно. Да и вообще делать ничего не хочется. Паутиной обволакивает апатия… (Усмехнувшись.) Приехали, здравствуй, депрессия! Слава Богу, я не пью. Зато начинаю много есть. Сижу дома, смотрю кино, ем и ничего не делаю… К счастью, такие приступы депрессухи у меня быстро проходят. Все-таки я человек позитивный и веселый.

— Вы ведь оказались на пике славы совсем юным. Как вы это переживали?

— Дело в том, что вначале, на самом взлете, будучи уже бешено по­пулярным, когда мое имя в СМИ стояло рядом со словом «сенсация», а концертные залы буквально лопались от переполнявших их зрителей и люди ломали ограждения, чтобы меня увидеть и услышать вживую, я находился на жестком контракте со своим первым продюсером.

— Вы имеете в виду вашего бывшего тестя — предпринимателя, фармацевтического магната, государственного деятеля Бориса Шпигеля?

— Да. Но заключался контракт не непосредственно с Борисом Иса­аковичем — генеральным продюсером, а с продюсерской компанией, конкретно — с исполнительным продюсером. Так вот, «благодаря» этому документу я не имел возможности испытать ни эйфории от свалившегося на меня невероятного успеха, ни восторга от посыпавшихся серьезных гонораров, на которые мог бы позволить себе все что угодно. У меня реально не было ничего, кроме усталости от дикой перегрузки и немыслимой ответственности. Несколько лет в буквальном смысле жил в дороге: самолеты, поезда, автобусы, машины. Просто тупо, как автомат, перемещался из города в город, иногда давая по два-три концерта за день. Машина по производству денег. Сам я получал какую-то фиксированную ставку, но, повторяю, разгуляться на это было невозможно, да и некогда.

— Обидно было?

— А как можно обижаться на безыс­ходность? Я быстро понял, что изменить в правилах игры ничего нельзя. Контрактные обязательства — невероятно сильная структура взаимоотношений. Грамотно составленные, они очень жестки. Все решает продюсер артиста: куда ехать, где выступать, что исполнять, в какие СМИ и какого содержания давать интервью, в каком формате проводить фотосессии; он же определяет имидж и т. д. и т. п. Все только с разрешения. И если артист, связанный контрактом, по любым причинам не выполняет каких-то обозначенных

требований — не выдерживает перегрузок, допустим, — или продюсер просто в нем разочаровывается, то при расторжении договора все им заработанное принадлежит продюсеру. Иногда даже имя… Так что не было у меня возможности почувствовать флера роскошной богемной жизни. Газеты описывали шикарные машины, квартиры, дачи Баскова, женатого на дочке миллионера, но… это был мыльный пузырь. Я лично ничем этим не владел. Образно говоря, я находился в положении, очень схожем с положением жены индийского раджи: богато упакованный, но абсолютно бесправный… Дело в том, что когда мы с моим бывшим продюсером перешли в отношения зятя и тестя, он сказал: «Я тебе ничем не буду помогать. Но все, что будешь зарабатывать, теперь можешь брать себе…» А вы знаете, какие немыслимые расходы сопряжены с выступлениями, с учетом того, что определенная планка уже поставлена и опускать ее нельзя?! Костюмы, аппаратура, содержание балета, музыкантов, репетиционной базы, охранников, юристов… И ты несешь ответственность за людей, которые с тобой работают, они же зависят от тебя… Так что, когда первоначальные контракты были пересмотрены и у меня появилась возможность зарабатывать личные средства, все равно тратить их на себя я не мог. Да что там говорить, только совсем недавно, в 37 лет, находясь на эстрадном олимпе уже полтора десятка лет, я въехал в свое собственное жилье.

— Разве после развода вы не поделили имущество?

— Я остался ни с чем, поскольку не имел права претендовать ни на что. И, кстати, был бы последней сволочью, если бы стал это делать. Поэтому я просто собрался и ушел, со своим чемоданом. По-моему, нормально, так и должны при разводе поступать мужчины… Так как денег на приличное жилье у меня не было, я сначала поселился в гостинице, а потом много лет жил на съемных квартирах.

— Поговаривали, что ваш союз со Светланой Шпигель был браком по расчету.

— Послушайте, а ей — единственной дочери, наследнице большой финансовой империи — зачем это было нужно? В чем расчет?

— У нее-то ни в чем, а вот вы — так представляется многим — женились как раз из меркантильных соображений.

