Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Михаил Светин: «Трагедия моей жизни в том, что я обидел Данелию»

0

Ушел народный артист Михаил Светин…  Он давно не давал интервью и отказывался  от участия в ток-шоу даже за гонорар. Но за  несколько месяцев до трагедии он сделал исключение для нашего издания. Тогда ничто не предвещало беды, Михаил Семенович активно играл на сцене родного театра Комедии, подумывал о том, чтобы навестить летом дочь и внучек в Америке, и неплохо себя чувствовал. Во всяком случае, когда в театре не работал лифт, вбегал без одышки в свою гримерку на четвертом этаже. Его глубоко личный рассказ мы уже публиковали, но давайте перечитаем, теперь  он звучит совсем иначе…

— Популярность ко мне пришла поздно, только после 45 лет, когда я снялся в комедии Гайдая «Не может быть!», а затем у Данелии — в «Афоне».


«Афоня» — это трагедия и грусть всей моей жизни. Георгий Николаевич пригласил меня, неопытного киноактера, на небольшую роль шофера Воронкова, а до этого я сыграл всего в паре картин. Съемки проходили в Ярославле. Данелия встретил меня в гостинице и повел к себе в номер. Говорит: «Сейчас сбегаю за бутылочкой и позову своего сына (он ему на картине помогал), хочу вас познакомить». Приносит выпить, приводит Колю — полненького симпатичного парня (спустя несколько лет Николай, сын Данелии и Любови Соколовой, погиб при невыясненных обстоятельствах. — Прим. «ТН»). Мы с Георгием Николаевичем хорошо посидели, душевно пообщались. Никогда больше я не сталкивался с таким трепетным отношением режиссера к актеру.

Мне предстояло сыграть всего две сцены — с Леней Куравлевым под ливнем и на собрании, где обсуждают поведение Афони. Начали с ливня. На площадку подъехала пожарная машина, все бегают, шланги раскручивают, готовятся. А я заранее себя накачиваю, стараясь вызвать необходимый эмоциональный градус. Данелия это заметил, подошел и тихо сказал: «Миша, еще рано, не заводи себя, не траться».


Эта забота меня очень тронула. Начинаем снимать — дубль за дублем, пока под струями холодной воды мы с Куравлевым окончательно не продрогли. Данелия принес нам водки, чтобы согреться, и обратился ко мне: «Миша, за три дня не успею тебя снять, придется на день задержаться». И тут что-то на меня нашло: «Никак не могу! В Питере завтра съемка, я обещал приехать». У меня была эпизодическая роль в телеспектакле, и, разумеется, я мог бы ее перенести, но меня понесло: «Меня ждут, мы договорились». Данелия взвился: «У тебя, значит, важные съемки, мать твою! А у меня что?!» Развернулся и ушел.

В итоге он поднял всю группу — человек сорок — еще до восхода солнца. Все вышли на площадку, недовольные, злые… Сцену на собрании, правда, отсняли быстро, я уехал, и больше мы с Георгием Николаевичем не виделись. И озвучил моего героя другой актер.


Я потерял близкого мне по духу режиссера, сильно его обидел. До сих пор стыдно за совершенную глупость. И ведь не спишешь на молодость — мне было уже за сорок! Почему я вдруг начал вести себя как капризная звезда — не понимаю. Конечно, надо было по­ехать к Данелии, извиниться. Но я этого не сделал. И сейчас… спустя ровно сорок лет говорю: «Георгий Николаевич, простите меня».

Я часто вел, да и сейчас веду себя как глупец. Чувствую, что меня уже никто не остановит. (Смеется.) Например, отказался сниматься у Гайдая в его последнем фильме «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди». Прочел сценарий, расстроился. Звоню Гайдаю: «Леонид Иович, что же такое! В предыдущем фильме «Частный детектив, или Операция «Кооперация» я висел на крюке и говорил дочери: «Надо прощаться». А здесь опять: «Надо сдаваться». Снова та же эмоциональная краска!» И Леонид ­Иович Гайдай, у которого большие актеры с радостью снимались в маленьких эпизодах, после паузы спросил: «Миша, а что бы вы хотели сыграть?» — «Надо подумать», — важно ответил я. «Тогда до лучших времен», — сказал мне Гайдай и повесил трубку. Это был наш последний с ним разговор. Каца сыграл Джигарханян.

