Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Левон Оганезов: «Прожив в браке почти 50 лет, я уяснил: с женой спорить бесполезно»

0

Кто-то из пианистов сказал: «Ноты, которые я беру, не лучше, чем у многих других исполнителей. Паузы между нотами — вот где таится искусство». Где таится искусство Левона Оганезова, понять невозможно: оно и в нотах, и в паузах, и в манере исполнения, и во всем его неподражаемом облике. Сливаясь с музыкой, он не играет ее, а оживляет. И заставляет говорить — на всем понятном, человеческом языке. Одно слово — виртуоз. Аркадий Арканов точно сформулировал эту уникальность: «Без бемолей и диезов вам сыграет Оганезов».

ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ДОМАШНЕЙ

— Левон, в обывательском представлении у пиа­ниста должны быть особенные, музыкальные кисти рук — утонченные, с длинными пальцами. Есть даже выражение «руки пианиста». Ваши к этому определению явно не подходят, хотя с их помощью вы творите чудеса…



— Техника зависит не от формы руки, а от скорости мысли, от сигнала, который посылаешь пальцам. И чем меньше природа мне дала, тем больше я приспосабливаюсь, сочиняю собственные приемы. А будь рука идеальной, не нужно было бы прилагать усилия. Вот у Коли Петрова была идеальная рука. Для него технических трудностей не существовало. А у меня есть дефекты — короткий первый палец, например. Но я приноровился, могу играть и без большого пальца. Гаммы с любой скоростью сыграю. И я играю не как пианист, а как музыкант. Но если бы я понимал, как у меня это получается, видимо, не смог бы этого делать.

— Вы с детства такой «приспособленец»?

— (Смеясь.) Да, я практически с пеленок осознавал собственное величие, не зря же меня отдали в школу для одаренных детей. Учиться музыке начал в четыре с половиной года. Прекрасно запомнил этот день — конец июня 1945-го. В Москве Парад Победы, отовсюду звучат марши, море счастливых людей вокруг, а маленького мальчика Левона везут показывать музыкальному

педагогу. Состав сопровождающих внушительный: мама, папа, тетка и старшая сестра. Учительница даже испугалась: «Боже, сколько вас?!» Осенью я уже учился в младшем подготовительном классе ЦМШ при Московской консерватории, через год — в старшем и так далее. Совсем еще маленьким играл сонаты Моцарта, Баха, свои мелодии сочинял. Прибегу к маме гордый: «Это я сочинил!» — а она отмахивается: «Не говори глупостей». Ей и в голову не могло прийти, что младший сын, который был у старших на посылках, способен на такое. А я не понимал, почему мне не верят, ведь это так просто. Потом, когда уже оканчивал консерваторию, понял, что это дело совсем не простое. Но стать композитором мне и в голову не приходило. Сочинение — это так, хобби.

— А что из себя представлял родительский дом?

— Мы жили в Перово. У родителей было пятеро детей, но один мой брат умер еще до войны, 12-летним, от воспаления легких. Я был самым младшим, разница в возрасте со старшей сестрой — 17 лет. Мать занималась домашними делами, а папа зарабатывал деньги на содержание всех нас. Он был сапожником, заведовал мастерской по ремонту и пошиву обуви. Это наследственное — он с раннего детства помогал своему отцу-обувщику. Семейное ремесленничество — армянская традиция. Со стороны отца все занимались кожей, обувью, галантереей. Папа никогда не учился, даже в школе. В отличие от мамы, окончившей гимназию, он читать-писать научился самостоятельно. Зато говорил на пяти языках: армянском, грузинском, персидском, азербайджанском и русском.