— Ну так что, ради того чтобы меня не заподозрили в меркантильности, мне надо было запретить себе влюбляться?! Но это же абсурд. Юность

требует любви, а в Свету невозможно было не влюбиться! Я горел романтикой, творчеством, ну и, разу­меется, физиология… Очень много времени я проводил дома, на даче у Бориса Исааковича. У него 17-летняя дочка — студентка юридического факультета МГУ. Замечательная девушка — красивая, утонченная, образованная. Естественно, мы общались, постепенно общение становилось все плотнее. Однажды поехали вместе с ее папой в Италию на симпозиум по фармацевтике, и пока старшие проводили время на каких-то совещаниях и выставках, мы со Светой целыми днями были предоставлены сами себе. Ну и дальше все понятно без слов. Представьте: Милан, юноша и девушка гуляют вдвоем по уютным улочкам, заходят в ресторанчики, любуются архитектурой… Короче, я влюбляюсь в Свету, она влюбляется в меня, я делаю ей предложение, и — полтора года спустя после знакомства — мы становимся мужем и женой.

— И в браке рождается ребенок. Готовы были к этому событию?

— Невероятно значимый момент для меня, огромная радость. Тем более сын. Бронислав рожден был в любви. Я очень ждал этого малыша. К моменту его рождения отменил все концерты и несколько суток не выходил из роддома. Счастливый, привез Броника домой, потом полноценно занимался им — купал, одевал, играл. И это был счастливейший период в моей жизни. Чувство отцовства у меня было очень сильное.

— Позвольте задать деликатный вопрос: теперь вы с сыном не общаетесь?

— Да, это так.

— Почему? Такая семейная договоренность?

— Мы разводились на определенных условиях: мне отдавали мое творчество и мое имя, а я — все, что связано с сыном. И не должен был претендовать ни на что: ни на встречи с ним, ни на то, чтобы он носил мою фамилию. (После долгой паузы.) Жизнь так устроена: за все нужно расплачиваться… В то время так много об этом писали, зачастую жестко и резко. Не осудили близкие люди, знавшие ситуацию глубоко изнутри, и те, кто сам прошел через такую историю. А судивших не ведая я простил, пусть Бог простит… Когда люди разводятся, коса иногда находит на камень и щепки летят во все стороны. От искры разгорается пожар. В такие моменты взывать к разуму друг друга бесполезно. (Задумчиво.) Странно, да? Живут два человека семьей, и все вроде нормально, и вдруг в какой-то момент становятся совершенно чужими — один другого не хочет ни видеть, ни слышать, ни понимать. К сожалению, в таких ситуациях больше всего страдают дети.

— Не горько осознавать, что ваш сын называет папой другого мужчину, или уже свыклись?

— Ну, во-первых, нынешний муж Светы очень достойный человек. А во-вторых, жизнь долгая, никто не может знать, что будет дальше. Мне кажется, я нахожусь в состоянии ожидания. Пройдут годы, Броня вырастет, станет самостоятельным человеком. Тогда мы обязательно встретимся. Если он сам этого захочет. Но в любом случае я считаю, что парень имеет право знать: он родился в любви, у него есть родной отец, и совсем неплохой.

— Николай, скажите честно, время лечит?

— Думаю, да. Я благодарен Свете за годы любви и счастья. За сына, который всегда в моих молитвах. Благодарен Борису Исааковичу за все, что он сделал для меня, за то, что в меня поверил. Пусть у них все будет хорошо. Наши пути разошлись. Извините, я не хотел бы более говорить на эту тему.

— А с родителями какие у вас отношения?


— Папа мой — военный, полковник. Мог, кстати, стать генералом. Но не стал — из-за меня. Дело в том, что после окончания Академии Генерального штаба папа должен был уехать в Одессу на генеральскую должность, но как раз в это время я поступил в Детский музыкальный театр юного актера, где дети играли для детей, и родители сделали очень серьезный выбор в пользу ребенка: приняли решение остаться в Москве, чтобы я имел возможность развиваться творчески. Они так верили в меня, особенно мама — всегда была убеждена в моей неординарности. (С улыбкой.) Так папа пожертвовал своей карьерой, и мама лишилась возможности стать генеральшей.

— Единственный в семье ребенок был избалован?