— Интересно, как реагирует ваша жена, когда вы так поступаете?

— Она говорит всегда одно и то же: «Дурак». А кто спорит? (Смеется.)



— Михаил Семенович, один из ваших первых фильмов — «Не может быть!» режиссера Гайдая — давно в золотом фонде советского кино. Как он снимался?

— С Гайдаем я встречался трижды. Первый раз он снимал меня в «Фитиле», затем — в картине «Не может быть!», ну а третья наша с ним работа — «Частный детектив…».


В образе Виталия Борисовича из фильма «Не может быть!» — соседа Горбушкина, за которого потом выходит замуж бывшая жена этого маленького воришки (Гребешкова), — много импровизации. Гайдай ее по­ощрял. Помните сцену, когда брат ­жены ­Горбушкина (Невинный) отсылает ее разводиться? Она убегает, а мы молча смотрим ей вслед. Пауза… Гайдай обращается к нам: «Ребята, тут надо что-то придумать — нет репризы, нечем закончить сцену. Идите, даю час. С меня бутылка». Мы втроем — я, Слава и Нина Гребешкова — разбрелись в разные стороны. И тут меня осенило! После того как герой Невинного таскал меня за шкирку, он должен повернуться ко мне и почти плача сказать: «Береги ее».

Возвращаемся на площадку. Гайдай выслушал меня, говорит: «Отлично, снимаем». Но сцена удалась лишь с четвертого дубля, потому что первые три Невинный не мог закончить эту фразу, прыскал от смеха: «Береги ее… Ха-ха-ха, ой, не могу!» Гайдай кричит: «Слава, соберись, у меня осталось мало пленки». Кстати, бутылку за свою находчивость я так и не получил.

Импровизацией стало и то, как мой герой по ходу дела свистнул будильник. Когда я выходил с узлом купленных вещей, Невинный спрашивает: «А ты за все заплатил?» — «Да заплатил, заплатил», — отвечаю я, а у самого звонит за пазухой украденный будильник.


Стыдно признаться, но почему-то я слишком много о себе думал и вел себя вызывающе, часто раздавал «ценные указания» и даже давал советы самому Гайдаю! Слышу, как тот говорит оператору: «Здесь бери Светина крупно». А я замечаю: «Нет, что вы! Тут надо снять мой выход издалека». Видимо, чтобы со мной, дураком, не связываться, он согласился. И получилось черт те что. Я же не знал, что все артисты борются за крупный план, и пытался играть как в театре. До сих пор не понимаю, почему он вообще меня не выгнал.  

Кстати, то, что я снялся у Гайдая, однажды сыграло против меня. Как-то пробовался в «Гараж» Рязанова, но на худсовете утвердили не меня, а Фараду, заметили: «Смешно-то смешно, но пахнет Гайдаем». С Рязановым у меня вообще не сложилось. Он приглашал меня и в «Служебный роман» на роль мужа секретарши Верочки, мы даже репетировали с Ахеджаковой, а потом сообщили, что моего персонажа из сценария вырезали.

— А с Константином Бромбергом, режиссером «Чародеев», отношения сло­жились?

— Слава Богу, он позволял импровизировать и нас с Виторганом не трогал — мы делали что хотели. Перед началом съемок я решил, что на голове моего героя непременно должна быть черно-белая заячья шапка, и реквизиторы сбились с ног, но смешную шапку достали. Помните, она приподнимается на моей голове? Вообще снималась картина легко, но, на мой взгляд, скучновато. Никому из нас даже в голову не приходило, что фильм станет народным, полюбится миллионам и проживет длинную жизнь.

— В «Любимой женщине механика Гаврилова» вы снимались с Людмилой Марковной Гурченко. Какой она вам запомнилась?


— Она гениальная актриса. Съемки шли в Одессе несколько месяцев, мы жили, если не ошибаюсь, в гостинице речного порта. Совершенно неожиданно Людмила Марковна стала вести со мной доверительные беседы. После съемок предлагала посидеть у нее в номере, поболтать. Я больше слушал, а она рассказывала про свои обиды на мужчин, переживания. Часто вспоминала Кобзона — мне показалось, что их развод оставил в ее душе незатягивающуюся рану. Людмила Марковна была одиноким человеком. И умная, и красивая, и талантливая, а словом перекинуться не с кем. Одиночество, видно, частый спутник талантливых людей.