Все родственники моего отца жили в Грузии, куда они перебрались еще в XIX веке из Турции. Когда случилась революция, все очень быстро поменялось. Папа успел жениться на маме, отца которой убили большевики. И вместе с папиными двоюродными братьями они переехали в Самару. Когда наступил период НЭПа, папа с братьями открыли в Самаре довольно большой обув­ной цех и построили салон обуви «Магазин братьев Оганезовых», где продавали сшитую на их фабрике прекрасную модельную обувь. Папа и сам умел шить туфли, сапоги, но особенно ему удавались тапочки. Переселившись после ликвидации НЭПа в Москву, он заведовал мастерской ремонта и пошива обу­ви в Трехпрудном переулке, и к нему лично приходили заказывать — именно тапочки — Изабелла Юрьева, Иван Козловский, да и все знаменитости, которые жили неподалеку. Однажды мама купила где-то элегантную английскую туфлю на левую ногу — одну. Она была ей впору. Папа взял эту туфельку и через два дня принес (смастерил своими руками!) точно такую же, только на правую ногу. Даже когда папу посадили в тюрьму, якобы за убийство Кирова, он ухитрялся там шить обувь для начальников и их жен.


Сестра, Людмила Сергеевна (по-армянски — Люсик Саркисовна), работала военным переводчиком, имела допуск к секретным документам. Сын ее, племянник наш, Карен Кавалерян, известный человек в литературных кругах: пишет стихи, пьесы в стихах, тексты для мюзиклов… Другая сестра, Жанна, на два года старше меня. Она была архитектором, здорово рисовала. Это я все к тому, что наши родители дали всем детям блестящее образование. Подумать только, какие профессии: экономист, переводчик, архитектор, музыкант…

Атмосфера в нашем доме была кавказская: двери нараспашку, для всех накрыт стол, угощения, соседи — как родственники. Все в семействе были очень музыкальными, все пели, могли играть «на слух». Но абсолютный му­зыкальный слух обнаружился лишь у меня. Поэтому меня и отдали учиться музыке. Папа согласился: «Ладно, один музыкант пусть будет в семье». Но все равно мое музицирование его немного раздражало. Придет с работы домой уставший и скажет: «Все играешь? Пора уж делом заниматься…»



Родители: Саркис Артемович и Мария Сергеевна Оганезовы (Москва, 1935). Фото: из личного архива Левона Оганезова

— Почему вы, музыкант Божьей милостью, предпочли стать аккомпаниатором, а не делать сольную карьеру пианиста?

— Деньги хотелось зарабатывать, а пианисты-солисты получали гроши. У нас в семье так считалось: если ты мужчина, то, чем бы ты ни занимался, принеси домой деньги, гнездо построй. Если успешно работаешь — хорошо, а не добиваешься успеха — родственники тебе скажут: бросай это дело, у тебя не получается. Это все отложилось у меня в голове наскальной фреской. И я с 16 лет подрабатывал: был концерт­мейстером в школе, а вечерами ходил играть в рестораны, в кафе — меня часто приглашали, когда у них пианисты по каким-либо причинам не приходили. У меня постоянно были так называемые халтуры. А когда в 18 лет волею случая я вышел на профессиональную сцену (меня позвали аккомпанировать в Колонном зале Дома союзов

известнейшему тогда артисту Михаилу Александровичу, поскольку его знаменитый аккомпаниатор Наум Вальтер заболел), понял, что мне это дело нравится. Не столько сама работа (она была совсем нехлопотная), сколько атмосфера: артистическая тусовка, новое общение, потом и гастрольная жизнь. Для меня это стало отдушиной, глотком свежего воздуха. Я же вырос в семье с несколько консервативными традициями, и в этих рамках мне, веселому, беспечному парню, было тесно.

Став артистом Москонцерта, я начал постоянно ездить на гастроли — в те времена они длились по два-три месяца. Уставали, конечно, как собаки. Зато появились неплохие деньги. Я мог уже не жаться, когда хотелось куда-то пригласить девушку, да и себе ни в чем не отказывать.

— Кто-то из ваших коллег говорил: надо только взять гитару или сесть за рояль, и все — девушка готова. Очевидно, вам с вашим му­зыкальным даром не составляло труда завоевывать женские сердца?

— Да, но это не было самоцелью. Всегда были веселые компании, много разных девушек, но ни к одной из них я не относился серьезно. Кроме того, каждая барышня немедленно хотела замуж, и я ортодоксально задумывался о том, как покажу ее маме и какова будет реакция. Ни один вариант не предполагал положительной.

— Обижали, значит, подружек?