— Нет, что вы, в военных гарнизонах какое баловство? Нормально меня воспитывали, парень рос парнем. Спортом занимался, ездил с папой на полигоны, освоил там оружие — и пистолет, и автомат. С ранних лет был очень самостоятельным. Прибрать квартиру, постирать, накрыть на стол, приготовить что-то — в порядке вещей… 1990-е годы для военных были крайне тяжелые: зарплату совсем не платили. Часто у меня не было денег даже на проезд в метро — прошмыгивал через турникеты хвостом за другим человеком. После распада Советского Союза в бедственном положении оказалась вся страна: в магазинах шаром покати, люди лишились работы, ни законов, ни защищенности, ни прав, ни обязанностей. Казалось, воздух был пропитан страхом неизвестности… Но, знаете, в нашей семье незримо присутствовала какая-то внутренняя сила, позитив. Мы крепко держались вместе, и мама, в отличие от многих женщин, ни разу папу не попрекнула сложностями с деньгами, ни в чем не ущемила его мужского самолюбия. Жили как-то, справлялись.

— Подростков, как правило, особенно остро удручает отсутствие денег, и частенько они изыскивают собственные способы их добывания.

— Специально я ничего не делал, это произошло само собой. На даче у моей бабушки росли ромашки, а я приметил, что на автобусной остановке в центре Балашихи их продают по рублю за семь штук. Ну, быстренько сориентировался, нарвал цветов и встал на продажу — со своим бидончиком. А наши ромашки были красивые, яркие. Да и я, наверное, выделялся на фоне старушек — «включал» артиста, жалобно просил: «Дяденька, тетенька, ну купи-и-ите, пожалуйста!» В общем, торговля пошла бойко. И в 11 лет лишние два-три рубля в день казались мне целым состоянием…  

Потом вдруг подфартило. Я учился в специализированной школе с углубленным изучением музыки и хоре­ографии, у меня в классе был друг, который всегда хорошо одевался, сорил деньгами. Я знал, что у него небедные родители, но все же… Как-то спросил: «Откуда у тебя так много

денег?» Он говорит: «Пошли, в кафе посидим, потолкуем». Мы сели в «Макдоналдсе» — это тогда считалось шиком, — и там парень объяснил, что зарабатывает, перепродавая парфюм. Я попросил взять меня с собой. И мы «пошли на дело». (С улыбкой). Тогда вся страна превратилась в огромную толкучку. Каждый старался выжить, как мог.  Жили одним днем, выживешь или нет — зависело просто от удачи. Каждый сам за себя. «Челноками» сновали с товаром из-за границы, здесь продавали его. Все — от профессоров до заводских рабочих… Я в эту рыночную схему быстро вник, освоился и, при своей бешеной энергии, вскоре стал зарабатывать приличные деньги… Однажды продал очень популярные тогда мужские духи Александру Абдулову. Он подъехал к нашей точке на машине, спросил: «У кого есть «Fahrenheit»?» Я подумал: «Ага, известный артист, наверняка не бедствует» — и подбежал к нему: «Дяденька, вас ведь все знают, а вам какая разница, у кого купить? Купите лучше у меня, мне здесь так тяжело стоять». И он со словами «Мальчик, далеко пойдешь» купил. Кстати, цену я здорово задрал, раза в два выше обычной спекулятивной. Когда много лет спустя мы с Александром Гавриловичем встретились на каком-то мероприятии, я напомнил ему этот случай. Мы посмеялись, и он сказал: «Ах, вот оно как! Гони деньги обратно…»

— Многие из-за такого рода фарцовок плохо заканчивали…

— Мне повезло. Но все-таки была одна серьезная история, которая могла закончиться совсем скверно. В то время существовали парфюмерные магазины известных марок, в которых товар выдавали по специальным талонам. И были люди, те талоны скупавшие и перепродававшие. И вот однажды компетентные органы устроили общую облаву, в результате которой товар у всех фарцовщиков, включая меня, был конфискован.

А мужика, который давал мне товар на реализацию, это вообще не волновало. Он потребовал вернуть деньги, причем в очень жесткой форме.

Сумма получалась большая, таких денег у меня, разумеется, не было. Стало страшно. Тем более что его кореша с нешуточными угрозами позвонили моим несчастным родителям, ничего об этих моих занятиях не знавшим… Папа с мамой отдали за меня требуемую сумму — все те деньги, которые они собирали годами, по крупицам, копили на мебельный гарнитур. Не отвернулись от сына, не отмахнулись: «Сам натворил, сам и выпутывайся», но, наоборот, поддержали, заслонили собой и, невзирая ни на что, сохранили веру в меня. Задницу мне отец, естественно, надрал, сказав при этом: «Лучше я отлуплю, чем другие изобьют тебя в подворотне».