Гурченко была очень эмоциональной. На съемочной площадке спорила с Тодоровским так, что искры летели! Он был добрым, а она — резкой, и порой я не выдерживал, вмешивался, заступаясь за Петра Ефимовича. И тогда от Гурченко перепадало и мне: «Миша, не лезь! Ты приезжаешь-уезжаешь, а я постоянно здесь». Мне кажется, она себя специально вздрючивала, чтобы настроиться на необходимую волну.



— Вы с ней виделись после тех съемок?

— Нет, никогда.



— Михаил Семенович, в какой роли вы больше всего похожи на самого себя?


— Пожалуй, в «Безымянной звезде». Хотя нет! Был такой фильм Константина Ершова — «Не было бы счастья…», где я практически сыграл самого себя. Маленький одинокий человечек, которому не с кем пообщаться, поэтому вечерами он выходит в подъезд с помойным ведром в руках и ждет, пока кто-нибудь не сядет в лифт. Последним вбегал в него и будто случайно подпрыгивал, лифт застревал, и… начиналось долгожданное общение.

Мне, как и моему герою, тоже всю жизнь не хватает собеседников. Люблю эту картину. Жаль, что она не очень известна, хотя в ней снимались прекрасные актеры — к примеру, молодой Мягков. Да я и сам был не старый — чуть больше пятидесяти.

— В этом году у вас юбилей: в декабре исполнится 85 лет. Готовитесь к пышным торжествам?


— Если откровенно, то втихаря мы юбилей уже отпраздновали. По паспорту я моложе на год. Война, эвакуация, потеря документов. В метрику случайно записали 1930 год вместо 1929-го. В декабре мы с женой собрали близких друзей, отметили это событие в ресторанчике. Все долго и высокопарно говорили про мою гениальность, о том, что я единственный и неповторимый. Пришлось терпеть. В те дни я почему-то вспоминал свою жизнь — детство, юность, все свои 120 фильмов. С интересом полистал книгу, которую несколько лет назад написала известный театральный критик Елена Алексеева по следам наших с ней ночных телефонных разговоров, с любопытством посмотрел архивные фотографии. Дел всегда так много, что поразмышлять о прошлом некогда, а тут нашелся хороший повод.

Сейчас я вам покажу эту книгу и фотографии! (Достает с полки, листает.) Вот я пионервожатый, с аккордеоном на груди, в окружении симпатичных девчат. Ох, как же мы гуляли ночами! Скажу откровенно: я пользовался большим успехом у девушек. А это я в армии, сначала в военном оркестре, потом солдат батальона САУ — самоходных артиллерийских установок — и, наконец, снова в военном оркестре города Умани, где и закончилась моя служба. Вернулся на третий курс Киевского музыкального училища по классу гобоя — там и решил поступать в театральный.


В училище у нас преподавал актерское мастерство провинциальный актер Александр Леонидович Бельков. Вечерами собирал нас у себя дома, включал граммофон. У него была уникальная коллекция пластинок — три тысячи — от речей Ленина до Шаляпина и Лемешева. Сидели, слушали. А потом он раздавал каждому бумажки с написанными от руки ролями, и мы репетировали маленькие спектакли.

Однажды играли даже «Без вины виноватых» — мне досталась роль актера Шмаги. Копируя Грибова, который играл Шмагу в одноименном фильме 1945 года, я раздобыл дедушкино старое пальто с дыркой, положил в карман огрызок сигары, который по ходу пьесы эффектно доставал. Образ получился настолько живым, что зрители после спектакля кричали: «Миша, ты должен стать артистом».


Получив диплом музыканта, я отправился в Москву поступать в театральный. Но никуда не прошел — ни в Щукинское, ни в ГИТИС. Стою на улице, вижу: афиша выступления Райкина, моего кумира. Я выяснил, что он живет в гостинице «Москва», и немедленно отправился прямо туда. Позвонил из вестибюля в номер Аркадию Исааковичу. Трубку подняла его супруга: «Он будет поздно, звоните завтра». И так шесть дней подряд.

