Линда: «Я сказала отцу: «Либо ты принимаешь мою сторону, либо я ухожу из дома»

— В детстве энергии во мне было больше, чем в ядерной бомбе! Носилась с бешеной скоростью, невозможно усадить хоть на пять минут. Но года в четыре я открыла для себя рисование. Первую картину нарисовала на любимом мамином платье. Мама ужасно удивилась и обрадовалась: оказывается, ее младшая дочь способна на чем-то концентрироваться. Кроме необузданности, маму с папой волновала еще одна моя особенность: я всегда сплю по три часа в сутки. Самой интересно, когда же организм скажет: стоп, хватит, мне надоел такой режим, начинаю отсыпаться.



Отец Линды Лев Исаакович: Нас с женой это беспокоило, мы водили дочку по врачам, но большинство из них говорили: «Если ей этого хватает, если она чувствует себя нормально, ничего предпринимать не надо. Просто у ребенка такой уникальный организм». И мы немного успокоились. Наша старшая дочь Лена совсем другая, она абсолютно нормальная. А Света… не абсолютно. (Улыбается.)

Линда: Светой меня сейчас, наверное, только папа называет. А все остальные, включая тех, с кем я росла, переключились. Но в обычном общении зовут не Линдой — это слишком официально, а Линой, как бабушка Аня в детстве.

— А почему бабушка вас так звала?

— Когда я родилась, родители долго спорили, как лучше меня назвать, — никак не могли договориться. В конце концов предложили Лене: «Как ты хочешь сестричку назвать? Как скажешь, так и будет». И она сказала: «Света». А бабушка, папина мама, была категорически против, она хотела меня назвать Лейблой — это на иврите значит «солнце». И я у нее была только Лейбла, Лэйна, Лина или Лей. Так что Линда — не совсем псевдоним, певице с именем Лей или Лейбла в 1990-е годы было бы непросто.

Мы с бабушкой проводили вместе много времени. Папа занимался крупными проектами в разных городах, и вся семья, включая бабулю, кочевала с ним. Папа-финансист и мама-инженер пропадали на работе, а бабушка меня воспитывала. На ночь она рассказывала не сказки, а истории про нашу семью — они захватывали гораздо сильнее. Она так образно говорила, что мне казалось, я кино смотрю. Сюжеты, конечно, не очень радостные… У моего дедушки был цех по производству пишущих машинок, дед их усовершенствовал, внедрял свои изобретения, за нужными деталями из Витебска в Москву ездил. Дело развивалось успешно, но кто-то позавидовал и написал на него донос. Деда арестовали в 1937 году, бабушка осталась одна с четырьмя маленькими детьми. На самом деле дедушку сразу расстреляли, но бабушка долго об этом не знала и все ждала, когда мужа выпустят. В 1941 году ее и детей отправили в ссылку. Поезд, в котором они ехали, разбомбили. Уцелел один-единственный вагон — в котором находились бабушка с детьми. Вот в какой ситуации они выжили! Их привезли в Казахстан на свинцовые рудники. Со временем поселение, где они жили, выросло и стало городом Кентау. Я там родилась и жила лет до пяти-шести, а потом мы переехали в Тольятти, поразивший меня одинаковыми высокими домами и автобусами — в Кентау самым распространенным транспортом были ишаки.

— Тяжело привыкали к новому городу, новым людям?

— Друзья находились не сразу — но мне и с самой собой не скучно. Я жила в мире своих фантазий, которые выливались в рисунки, записывала впечатления от фильмов и спектаклей, даже просто услышанные разговоры. Ходила в художественную и в музыкальную школу, причем мне везде везло с учителями. Играть на пианино оказалось здорово, но музыкальные диктанты и сольфеджио стали для меня мукой — я же была очень подвижным ребенком.