— Как отреагировали родители на тот факт, что их сын ведет двойную жизнь?


— Знаете, я и сейчас люблю их безмерно, и всегда очень сильно любил. А к маме вообще какое-то особенное чувство. Мамины слезы на меня всегда оказывали магическое воздействие — я немедленно готов был выполнить любое ее пожелание. Так вот в тот раз я увидел маму не просто прослезившейся, а горько рыдающей. Не из-за денег она плакала, не из-за гарнитура, она была в шоке от того, что они упустили меня, не заметили, как я оказался на грани. И это мамино безутешное отчаяние стало для меня настоящим потрясением. Настолько сильным, что внутри произошел какой-то глобальный перелом — окончательно и бесповоротно я порвал со своей опасной сферой деятельности и полностью погрузился в мир музыки. Родители были счастливы.

— А на что же вы тратили свои доходы?

— На жизнь. У молодого человека много потребностей. Например, моей близкой подругой в тот период, одной из первых моих любовей, была ныне известная артистка Наташа Громушкина. Мы вместе учились в школе и играли в том самом Детском музыкальном театре. Я за ней ухаживал и, соответственно, водил в лучшие рестораны, дарил ей самые дорогие духи.

— Это уже был роман, серьезное увлечение или еще детское чувство?

— Любовь к Наташе была в большей степени эмоциональной, душевной. А ту, более приземленную, я раньше познал.

— Насколько же?

— Ну представьте, в 15 лет я занимался всей этой фарцой. Торговали мы на Тверской. Кем были большинство моих клиенток? Теми, которые сильнее всего нуждались в тех или иных атрибутах косметического шарма. То есть барышнями, работавшими напротив «Интуриста», — роскошными красотками, приманивавшими иностранцев. Для них всевозможные кремы, тушь, тени, помады, духи были составляющей частью профессионального имиджа. Разумеется, мы дружили. (Со смехом.) Иногда очень близко.

— А когда же вас накрыла волна уже настоящей любви?

— В институте, в 18 лет. Сразу после школы я поступил в ГИТИС на факультет музыкального театра, где начал всерьез заниматься вокалом. Но через полгода меня выгнали — из-за пропусков занятий по танцам. А прогуливал я их потому, что педагог, которая ставила мне голос, твердила: «Ты должен не танцульками заниматься, гоготать и растрясывать дыхание, а аккуратно и бережно настраивать голосовой аппарат, чтобы мышцы привыкли и было правильное извлечение звука».

В общем, после того как меня из института выгнали, я поступил в Российскую академию музыки имени Гнесиных. И там для меня начался совершенно новый этап — меня абсолютно захватила классическая музыка, и, кстати, эта безумная любовь остается по сей день. Горжусь тем, что к 35 годам в Америке был выпущен мой оперный альбом, мировая премьера которого прошла очень громко, и его взялись продавать крупнейшие интернет-магазины. Сбылась мечта: я вышел на международный рынок как оперный певец.

— Увлечение классикой оставляло время на личную жизнь или не до того было?

— Ну как можно без этого? В моей жизни женщины всегда играли весьма важную роль. В тот период я был сильно влюблен в Машу Максакову (Мария Максакова-Игенбергс — оперная певица, солистка Мариинского театра, общественный деятель. — Прим. «ТН»). Когда первый раз попал к ней домой, я открыл для себя совершенно новый мир. Увидел вживую Машину маму — потрясающую актрису Людмилу Васильевну Максакову. Я был сражен ее манерой общаться, интеллигентностью, атмосферой дома, устоями и традициями, присутствием гувернанток, репетиторов… Знаете, такие встречи меняют восприятие мира.