— Что вы, как я мог обидеть девушку? У меня были сестры, а у них подруги, и я прекрасно ориентировался в девичьей психологии. Практика показывала, что у женщины в молодом возрасте страсть легко проходит: с одним не получилось — ну и ладно, найду другого. Но у некоторых возникает действительно сильное чувство. Такое в данный конкретный момент нельзя разрушать ни в коем случае, иначе для нее это будет трагедией. А вот через пять дней — можно. Но когда я увидел Софу — Софью Вениаминовну, свою будущую жену, — прочитал в ее глазах нечто такое, отчего в тот же момент понял: с ней я должен создать семью — вне зависимости от оценки мамы.

Левон Оганезов с женой

С женой Софьей (день свадьбы, 1969). Фото: Фото из личного архива Левона Оганезова



— Почему же именно она стала женой?

— Видимо, время мое подошло. Все-таки мне привили уважение к семейным ценностям. И правда, браки свершаются на небесах.

В тот день я возвратился с гастролей. Мелких денег на такси не было — решил поехать домой на автобусе. Она вошла, я уступил ей место. Тем не менее подкатил к пассажирке с разговорами и выманил номер телефончика хитрым отработанным способом — она и не заметила, как его дала. Тем же вечером позвонил. Так все и закрутилось. Софе тогда был 21 год, и она работала в каком-то научно-исследовательском институте. Жила с мамой, братом и сестрой — небогато. Ее папа, военный, несколько лет пролежал с инсультом — все силы и средства уходили на него. К моменту нашего знакомства он уже умер…


Внутренний голос приказал мне на ней жениться, и я не стал возражать. А она никак не могла взять в толк, зачем я достаю ее женитьбой. Она предпочитала мужчин вроде Алена Делона и вообще замуж не собиралась, но как-то я ее уговорил. Однако когда сообщил дома о том, что женюсь, разразил­ся скандал. У Софы тоже. Ко мне отнеслись с опаской, но, когда я показал им диплом Московской консерватории, немножко успокоились.

Моя мама всегда считала, что все дети должны быть рядом, и, по ее мнению, я переметнулся во вражий стан. Как это — их мальчик, которого они растили, уходит и будет зарабатывать деньги не для них?! Кроме того, мама хотела сама привести мне невесту. Но я сказал: «Мама, я с ней буду жить, а не ты». Она возмутилась: «А почему я с ней не буду жить?!» Пояснил: «Потому что не принято так. Мы будем жить отдельно, и это уже будет моя семья».

Короче говоря, мы с Софой все равно поженились. Год жена с мамой действительно оставались в довольно натянутых отношениях. Но когда мама увидела нашу дочку Машеньку, которую я назвал в ее честь, материнское сердце смягчилось. В семье наступил полный лад. Свекровь научила невестку делать сациви, лобио, долму, любила посидеть поболтать с ней на кухне, и когда Софа доставала сигарету, мама ей поджигала спичку. В семье Софы — а первое время мы жили у них — также довольно быстро поняли, что я на самом деле хороший парень.

Какой из этого всего вывод? Высшая сила, безусловно, существует. Есть неведомые механизмы контролирования нас, патронажа.

Может, когда-нибудь человечество и раскроет этот секрет. Знаю лишь, что в автобус тот меня посадили не случайно — это не мой выбор, так было задумано там…

Софа собиралась продолжить учебу, но родилась Маша, и стало не до того. Я постоянно мотался по гастролям. Работая с Кобзоном, можно было жить только на перекладных, в гостиницах. Валечка Толкунова тоже любила гастролировать. И с Галей Ненашевой были постоянные поездки. Когда Софка пошла рожать Машу, я уехал в Минск. Она сказала: «Если ты не придешь забирать ребенка из роддома, я тебе его не дам никогда!» Я испугался и приехал за свой счет. Забрал дочку и отбыл обратно. Потом на свет появилась Даша… Софа возила обеих в музыкальную школу. Она абсолютно театральный человек, великолепно знает музыку — когда дети учились, сразу слышала, если они ошибались нотой.



Младшая дочь Дарья, ее муж Вадим и их дочка Алиса (Нью-Йорк, 2015). Фото: из личного архива Левона Оганезова

— Детям, внукам ваш дар передался? Музицируют?