На седьмой захожу в гостиницу, а по лестнице спускается Райкин. Кинулся, перегородил ему дорогу: «Возьмите меня к себе в театр! Хотя бы послушайте! Это займет не больше трех минут». — «Ну ладно, приходите завтра в Театр Маяковского к часу дня».


Уже к вечеру я растрезвонил своей украинской родне, что поступил к самому Райкину! На следующий день поехал в театр. Аркадий Исаакович велел что-нибудь почитать. Я сложил руки на животике и, подражая чтецам, начал с рассказа Чехова «Оратор»: «В одно прекрасное утро хоронили коллежского асессора Кирилла Ивановича Вавилонова, умершего от двух болезней, столь распространенных в нашем отечестве: от злой жены и алкоголизма». Тут Райкин прыснул! Я остановился: «Ну что?» Он махнул рукой: «Продолжайте». Когда я закончил, Райкин сказал: «Погуляйте в фойе».

Я был очень доволен собой. Ко мне подошла помощница режиссера и начала: «Знаете, вы понравились Аркадию Исааковичу…» — «Это понятно. Как у вас с жильем?» — прерываю я ее. Она странно на меня посмотрела, но промолчала. Через некоторое время вышел Аркадий Исаакович. «Я приму вас в театр, но мы пригласим педагогов по актерскому мастерству — надо избавиться от южного говора». Я же провинциальный мальчик и произносил «милитсия», «провинсия»…



Поселили меня в гостинице «Центральная» — в одном номере с водителем Райкина Сережей. Мастер выбил для меня место ученика и суточные — 26 рублей, в месяц набегала приличная сумма. И тут со мной начало твориться нечто невообразимое. Крыша поехала! Я начал гулять по ресторанам: выпивки, девочки… Если не пускали в кабак, кричал: «Я ученик Райкина!» — и открывались любые двери.


Репетиции начинались рано, в 11:00 Райкин был уже на сцене, а я еще с гулянки не заявился. Молодой, здоровый, сутками не спал. Он вызывал меня в кабинет и пытался привести в чувство. «Миша, у нас так не делают: не опаздывают, не прогуливают, не курят, не приходят с похмелья», — говорил он мне тихим голосом. Дошло до того, что я совсем совесть потерял и, как позже Гайдаю, начал делать замечания… ему самому! Заявлял: «Вот тут вы неправы». А он в ответ: «Это не я, Миша, это режиссер так поставил».

Чаша его терпения лопнула, когда я устроил драку с одним актером и довел супругу Райкина, Руфь Марковну, до белого каления. Тогда мне в мягкой форме указали на дверь.

Мы с Аркадием Исааковичем встретились еще раз спустя 15 лет. Он выступал в одном из питерских ДК, я прошел через служебный вход. Он сразу меня узнал: «Миша, как твои дела? Как мама в Киеве?» Мы встали у окна и минут двадцать разговаривали. Я рассказал, что играю в Малом драматическом театре у Додина. Он порадовался.

— Как же вы, не получив профессионального образования, все же сумели стать актером?


— После того как я ушел от Райкина, прямиком направился на актерскую биржу. Она располагалась в центре Москвы, в Саду имени Баумана. Подхожу к входу и вижу огромную толпу. Меня заметил какой-то дядя в тюбетейке, подбежал: «Вы хотите работать в театре?» И, услышав да, взял меня за руку, потащил за собой. Подвел к маленькому человечку: «Вот, это директор театра». Какого — не сказал, а мне все равно, лишь бы куда взяли! Тот спрашивает: «Какое у вас образование? Актерский опыт имеется?» Отвечаю уверенно: «Играл Шмагу в «Без вины виноватых». Он говорит: «8 сентября ждем вас в театре». И протягивает деньги — «подъемные». «Договорились», — отвечаю, кладу сто рублей в карман и двигаюсь к выходу. Мужчина в тюбетейке кричит вслед: «Миша, а куда вы собираетесь ехать?» — «Да, кстати, а куда ехать?» — спрашиваю я, наивный 26-летний дурачок. Он объясняет: «В Камышин Сталинградской области».

В Камышине мне сразу дали главную роль в спектакле «Брак поневоле» по Мольеру. Публика моментально меня приняла. Звезда Камышинского драматического театра, артист Николай Николаевич Гуро, за это меня невзлюбил. Еще бы — перетянул одеяло на себя!