Нечто подобное я испытал в возрасте 11 лет, когда с Детским музыкальным театром под руководством Александра Федорова мне довелось побывать на гастролях в Париже. Представляете потрясение ребенка, впервые приехавшего из СССР?! От количества магазинов и разнообразия

в них товаров у меня реально кружилась голова. А менталитет — когда все встречают тебя с улыбкой и в каждой мелочи стараются помочь, а не накричать или в лучшем случае отмахнуться? А условия жизни? Ну представьте, я исполнял одну из партий в опере «Волшебная флейта», так для меня, мальчишки, выделялась отдельная гримерка, на дверях которой висела табличка с надписью: «Junior Baskov». За пять минут до начала спектакля заглядывал специально прикрепленный ко мне помощник режиссера и предупреждал: «Ваш выход через 15 минут, я зайду за вами и провожу на сцену». За кулисами меня ожидал другой человек, который говорил: «Пять, четыре, три, два, один… Пора!» И я выходил на авансцену. А потом меня встречали в кулисах… Мы еще побывали в Швейцарии, Америке, Израиле, благодаря этому я внут­ренне сильно обогатился, стал мыслить совершенно иначе, чем прежде, поменялось мировосприятие…

А еще вхождение в семью Максаковых — людей из категории избранных. Конечно же, когда мы начали встречаться с Машей, она, прекрасно образованная, стала моим, можно сказать, проводником по жизни. Открывала мне новый мир, а я жадно все впитывал. Смотрел на нее открыв рот, черпал какие-то мысли, идеи, разговоры с ней завораживали. Благодаря ей я впервые услышал потрясающие записи зарубежных музыкантов, посмотрел видеозаписи мировых опер. Это для меня вообще было шоком. Что больше всего поражало, так это то, что при всей своей избранности и неординарности Маша оставалась очень открытой, искренней.

— Чем же вы завоевывали девушку из такой семьи?

— Нам просто было интересно общаться. Мы же вместе учились, пели дуэты и чувствовали себя на одной волне. Если говорить в целом о жизни, то этот студенческий период был такими трогательным.

— Почему же не получилось начинающийся роман продлить, развить?

— Но как это было возможно? (Смеясь.) Для того чтобы ухаживать за той Максаковой, мне надо было тогда уже быть сегодняшним Басковым. А я был еще совсем мальчишкой. Что мог предложить Маше, кроме самого себя? Но, по всей видимости, ей со мной почему-то тоже было комфортно. В те незапамятные времена мы любили гулять с ней по центру Москвы. Разглядывали афиши, с которых нам улыбались знаменитые лица. Как-то я сказал: «Вот увидишь, придет время, и на афишах напишут наши имена!» Я напомнил Маше об этом разговоре года три назад, когда мы шли с ней по улицам Вены и смотрели на афиши, с которых улыбались мы. Наш концерт с симфоническим оркестром состоялся на одной из самых престижных сцен мира, нам стоя аплодировали зрители в Золотом зале Венской филармонии. О таком мы и мечтать не смели.

— А что вы в то время собой представляли?

— Уже в 18 лет, без отрыва от учебы, я начал работать солистом в хоре Коми АССР, а спустя два года стал вторым призером конкурса «Романсиада». После чего идеолог этой конкурсной программы, замечательный музыковед и режиссер Галина Сергеевна Преображенская, познакомила меня с президентом Клуба друзей Большого театра Геннадием Петровичем Алференко, который делал в Америке концерт «Молодые таланты России». И я полетел в Штаты. К слову, вместе с Анастасией Волочковой и Катей Рихтер мы представляли три музыкальных жанра: балет, фортепиано и оперу. От общения с Настей у меня сразу же снесло голову. Юная, красивая, грациозная, уже тогда одна из ярчайших балерин Мариинки…

— Вы тоже потрясли воображение Волочковой?


— Что вы, в тот период я о ней мог только мечтать, потому что вокруг нее вились та-а-акие ухажеры, что подойти было опасно. (Смеется.) Мы просто гуляли по Нью-Йорку, день и ночь бродили вместе по магазинам, заходили в клубы, где-то бургеры ели, делились друг с другом планами на будущее. В общем, Настя как-то сразу стала для меня очень близким человеком… (С улыбкой.) Но в объятиях моих она все-таки оказалась. Правда, про­изошло это спустя годы… А в той поездке наше выступление имело колоссальный успех, и мне предложили остаться учиться в Америке. Но я отказался, потому что Геннадий Петрович сообщил о возможности пройти прослушивание в Большом театре: там планировалась постановка «Евгения Онегина», и Марк Фридрихович Эрмлер — царство ему небесное, выдающийся дирижер Большого театра, — искал тенора… Прослушав меня, Эрмлер сказал: «Мы вас берем в стажерскую труппу. Готовьтесь, спектакль через три месяца».