— Музыкальные все, но музыкой не занимается никто. Маша, окончив Гнесинское училище, уехала в Америку. Ей было 19 лет, но мы возражать не стали. Там же познакомилась с будущим мужем, Максимом. Уже 22 года живут, все у них прекрасно. Все-таки важно, когда для человека понятие «семейные ценности» — не пустой звук. В общем, оглядевшись в Америке, Маша сказала: «Музыкой здесь не прокормишься» — и пошла учиться в университет на факультет «международный бизнес и финансы». По окончании работала в корпорации General Electric финансовым аналитиком. В какой-то момент ей захотелось творческой работы, вместе с подругой они открыли в Нью-Йорке продюсерскую компанию по организации концертов и гастролей, втянулись в это дело. Первый опыт был поставлен на мне, а потом многие у них перебывали: Театр Наций принимали, Театр Фоменко, «Виртуозов Москвы»… И все говорили: «Никогда еще мы не гастролировали с таким комфортом». Я счастлив за Машу.

У нее две дочки. Ника учится в университете, а Наташа еще в школе. Обе очень талантливые, способные к языкам и к музыке — обе пели в Нью-Йоркском молодежном хоре, ездили даже на международные гастроли.


Младшая наша дочка, Даша, тоже училась здесь, в ЦМШ, но, как и сестра, музыку забросила. В Штатах она окончила Университет Кларка, потом получила степень магистра в Нью-Йоркском университете по специальности «PR и международные отношения». А сейчас возглавляет отдел организации фестивалей в компании, которая проводит крупнейший в мире конкурс среди балетных студентов. Замужем. Муж Вадим, по фамилии Король, — партнер в большой мебельной фирме. Толковый парень. Их дочке Алисе пять лет. Как говорят на Украине, цекавая — соображает моментально. А характер точно как у моей жены. В день ее рождения звоню, ставлю планшет на пюпитр и играю ей «Happy Birthday to You». Вдруг Алиса прерывает меня: «Дедушка, ты сперва скажи: «Здравствуй, дорогая внученька! Поздравляю тебя с днем рождения!», а потом уже играй». Повторяю за ней: «Здравствуй, моя дорогая внученька…» Она: «Ну вот. Теперь играй!» Абсолютная женщина!

Левон Оганезов с внучкой

С внучкой Алисой. Фото: из личного архива Левона Оганезова



— Вы тоже какое-то время жили в США. Чем там занимались?

— Мы потянулись вслед за старшей дочкой: не хотели, чтобы сестры жили далеко друг от друга. Младшей тогда было 13 лет. Мне там помогло то, что меня узнавала каждая собака: я был уже довольно известным. Сразу же получил приглашение преподавать в музыкальной школе, вскоре набрал учеников. Кроме того, участвовал в концертах всех наших артистов, приезжавших в Америку.

Вечерами работал во французском ресторане — попал туда по совету коллег-приятелей. Они научили: «Пройдись по улицам и по пути заходи во все рестораны». Я пошел. Зайду, увижу пианино — спрашиваю: «Можно я у вас поиграю? Бесплатно». В третьем ресторане мы обо всем договорились. Он был французский, назывался Ermitage, располагался неподалеку от Линкольн-центра

и рядом с театральной частью Бродвея. Часто туда приходили артисты. Я работал там два с половиной года — каждый вечер, кроме понедельника, аж до часу, до полвторого ночи.

Однажды пришла группа из четырех человек во главе с Адриано Челентано. Я тут же стал играть попурри из его самых известных песен. Он на меня посмотрел и говорит по-английски: «Кроме тебя в этом (выругался смачно) городе никто такой музыки не знает». Оказывается, это его очень обижало.