Лев Исаакович: Лет с шести-семи Света постоянно занималась спортом — плавала, прыгала. В Тольятти нашим соседом по даче был тренер сборной по спортивной акробатике Виталий Александрович Гройсман. Великий тренер, воспитавший 20 или 30 чемпионов Европы и мира! А поблизости от дач находилось озеро с мостиком, с которого все прыгали в воду. Виталий увидел, как мой ребенок прыгает, пришел ко мне и сказал: «Отдай ее мне, она такая способная». — «Ну возьми».

Линда: Я с радостью занималась в акробатической школе, участвовала в цирковых представлениях как воздушная гимнастка, а больше всего любила разминку на батуте. Он крепился высоко, я подпрыгивала и летела вверх метров восемь, затем опускалась вниз до пола — и это было невероятное ощущение полета! Но в 14 лет на тренировке у меня не сработала страховка, я пролетела мимо батута… Лежала в больнице год, вероятность, что снова буду ходить, составляла всего десять процентов. Я даже сесть не могла. Мне не хотелось видеть родных и друзей, вообще контактировать с внешним миром. Я погрузилась в свои чувства, много писала, рисовала полусидя и бесконечно слушала музыку. Она

давала силы для надежды и борьбы. Я думала: да, сейчас врачи начнут проводить свои эксперименты, и мне опять будет больно, но я через страдание вернусь к жизни — и это будет другая жизнь! Успех лечения превзошел все ожидания, правда, с акробатикой пришлось распрощаться. Зато вскоре мы переехали в Москву, и тут я попала в театр «Эрмитаж», где Юлий Гальперин вел занятия по эвритмии — это когда и стихи, и прозу соединяют с пластикой тела, с танцем. Мы ставили пьесы Чехова, мюзиклы на фольклорной основе, и это было безумно интересно. Один из наших экспериментов увидел преподававший в «Гнесинке» Владимир Христофорович Хачатуров. Он предложил мне сдать экзамены и поступить на его курс. Что я и сделала.

Для папы, конечно, мое поступление стало огромной неожиданностью. Он был уверен, что я пойду по его стопам, буду экономистом. У нас в семье в основном все или врачи, как прабабушка, бабушка, папина сестра и ее сыновья, или юристы, как прадед и дед. Моя сестра продолжила дело дедушек и стала юристом, но относительно меня у папы была другая идея. И он считал, что мои мозги подходят для экономики. Я ходила на курсы при Академии имени Плеханова — о том, что я занималась в театре «Эрмитаж» какой-то эвритмией, папа не подозревал.

Лев Исаакович: Я из дома шел на работу в семь утра, а возвращался в девять вечера, поэтому многие вещи мимо меня проходили. А тут улетел на месяц в командировку в Швейцарию, дочь должна была за время моего отсутствия сдать документы в академию. Я не сомневался, что она туда поступит: у нее классный математический мозг. Прилетаю в Москву, в аэропорту встречает жена. А она меня раньше никогда не встречала. Спрашиваю: «Что стряслось, Сашенька?» — «Есть разговор». Сели в машину, она говорит: «Света поступила в «Гнесинку». — «А что это вообще такое?» — «Серьезное музыкальное заведение, Лева! Двести человек на место, а она смогла поступить. Я тебя прошу, не мешай». Сначала я разозлился, но деваться-то некуда.

Линда: Папа — очень властный и упрямый человек. Когда они с мамой приехали домой, он был страшно зол, не желал слушать вообще никаких объяснений. Тогда я сказала: «Либо ты принимаешь мою сторону, либо я ухожу из дома». Папа ответил: «Действуй как знаешь». Я собрала сумку и ушла. Правда, недалеко и ненадолго. Бабушку, чтобы она не волновалась, предупредила, что иду к подружке, а родителям ничего говорить не стала. Три дня мы выдерживали характер и друг другу не звонили, но потом папа поговорил со мной по-человечески.