Так в 21 год я стал солистом Большого театра. Фантастика! Навсегда запомнил свой выход на эту великую сцену: 19 июня 1999 года я пел партию Ленского в знаменитом спектакле-опере, восстановленном непревзойденным режиссером Борисом Александровичем Покровским. Из трех претендентов на премьеру он поставил меня. И я оказался самым молодым исполнителем этой партии в истории мировой оперы. А трансляция из Большого театра шла на весь мир, и спектакль записывался на DVD, диски потом распространялись во всех странах… Знаете, в детстве мне представлялось, что Эйфория — это восхитительная принцесса из волшебной сказки. В тот премьерный день, после 20-минутного шквала аплодисментов, я впервые с ней встретился. Познал ее. Это был миг абсолютного счастья.

— Что ж не остались на классической сцене, эстрада оказалась более привлекательной?

— Да это получилось само собой. Как-то мне довелось выступать в госпитале имени Бурденко, где в тот момент проходил курс лечения известный композитор Александр Морозов. После концерта он записал мой телефон и вскоре позвонил: «У меня есть идея: хочу вывести на эстраду тебя — парня с классическим музыкальным образованием. Готов писать тебе песни». А у него был свой коллектив «Самородки», который 9 мая должен

был выступать в Театре Российской армии. И для начала мне было предложено просто выступить вместе с ними. После того как я без микрофона спел там «Аве Мария» и «Памяти Карузо», весь зал встал и устроил мне овацию. А в зале присутствовал спикер Государственной Думы того созыва Геннадий Николаевич Селезнев, который как раз и посоветовал Борису Исааковичу Шпигелю заняться моим продюсированием. Песня «Памяти Карузо» стала судьбоносной. Благодаря ей на меня свалился немыслимый успех. Люди от нее просто обалдевали. Клип, снятый по этой композиции, держался на вершине хит-парадов беспрецедентно долго. Короче, уже 21 марта 2000 года состоялся мой дебют в концертном зале «Россия» — семь (!) концертов. Билеты разлетелись моментально, аншлаги сумасшедшие. А мне всего 23 года. Как-то очень стремительно все закружилось: резкий взлет, фотосессии, телевидение, концерты по всей стране…

В общем, я оказался на рас­путье. Огромная популярность и в шоу, и в классике. Нормально, а? Здорово, конечно. Но как совмещать? В театре готовятся новые постановки, на репетициях, спевках надо присутствовать, но в меня, как в эстрадного исполнителя, уже вложены большие деньги, и уже заявлено четыре концерта в Кремлевском дворце съездов, а дальше — расписанный тур. Успех невероятный, продюсерам надо отбивать вложенные деньги и зарабатывать новые. Машина запущена. Разумеется, на репетиции в Большой театр меня никто не отпус­кает. А я, пацан еще, никакие условия выставлять не могу. Поехал в тур по России, Украине, Белоруссии, Прибалтике, Германии, Америке… Незабываемые впечатления. Представьте только: на мой первый концерт в Медисон-сквер-гардене пришли шесть с половиной тысяч человек. А мне едва исполнилось 24 года. Моя жизнь тогда вообще очень круто изменилась. Я и женился в тот же период…

— А после того как развелись, бурно обсуждался ваш роман с Оксаной Федоровой — так и непонятно, выдуманный или нет…

— То, что было между нами, пусть останется между нами. Сейчас, мне кажется, у Оксаны все хорошо, сложилось именно так, как ей хотелось. Она встретила нейтрального человека, не публичного. (Со вздохом.) Видимо, и мне нужен совершенно нейтральный человек.

— Анастасия Волочкова явно не из этой категории, хотя ваши отношения в прессе тоже муссировались по-всякому.

— После того как отношения с Оксаной закончились, у меня был недолгий период каких-то бурно-сум­бур­ных увлечений, после чего мы сошлись с Настей. Я очень ценю ее трогательное ко мне отношение, любовь, заботу и поддержку. Она невероятно красивая, талантливая и сексуальная женщина. А для меня — родная душа. Но вместе нам было сложно — мы существуем на разных полюсах: я на одних гастролях — она на других; ей в какие-то моменты хочется поехать вместе куда-то отдохнуть, мне — побыть одному; у меня приподнято-веселое настроение — она хандрит. Или наоборот. Короче, повторяю: двум творческим людям невероятно тяжело жить семьей, слишком много проблем приходится пре­одолевать. Мало кто с этим справляется. У меня вот не получается…

— Может, успешность и популярность при всем изобилии внимания подразумевают расплату за это одиночеством?