Дочка Мария и ее муж Максим (2016). Фото: из личного архива Левона Оганезова

Еще такой случай запомнился. 9 мая звонит мне хозяйка ресторана: «У нас на два часа дня заказан банкет на 40 человек. Ты сможешь приехать днем?» Конечно, я поехал. Думаю: в День Победы, очевидно, там ветераны собираются — надо играть военную тематику. Прихожу. За длинным столом сидят люди, выпивают, закусывают, тихонько разговаривают. По-русски. Начинаю наигрывать военные песни — одну, вторую, третью… Ко мне подходит мужчина и говорит: «Сынок, ты нам эти песни не играй, мы воевали с другой стороны». Оказалось, это власовцы собрались — вспомнить свои боевые дни. Страшно

мне стало: могли ведь и побить. И я начал играть довоенный репертуар: «Рио-Риту», песни Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, романсы Петра Константиновича Лещенко. Тут они даже подпевать стали. Много денег дали, кстати.

Так бы все и продолжалось, если бы мне не позвонил Игорь Угольников и не пригласил стать соведущим в новой программе «Добрый вечер с Игорем Угольниковым». Я немедленно собрался, приехал в Москву, и началась моя третья жизнь.

— Прожив полвека в одном браке, вы разобрались в том, что такое семейное счастье?

— Марк Твен писал: «Ощущение полного счастья может быть только у идиота». Я согласен, не бывает счастье абсолютным. Понятие это нечеткое, в чем-то схожее с коммунизмом: по идее хорошо, но недостижимо. И вообще счастливым бывает лишь мгновение, секунда, миг между прошлым и будущим. Хотя и жизнь наша по большому счету тоже мгновение. Одно могу сказать точно: я ничего в своей жизни не хотел бы изменить — ни работу, ни семью. Даже если бы довелось все повторить, я для себя выбрал бы то же самое. И тех же самых. А что я четко уяснил, дожив до старости, так это то, что с женой не надо спорить — бесполезно. Знаете анекдот на эту тему? Старая семейная пара, лет под девяносто. Жена говорит: «Ну вот, мы дожили до такого юбилея — женаты уже 60 лет! Ты меня так же любишь, как и раньше?» Муж: «Послушай, я тебя прошу: не начинай утро со скандала!»

Левон Оганезов с семьей

С женой Софьей, дочерью Марией и внучками Вероникой и Натальей (справа). Фото: Сергей Иванов


ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ЗАКУЛИСНОЙ

— Левон, вы личность феноменальная. Аккомпанировали практически всем знаменитостям оте­чественной эстрады, стали обладателем почетного звания «Народный артист России». Помимо блистательного исполнения абсолютно любой музыки, вы обладаете уникальным артистическим талантом, даром рассказчика. Настоящая звезда эстрады. Человек-оркестр…


— Две реплики на эту тему. Первая. Зиновий Ефимович Гердт как-то сказал: «Когда хвалят артиста, такое впечатление, что в соседней комнате стоит гроб с телом этого артиста». Вторая. Где-то нас с Аркановым назвали «две звезды». К сожалению, не смогу повторить, как откомментировал это Аркаша (непечатно получится), но это было в рифму и очень смешно. Я отношусь ко всякого рода восхвалениям иронично прежде всего потому, что я не звезда, а планета. И я не лидер. На равных могу быть с кем угодно, а лидерствовать мне не нравится — может, из-за того что в семье был младшим.

— Артисты, особенно эстрадные, подразделяются на тех, кто обожает розыгрыши, и тех, кто их терпеть не может. Вы к какой категории относитесь?

— Если честно, не очень люблю: мне всегда жалко разыгрываемого. Он так беззащитен. Я в молодости это испытал. Новичков было принято разыгрывать. Вызывают, например, срочно. Звонок: «В семь утра в концертном костюме быть возле Москонцерта! Автобус до Тушино, на праздник авиаторов». Я, дурачок, приезжаю, жду — никого нет. Обеспокоенный, звоню: «Что-то нет автобуса». — «Как?! Срочно позвони туда-то…» Кстати, эта шутка над новенькими до сих пор существует.

На гастролях мы с товарищами часто разыгрывали друг друга. Однажды после концерта сели поиграть в преферанс. Один из музыкантов выпил больше обычного и периодически клевал носом. В какой-то момент, когда он в очередной раз закрыл глаза, мы выключили свет. Дело было в Мурманске, а там темень несусветная, звезд вообще не видно. Мы говорим: «Саш, твой ход». Он встрепенулся и вдруг как закричит: «Ребят, что со мной?! Я ослеп!» Долго мы его успокаивали… Да-а-а, несколько человек, договорившись, запросто могут свести одного с ума.