Лев Исаакович: Я съездил в «Гнесинку», встретился с Владимиром Христофоровичем Хачатуровым, который впоследствии стал моим другом. Он мне сказал, что, когда только увидел Свету, понял: у девочки большое будущее. И попросил: «Помогите ей!» Спрашиваю: «Как?» — «Не мешайте». И я начал помогать.

Я действительно люблю многие песни, сразу оценил и «Песни тибетских лам», и «Ворону». Мне, непрофессио­налу, было видно, что это высокого класса работа. Команда, которая тогда к Линде прибилась, оказалась серьезной, и многие из тех, кто в то время появился в ее жизни, по сей день с ней работают.

— Но не Максим Фадеев… Когда вы познакомились с Максимом, поняли, что этот человек способен на многое?

Лев Исаакович: Ничего подобного. Пришел обычный скромный парень в курточке, которому были нужны деньги. Он меня тогда абсолютно не впечатлил, но Линде понравилась аранжировка, которую Фадеев сделал на песню Андрея Мисина «Игра с огнем». Он привел с собой ребят, и все они работали с диким азартом. Пахали круглосуточно — и с великолепным результатом.

— А из-за чего Фадеев ушел?

Лев Исаакович: Мы были в хороших отношениях, он приходил ко мне домой, мы душевно общались. Я помогал Линде и ее группе финансово, была такая возможность (Лев Гейман был владельцем «Лада-банка» и «Ипокомбанка». — Прим. «ТН»). Но в 1998 году случился кризис, у меня возникли проблемы. Я позвонил Фадееву и сказал: «Макс, вам теперь придется работать на хозрасчете, больше я вас содержать не смогу». Через некоторое время он просто исчез. Уехал за границу — и все. Ребята стали работать и без моей поддержки, и без Макса. Без него вышли отличные альбомы: «Зрение» и «АтакА». А через несколько лет­ — «АлеАда», «Sкop-Пионы», «Лай, @!»…

— У вас была масса своих важных дел, но вы все равно вникали в проблемы дочери, находили время на дружбу с ее преподавателями, музыкантами. Чувствуется, какая огромная любовь стоит за вашими словами «я помогал».

Линда: Это правда. Мы очень тесно связаны, папу я чувствую на расстоянии, знаю, когда ему плохо, а когда хорошо, и то же самое происходит с ним, у нас телепатическая связь. Когда мы десять лет назад потеряли маму, я ужасно боялась, что папа не выдержит, не выживет. А он боялся за меня. Все произошло так внезапно. Праздновали мамин день рождения, и мамочка «зажигала», играла на аккордеоне — она у нас была нереально позитивная. На следующий день ей стало плохо, поднялась температура. Вызвали скорую, врач сказал, что это грипп, прописал какие-то обычные таблетки типа аспирина. А оказалось, что это была инфекция и лечить ее надо было совершенно иначе, причем немедленно! Мама сгорела буквально за четыре дня…

На девятый день после маминой смерти папа задремал в кресле. Я тихо сидела на полу, держа его за руку, и тоже отключилась на несколько минут. И в это время нам приснился практически один и тот же сон. Мы оба увидели маму. В моем сне я ехала в автобусе, на остановке двери открылись, там стояла мама. Молодая, лет двадцати пяти. Я хотела к ней выйти, но почему-то не могла, а она с улыбкой помахала мне рукой и сказала: «Что за паника, что за упадническое настроение?­ Отвлекитесь, езжайте в Грецию!» А папе она сказала: «Лева, возьми себя в руки! У тебя дети, внуки, ты что! Меня тут хорошо встретили, все прекрасно». Просыпаемся, я говорю: «Пап, поехали в Грецию, мне так мама сейчас сказала». Греция возникла за неделю до маминой смерти: у меня контракт был подписан с компанией Universal Music, они предложили мне сотрудничество с композитором Стефаносом Корколисом. Мы послушали музыку друг друга и договорились, что я приеду к нему в Афины и мы попробуем вместе поработать, записать альбом. Уже были куплены билеты — но случилась беда и, естественно, все отменилось. А тут сон… Благодаря этому маминому посланию, наверное, я и папа выжили.