— Понимаете, я никогда не был одинок, постоянно в каких-то отношениях. Как можно говорить о моем одиночестве, если уже в 24 года я женился и семь с половиной лет жил в браке, причем был прилежным семьянином. (Помолчав.) Почему-то меня часто спрашивают: «Когда же вы

женитесь, Басков? Пора уже…» Но я не понимаю этого дурацкого критерия соответствия кем-то выдуманным нормам. Почему я должен сейчас пойти в ЗАГС? А что, если я к этому пока не готов? Ну не пришел еще эмоционально к желанию ежедневно встречать с кем-то утро. Я сейчас просто кайфую от свободы. А на будущее… Больше всего мне бы хотелось быть рядом с такой женщиной, как моя мама… Мой отец — фантастически счастливый мужчина. Ему повезло встретить женщину, с которой он живет почти 40 лет. И — что уж совсем редкость — они до сих пор влюблены друг в друга. Вот и я мечтаю встретить женщину, с которой спустя четыре десятка совместно прожитых лет с удовольствием поехал бы в романтическое путешествие на берег океана. Так же, как недавно это сделали мои родители. Поэтому-то в каждой своей спутнице прежде всего ищу качества матери. Но пока не нахожу. Однако… (Смеясь.) Я вам так скажу: постель моя не холодна. Но связывать себя узами брака… (Помолчав.) Нет-нет, не хочу пока жениться. Слишком много еще в душе незарубцевавшихся ран. Саднят.

— Что помогает избавиться от болезненных ощущений?

— Оптимизм. Вообще по жизни… Два года назад я оказался в ситуации, которая реально поставила меня на грань между жизнью и смертью. Несколько дней подряд у меня болел живот. Ну, с кем не бывает. Когда тут обратишь внимание на такую мелочь, раз команда «Мотор!» — смысл жизни. Ты же востребован, занят по горло, тебе не до какой-то там боли. Я же мужчина, ерунда, потерплю! И вдруг прямо на съемочной площадке теряю сознание, меня на скорой уво­зят в больницу, и сорок минут спустя я уже лежу на операционном столе. Оказалось, перитонит плюс общая интоксикация организма. Я чуть не умер. Врачи сказали: «Поставьте в храме свечку — вы счастливчик, в рубашке родились. Дикое переутомление, жизнь на пределе, на грани срыва — благодатное поле для того, чтобы получить в итоге такой диагноз. Еще чуть-чуть — и было бы поздно…» Многое я тогда переосмыслил. Почувствовал, что это некий сигнал: мол, остановись, отдышись, подумай о себе, пересмотри что-то в своей жизни… (Задумчиво.) Шоу-бизнес сродни поезду, который летит без остановок. Запрыгнув в него, ты несешься с бешеной скоростью — задыхаешься, теряешь здоровье. Надеешься на крепость организма, на молодость, совершенно забывая о том, что ты не железный человек. Но соскочить, выйти на перрон нельзя, иначе обратно уже не попадешь… И все-таки я сумел чуть-чуть притормозить. Стал немножко иначе относиться к своим планам, приоритетам, занимаюсь только тем, что доставляет мне удовольствие. Не хочу больше никому доказывать, что я лучший. Просто хочу жить… А когда становится совсем тяжело, говорю себе: «Подумай о людях, которым гораздо хуже, но они не хнычут, справляются». И знаете, как-то взбадриваюсь, перестаю унывать. Уныние вообще нельзя к себе впускать, не зря же оно считается грехом. Очень опасная штука.


Николай Басков Николай Басков

Родился: 15 октября 1976 года в Москве

Семья: отец — Виктор Владимирович, военный; мама — Елена Николаевна, педагог; сын — Бронислав (7 лет) от брака со Светланой Шпигель

Образование: Российская академия музыки им. Гнесиных; аспирантура Государственной Консерватории им. Чайковского; индивидуальный

мастер-класс Монтсеррат Кабалье, магистратура факультета государственного управления МГУ

Карьера: певец, телеведущий, киноактер, народный артист России. Был солистом оперной труппы Большого театра, театров Нижнего Новгорода и Йошкар-Олы; трехкратный лауреат премии «Овация» в номинации «Золотой голос России» и множества конкурсов

Загрузка...