Еще один общий заговор вспомнился. На моих глазах все происходило, в Колонном зале Дома союзов. Лидия Русланова перед выходом на сцену обязательно должна была кого-нибудь обругать: «Что ты здесь встал, остолоп?!» Или: «Тоже мне, расфуфырилась как проститутка!» Ее костюмер и гример, как только заканчивали свои дела, сразу убегали. Тогда конферансье был такой, Ладыжинский. Однажды он говорит: «Давайте все спрячемся. Она выйдет — никого нет». Все так и сделали. Он крикнул ей: «Лидия Андреевна, ваш выход!» — и выбежал. Все забились в маленький предбанничек за кулисами, подсматривают. Русланова входит, подправляет бюст и только открывает рот, чтобы разнести кого-нибудь в пух и прах… Никого нет! В растерянности оглядывается. А пора уже выходить на сцену. Тогда певица подходит к мраморной колонне, пинает ее ногой и в сердцах восклицает: «Понаставили тут колонн!» И пошла на сцену.

Андрюша Миронов однажды попытался меня разыграть, но безуспешно. Мы выступали в Венгрии, за концерт платили хорошие деньги. Он подговорил нашего общего приятеля: «Пойди к Левке, скажи, что ввиду непредвиденных обстоятельств — придумай что-нибудь — концерт будет бесплатный. Короче, денег не дадут». Тот приходит и передает мне это. Я по наивности ответил: «Ну и ладно. Для меня выйти на сцену с Андрюшей — такое удовольствие, что я сам доплатил бы за это». Потом вместе смеялись над неудавшимся розыгрышем.

— Вы ведь много вместе выступали…



— Да, очень. Андрюша, поскольку вырос в эстрадной семье, сильно вы­игрывал в сравнении с драматическими артистами. К выступлению на эстраде он относился так же серьезно, как к работе в театре: готовил сцену, ставил марки — где должен стоять он, где стул, долго репетировал с осветителем. Все концерты Миронова были незабываемыми. Кроме него, на моей памяти только три человека из актеров умели по-настоящему делать что-то действительно интересное на эстрадной сцене. Олег Анофриев — у него концерты всегда были режиссерски выстроены от начала до конца. Лариса Голубкина очень нестандартно работала. И конечно, Гурченко — все до миллиметра выверяла: куда посмотрит, как повернется… Люся большой профессионал и патологически музыкальная. Если бы занималась музыкой, была бы гением. А вот, допустим, Юрию Васильевичу Яковлеву было все равно: Пушкина прочитать — пожалуйста, письма Чехова — Бога ради. Он все это делал интересно, но без энтузиазма.

Левон Оганезов с Ларисой Голубкиной

С Ларисой Голубкиной (концерт к 100-летию Давида Ашкенази, 2015). Фото: PhotoXPress

Относиться к эстрадной сцене так же профессионально, как к драматической, почти никто из актеров не хотел. А публика-то та же самая. Андрюша это понимал абсолютно, уважал зрителя. Приезжал за два часа до начала концерта. Садился с людьми пить чай, расспрашивал, как дела дома. Народ балдел оттого, что сам Миронов общается с ним на равных. Он дружил со всеми. Специально для осветителей проговаривал весь свой концертный монолог — чтобы те точно поняли, в какой момент какой софит нужно включить. Поэтому у него все работало как часы. Один парень вдруг на секунду позже навел свет и получил от Андрея скандал. Переживал дико, плакал, извинялся: «Андрей Александрович, простите, я просто промахнулся, не попал на кнопку». У Миронова во время выступления точность во всем была совершенная. А казалось, все, что он делает, — импровизация.

Он был человеком эрудированным и невероятно организованным: тщательно выстраивал свой день, никогда никуда не опаздывал, не просыпал, был чистоплотен, не терпел беспорядка. Но и гулял по полной. Никто никогда не отказывался прийти к Андрюше, если он накрывал стол. Очень значительный во всем был человек. Прирожденный лидер. Мы с ним много общались, ходили друг к другу в гости, я очень любил его и берег. Не хватает таких людей. Жутко грустно оттого, что они уходят.