Приехали в Афины, я сразу влюбилась в музыку Стефаноса, а вскоре и в него самого. И он разглядел меня сначала как музыканта, а потом и как женщину. Так я осталась в Греции на девять лет. Первый альбом мы посвятили нашим мамам и назвали его в честь них «АлеАда», соединив начала их имен — Александра и Аденула, Ада. Мы практически не вылезали из студий: много работали над разными проектами, писали музыку к греческим театральным постановкам и фильмам, сделали гимн Паралимпийских игр, экспериментировали­ с классической музыкой — все-таки Корколис в первую очередь классический музыкант.

— Нравилось там жить?

— Первое время кайфовала, но потом стало сложно — наверное, из-за языкового барьера и разных традиций. Понимаешь, что общаешься поверхностно. Хочется идти глубже, раскрепоститься, раствориться в этой жизни сильнее — а не получается. Наоборот, все больше чувствуешь себя чужой. Я переживала из-за этого и предложила Стефаносу пожить в России. Он с радостью согласился, но в наших краях с ним произошла такая же история, что и со мной: на первых порах Корколис был воодушевлен, говорил: «О да, мне здесь

хорошо, будто это мой родной дом!» Но прошло полгода, год, и он стал скучать по своим местам, своим людям. Захотел уехать. А я поняла, что не хочу жить в Греции. Мы решили расстаться. Со Стефаносом мы сохранили нормальные отношения, Грецию я обожаю по-прежнему, но уже около года нахожусь здесь, в Москве. И захватывающих проектов у меня море. Мы вместе с Кириллом Сереб­ренниковым разрабатываем один перформанс, который покажем в апреле, и уже есть идеи насчет следующих. Я записала­ альбом ­«Карандаши и спички» с Хэйдном Бендаллом, легендарным ­рекорд-продюсером Тины Тернер, Пола Маккартни и a-ha — он выходит на днях, в ноябре. Еще недавно придумала арт-проект «Семь минут тишины». Пока он совмещается с нашими концертами, но я надеюсь, что скоро его подхватят другие люди. Что это значит — «Семь минут тишины»? Мы живем в мире, где градус негатива невероятно высок. Но если человек хотя бы на семь минут в день остановит свою агрессию, зависть, если он позволит своей душе провести семь минут в тишине, это будет уже огромное благо. В это время его может посетить вдохновение, он даже переосмыслит жизнь. Для озарения не то что минуты, секунды хватит, но вдохновению проще к тебе пробиться, когда ты не злишься, не суетишься и не переживаешь. Если завод на семь минут прекратит делать химические выбросы, это улучшит экологическую ситуацию. А если хотя бы на семь минут остановится война! На каждом концерте я говорю об этом, мы ездим на заводы, и договариваемся, и устраи­ваем там свои акции. Это мой вклад в то, чтобы мира, взаимопонимания и любви на земле было больше.

---

Линда

Настоящее имя: Светлана Гейман

Родилась: 29 апреля 1977 года в г. Кентау (Казахская ССР)

Семья: отец — Лев Исаакович Гейман, экономист; сестра — Елена, юрист, ландшафтный дизайнер

Образование: окончила вокальное отделение Музыкального училища им. Гнесиных

Карьера: в 1993 году записала первый хит — «Игра с огнем», на который снял клип Федор Бондарчук. В сотрудничестве с Максимом Фадеевым вышли альбомы «Песни тибетских лам», «Ворона». В 2006 году Линда с греческим композитором Стефаносом Корколисом, впоследствии ставшим ее мужем, выпустила альбом «АлеАда»

Концерт «Карандаши и спички», 7 ноября, клуб «Москва», 19:00

Куда еще сходить в Москве?