В «Браке поневоле» я играл плешивого старикашку, а мою молодую жену — 17-летняя артистка Бронислава Проскурнина. Красивая невероятно! Фигурка — глаз не оторвать. А я любвеобильным был, красивых женщин не пропускал. Через два месяца говорю ей: «Давай поженимся». — «Нет, я должна подумать», — отвечает мне Броня. «Тогда я женюсь на дочери Гуро!» — «Я согласна».

— Неужели поставили жесткий ультиматум любимой девушке?

— Клянусь. Расписались. Через год она мне заявляет: «Все, разъедемся с тобой». Провоцирует, намекает, что актеры ветреные: сезон закончился — любовь прошла. Я уговариваю: «Броня, я же порядочный человек». И вот уже 55 годков мы вместе.

Михаил Светин и Бронислава Проскурнина с внучками  Аней и Сашей, дочерью Светланой и зятем Сергеем

— Расписались. Через год Броня мне заявляет: «Все, разъедемся!» Но вот уже 55 годков мы вместе. Михаил Светин и Бронислава Проскурнина с внучками  Аней и Сашей, дочерью Светланой и зятем Сергеем. Фото: Валерий Гордт



— Вы сменили много театров, пока не добрались до Ленинграда. Это случайно вышло или опять-таки судьба вела?


— Я до этого работал всего в семи театрах. В Камышине, Кемерово, Пензе, Иркутске, Петропавловске, Петрозаводске и недолго — в Киеве. Как коренной киевлянин, мечтал там осесть. И когда случайно оказался в Харькове во время гастролей там Киевского театра оперетты, отправился на прослушивание, прихватив с собой балетную пачку. Танец маленьких лебедей произвел впечатление, и меня пригласили в труппу. Мне дали большую роль, я начал готовиться к премьере, и вдруг вызывает главреж: «Миша, нам нужно расстаться. Ты выглядишь на сцене патологически!»

Пришлось из Киева уехать. Хорошо, что Броню зря не дернул — она ждала меня в Иркутске. Но мечта перебраться в большой город нас не покидала, поэтому мы приняли предложение от Музыкально-драматического театра Карельской АССР в Петрозаводске — там и до Ленинграда рукой подать. Оба перешли в Малый драматический. Там главным режиссером был Ефим Падве, а Лева Додин ставил свои спектакли.


Мы с Броней пришлись ко двору. Она, кстати, по сей день служит в этом театре, а меня переманил Петр Наумович Фоменко — в то время главреж Ленинградского театра комедии (сейчас — Санкт-Петербургский театр комедии имени Акимова. — Прим. «ТН»). Я служу в нем 35 лет.

Мы с Броней очень много работали, но наш квартирный вопрос никак не решался. Жили трудно, годами снимали углы в подвалах. Свою первую жилплощадь — большую комнату в коммуналке — я получил лишь после «Чародеев». Из-за этого наша с Броней дочь Светлана почти до школы жила в Киеве, у моей мамы. Нам некуда было ее забрать.

Кадр из фильма «Чародеи»

— Мы снимали углы в подвалах. Комнату в коммуналке я получил лишь после «Чародеев». Кадр из фильма (с Эммануилом Виторганом и Александрой Яковлевой)



— Михаил Семенович, где вас застала ­война?

— В 1941 году я неожиданно заболел туберкулезом. Был здоровым ребенком, и вдруг такое. Видно, где-то заразился. Мама пробила для меня путевку в детский санаторий в Алупке. Туда я приехал 30 мая 1941 года, а 21 июня благодаря целебному воздуху и прекрасным врачам уже был здоров. Пора было выписываться, но тут началась война.

Сначала никто не понял масштабов беды. Учительница говорила, что победа практически на пороге, а немцы подходили к Киеву…


Родители уехали в Ташкент, к отцовской сестре Нюре. Когда-то ее, 14-летнюю красавицу, похитил в Одессе татарин Василий Шамсудинов, увез в Узбекистан. Оттуда мама бомбардировала телеграммами санаторий, умоляла выслать ребенка в Ташкент. Но как?! Всех нас спешно эвакуировали в Карачаево-Черкесию, под Теберду. На громадном пароходе, с пулеметом на палубе, мы плыли через Керченский пролив. Нас, детей, спустили в трюм, раздали по дольке лимона, чтобы не укачивало, и заперли в темноте. Страшно не было, мы болтали, веселились, пока где-то вдали что-то бухало. Это я потом понял, что нас бомбили. До Теберды добрались без потерь, разместились в здании местной школы. Туда-то и пришло письмо от мамы с мольбой прислать меня к ней.