— С Аркадием Аркановым вы, кажется, дружили…

— Помню, зашел к Аркаше в больницу, а он мне: «Я придумал себе электронный адрес: я — собака — ум — точка — ру». Через неделю умер.


Неиссякаемого остроумия был человек, царство ему небесное. Блистательные остроты из него просто выскакивали. И все это выдавалось с неизменно невозмутимым, абсолютно бесстрастным выражением лица. Однажды мы были вместе в Америке. Мы с младшей дочкой собрались в «Метрополитен-оперу» на «Бал-маскарад» Верди, дирижировал Пласидо Доминго. Мне даром досталось три билета. Предложил Аркаше. Он, не выспавшийся после перелета, говорит: «На мюзикл я пошел бы, а на опере засну». — «А куда же мне девать билет? — спрашиваю. — $30 все-таки стоит». — «Продай», — предлагает. Я отвечаю: «Там билеты очень трудно достать — пожалуй, я продам за $50». Он тут же: «Отлично. $20 отдашь мне». Мы все-таки продали билет за $30, то есть гешефта не получилось. Даша говорит: «Тогда угости меня шампанским». Естественно, я угостил, а сам выпил рюмку коньяка. Рассказал Арканову: «На твой билет Даша выпила шампанского, а я коньяка». Ответ последовал незамедлительно: «Шампанским я Дашу угощаю, а коньяк тебе придется мне вернуть».

Или же наша поездка в Израиль… Лежим на пляже, никого не трогаем. Вдруг одна дама не пойми почему облаяла нас. Наорала, вызверилась и пошла в море. А мы с испорченным настроением остались на берегу. Аркаша флегматично водил палочкой по песку. Когда она нырнула, задумчиво произнес: «Интересно, есть Бог или нет?» Сердитая тетка вынырнула, и он с таким же философским видом заметил: «Бога нет».

А как Аркаша рассказывал! Одни его знаменитые, как он говорил, «сказочные» анекдоты чего стоят. Мужик поймал золотую рыбку, она ему: «У меня времени нет — ты свои желания объедини в одно, я сразу и выполню». Тот долго думал, наконец объявил: «Объединил! Хочу, чтобы у меня все было!» Рыбка: «Выполняю: у тебя все было…» Или такой. Золотую рыбку поймал еврей. Она просит: «Отпусти, я выполню три твоих желания». Он: «Значит, так: я хочу три миллиарда евро в швейцарском банке, семь островов в Атлантическом океане, парк автомобилей «роллс-ройс». Это раз…» А про пушкинскую сказочную старуху какой шикарный! Вытащила бабка невод, а в нем — бутылка заплесневевшая. Открыла — оттуда джинн. Тоже готов исполнить три желания. Она перечисляет: «Хочу стать 18-летней девушкой-красавицей. Хочу жить не в ветхой землянке, а в роскошном дворце. Хочу, чтобы этот старый, толстый, дряхлый кот превратился в прекрасного юношу, который будет моим мужем». — «Будет исполнено!» — сказал джинн и исчез. Старуха тут же стала юной красоткой, перед ней возвысились великолепные дворцовые палаты, а рядом стоит юноша неземной красоты и говорит: «Вот теперь ты пожалеешь о том, что три года назад меня кастрировала!»

Левон Оганезов с Григорием Гориным и Аркадием Аркановым

С Григорием Гориным и Аркадием Аркановым (1997). Фото: PhotoXPress



— Не менее блистательным рассказчиком анекдотов был и Юрий Владимирович Никулин — тоже не посторонний вам человек…

— Когда его спрашивали: «Вы вот такой анекдот слышали?», он отвечал: «От вас — нет».

Поскольку мы с Юрием Владимировичем вместе снимались в программе «Белый попугай», то анекдотами обменивались постоянно. Он их, как известно, коллекционировал, но и у меня немалый запас имелся. Мои Юра тут же корректировал. Точно знал, какие детали нужно убрать, прямо математически рассчитывал идеальную форму анекдота. Абсолютный гений! Однажды говорит: «Слушай, я два расскажу — посоветоваться хочу, что-то не уверен в них… Вот первый. Идет девушка, у нее под мышкой батон белого хлеба. Перепрыгивает через лужу, и хлеб падает прямо в грязь. Она идет дальше. Прохожий кричит: «Девушка, ну вы

хоть подберите хлеб-то!» Она отвечает: «Я черный не люблю». «Ну как тебе?» — спрашивает. Я замялся: «Как-то не очень». — «И мне, — говорит, — не очень. Слушай второй. В купе поезда сидит женщина с маленькой собачонкой, напротив — мужчина, трубку раскуривает. Женщина пшикает на песика духами. Мужчина ей: «Перестаньте пшикать: запах отвратительный!» Она в ответ: «А вы прекратите курить: собачка задыхается!» Он продолжает, она уже жалобно просит: «Умоляю, не курите: мой песик не выносит дыма». Реакция — ноль. Наконец возмущенная женщина выхватывает у него изо рта трубку и выбрасывает в окно. Через секунду мужчина берет собачку и тоже выкидывает в окно. Ужас! Крики, вопли, стоп-кран… Поезд резко останавливается, все выскакивают на перрон. И что видят: бежит собачка и в зубах держит…» — Никулин вопросительно смотрит. Я «угадываю»: «Трубку!» — «Нет, — говорит он, — неверно. Батон. Из первого анекдота».

Вообще-то Юрий Владимирович был человек закрытый. Он со всеми общался, всем улыбался, но попасть к нему в дом мог далеко не каждый. Близко контактировал с очень узким кругом. По профессии он был комик, причем гениальный: сам придумывал невероятное количество смешных реприз, от него никогда не звучало заученных шуток, бесконечно импровизировал, смешил всех. Как-то раз во время съемки «Белого попугая» на него вдруг упал фонарь на стойке. Не шелохнувшись Юра произнес: «Потом все скажут: Никулин был в ударе». Моментальная реакция! Но, повторяю, в жизни он был человек серьезный, отнюдь не комик.

Мало кто знает, что на войне Никулин получил тяжелую контузию, говорили даже, что не сможет ходить. И он самостоятельно встал на ноги. Однажды мы большой группой артистов приехали куда-то в провинцию на гастроли. Переодевались и гримировались перед выступлением в спортзале. Гришка Горин еще был жив, светлая ему память. Никулин говорит ему: «Хочешь, фокус покажу?» Делает какое-то движение и на одной левой руке начинает подтягиваться на турнике. А ему тогда было 62 года. Мне такое даже в молодости не снилось!

Левон Оганезов с семьей

— Ничего в своей жизни я не хотел бы изменить — ни работу, ни семью. Даже если бы довелось все повторить, выбрал бы то же самое. И тех же самых. Фото: Сергей Иванов

— Левон, а как вы относитесь к своей известности? Вам с ней комфортно?

— Я известности не добивался — она сама пришла. Не знаю уж почему. Может, потому что я никогда не отказывался от любой работы, в том числе от бесплатной? Как бы то ни было, мне приятно, что это произошло. Не из-за себя — из-за своих. Недавно дочка с внучками прилетали из Америки, и мы вместе поехали в Питер. Идем по Невскому, а люди, увидев меня, восклицают: «О, Левон Оганезов!» — улыбаются, здороваются, автографы просят, фотографируются. И им, девчонкам моим, так приятно. Они же там, за океа­ном, не представляют, насколько знаменит их папа и дедушка. (Смеется.)


Левон Оганезов Левон Оганезов

Родился: 25 декабря 1940 года в Москве

Семья: жена — Софья Вениаминовна, домохозяйка; дочери — Мария (46 лет) и Дарья (36 лет), обе занимаются организацией концертной деятельности и музыкальным администрированием; внучки — Вероника (21 год), Наталья (16 лет), Алиса (5 лет)

Образование: окончил Московскую консерваторию им. Чайковского

Карьера: пианист, аккомпаниатор, композитор, аранжировщик, концертмейстер эстрады, артист Москонцерта, конферансье, телеведущий («Добрый вечер с Игорем Угольниковым», «Белый попугай», «Жизнь прекрасна»)

Загрузка...