Воспитательницы сшили мне синюю бархатную безрукавку и шапочку с ушками и сказали: «Миша, ты отправляешься в Ташкент, к своей семье». Пока ехали на вокзал, они плакали, а я не понимал почему, ведь я еду к маме! Сажая меня в теплушку, они сунули мне в руки мешочек с сахаром и 200 рублей и попросили каких-то тетенек за мной присмотреть — нам предстояло ехать целый месяц. Когда наконец добрались до Ташкента, те женщины провели меня по указанному на бумажке адресу.

Став старше, я узнал, что через две недели после моего отъезда в Теберду пришли немцы и первым делом расстреляли главврача с женой, уничтожили всех детей в нашем санатории и воспитателей. Не осталось никого.


В Ташкенте мы прожили четыре года. Об этом городе я могу рассказывать сутками! Сейчас сложно представить, как мы ютились вчетвером — мама, папа, я и младший брат — в семиметровой комнатке с земляным полом. Папа болел, поэтому все больше времени проводил дома. Он был очень талантливым. Не зная нот, играл на любом музыкальном инструменте. А еще уморительно показывал сценки, поэтому его часто звали на свадьбы. А мама выучилась переплетному делу и этим зарабатывала на жизнь. Денег не хватало, и мама наладила «бизнес». Покупала матрас, набивала его хлопковыми женскими чулками и везла в Россию продавать. Это называлось спекуляцией и грозило расстрелом, но пронесло.

Я с утра до вечера торчал на рынке и торговал папиросами, которые сам же и крутил, хлопковыми платками, которые ткали наши соседи — набожные евреи, женскими чулками и даже холодной водой! Брал цинковый чайник размером в половину меня самого, шел на колонку, наливал ледяную воду и тащился на рынок, где изнывали от зноя торговцы. «Муш дай су!» («Есть холодная вода!») — кричал я по-узбекски и за полчаса распродавал весь запас.  

— Какой сообразительный мальчик!

— Действительно, я рос очень сознательным. В Киеве, как и в Ташкенте, круглыми сутками носился по городу — продавал сигареты, кормил семью, хотя никто меня не заставлял. Жаль, что папа не застал моего успеха на актерском поприще. Он умер в 56 лет от инфаркта.

Мама умерла в апреле 1983-го. Ей было 78 лет. Она говорила мне: «Мишенька, тебя все любят! Хочу еще пожить, понаслаждаться этим».

— Расскажите про своих внучек. Знаю, что они живут в Америке.


— Внучки живут со своими родителями — моей дочерью Светой и ее мужем. Он программист, несколько лет назад получил там работу. Мы с Брониславой летаем к ним, когда здоровье позволяет, но чаще — они к нам. Вот прилетали вчетвером накануне моего юбилея. Аня, старшая внучка, стала художницей. Сашка, младшая, наверное, будет актрисой. Ей 13 лет, но уже видны задатки. В школьной постановке играет главную роль — птичку.

В общем, жизнь продолжается.


Михаил СветинМихаил Светин

Родился: 11 декабря 1930 года в Киеве

Семья: жена — Бронислава Проскурнина, актриса; дочь — Светлана; зять — Сергей, программист; внучки — Анна (26 лет) и Александра (13 лет)

Образование: окончил Киевское музыкальное училище

Карьера: служил в театрах Камышина, Кемерово, Петропавловска, Иркутска, Пензы, Петрозаводска, Киева. С 1970 по 1980 год — в Малом драматическом театре в Ленинграде. С 1980 года — актер Санкт-Петербургского театра комедии им. Акимова. Снялся более чем в 120 фильмах, среди которых: «Агония», «Афоня», «Не может быть!», «Двенадцать стульев», «Любимая женщина механика Гаврилова», «Чародеи». Народный артист России

Загрузка...