Игорь Верник: мне было непросто дать сыну свободу

 

—15 августа исполнилось 30 лет со дня страшной аварии, в которой погиб Виктор Цой. Вам довелось быть с ним знакомым?

— Так сложилось, что в молодости я Цоя не слушал. У каждого своя музыка, свой вкус, и эти музыкальные пристрастия формируются компанией, средой, кто-то должен тебе это показать, рассказать, разделить с тобой увлечение. В моей школьной и студенческой компании Виктора Цоя, конечно, знали, но особенно не слушали и не фанатели. Я никогда не был на его концертах и не был знаком с ним лично. В молодости я ходил на концерты «Бригады С» Гарика Сукачева, на «Машину времени», на Аллу Пугачеву…августа исполнилось 30 лет со дня страшной аварии, в которой погиб Виктор Цой. Вам довелось быть с ним знакомым?

— Вы сразу приняли предложение сыграть в фильме «Цой»?

— Конечно, как может быть иначе, если Алексей Учитель предлагает сняться в его картине. Кроме того,  взбудоражила ностальгическая возможность снова пережить ощущения и эмоции молодости, того времени. Мы обсуждали образ, продумывали внешний вид, костюм. Мне изготовили парик, потому что Юра Айзеншпис носил длинные волосы.  Да у меня у самого в те годы была такая шевелюра, что мама не горюй! Хотя играю я все‑таки не конкретно Айзеншписа, а скорее собирательный образ, но в большей степени за ним стоит, конечно, его фигура.

Я был счастлив работать с Алексеем Ефимовичем Учителем, оператором Юрием Клименко, с моими прекрасными партерами — Женей Цыгановым, Паулиной Андреевой, с которой мы дружим и работаем в одном театре, Надей Калегановой, Марьяной Спивак и всеми остальными коллегами. Все знают, как Алексей Ефимович скрупулезно относится к выбору актеров, про него легенды ходят, как он может до последнего пробовать артиста, сомневаться, искать и снова пробовать. Известны случаи, когда он начинал снимать актера и через пару дней вдруг понимал, что ошибся, и брал другого. Поэтому момент проб и первых съемочных дней был волнителен для всех актеров без исключения. Но при всем этом и несмотря на то, что мы снимали историю очень тяжелого события, сами съемки проходили как‑то очень легко, влюбленно, с юмором, фантазийно и душевно.

— А с Юрием Айзеншписом вы были знакомы в жизни?

— Да, с Юрой я был знаком, но общаться мы начали уже после того, как случилась та трагедия, Цоя уже не было в живых. Спустя какое‑то время Айзеншпис стал продюсировать Влада Сташевского, а я вместе со Степаном Михалковым и Федором Бондарчуком участвовал в организации фестиваля «Поколение». Именно там мы с Юрой познакомились, я его запомнил с первой же встречи — Айзеншпис очень выделялся среди всех остальных. Во-первых, в той музыкальной среде он был, пожалуй, старше всех и чувствовал себя гуру. К тому же за ним простирался шлейф 17 лет, проведенных в заключении за валютные операции. Он был для нас, молодых, как авторитет, с налетом криминальности. И параллельно за ним был шлейф, связанный с личностью, с музыкой Цоя. Сам по себе Юра был человеком довольно закрытым, в нем чувствовалась сила, уверенность, основательность и — временами — определенная жесткость. Но все это сочеталось с какой‑то фантастической влюбленностью в то дело, которым он занимался, в сам процесс, атмосферу, людей. В нем абсолютно не было суетности и нервозности. При том что за своего артиста он мог, как говорится, глотку перегрызть. Такая вот гремучая смесь. Помню его всегда в черном кожаном пиджаке и черной рубашке, расстегнутой на две-три пуговицы. Худощавый с пронзительным взглядом. Всегда очень внимательный, включенный в процесс, практически как мать родная для своего артиста.

— Каким вам его хотелось показать зрителю?

— Таким, каким он был в жизни, — одним из первых продюсеров в Советском Союзе, ведь, можно сказать, с него все начиналось. Мне кажется, что и само понятие «продюсер» появилось в нашей стране вместе с Айзеншписом.

— Вы были с ним в дружеских отношениях?

— Я бы так никогда не сказал, мы были знакомы, вращались в одной среде, встречались в разных актуальных на то время местах. На той же «Партийной зоне», которую я придумал и спродюсировал. Подсмотрел интересный проект в Торонто, когда жил и работал там несколько месяцев. Помню, пришел однажды к Олегу Николаевичу Ефремову во МХАТ имени Чехова, где на тот момент я уже служил несколько лет, и сказал, что меня пригласили принять участие в американском мюзикле. Приехал продюсер, набрал труппу танцоров и музыкантов, а на три главные роли выбрал двух вокалистов и меня. На мою просьбу отпустить меня из театра на несколько месяцев Олег Николаевич с улыбкой ответил: «Ну что ж, это интересно. Давай, поезжай, потом расскажешь!» Я сейчас вспоминаю те годы, и самому не верится, какое же это было лихое время. Мы ничего не боялись. Взял и рванул в неизвестность из своей привычной театральной среды. И вот мы с труппой отправились в Канаду, начали там репетировать, сыграли несколько спектаклей. А потом при довольно странных обстоятельствах наш продюсер исчез, а нас выселили из гостиницы, мы все оказались на улице. Попросту говоря, нас кинули, было понятно одно — дело ясное, что дело темное. (Смеется.)

— Как вы все это пережили?

— Мы пришли с дневной репетиции в мюзик-холле, а наши вещи уже стояли внизу, и в гостиницу нас не пускали. На какой‑то русской радиостанции дали срочное объявление о попавших в беду артистах из России, и нас всех разобрали по домам местные жители. А тогда еще мобильных телефонов не было, и мы оказались разъединенными, без какой‑либо связи друг с другом. Кое-как мы все же наладили общение. Какое‑то время еще надеялись, что наш мюзикл возродится и мы вернемся на сцену. Гуляли по вечерам, обсуждали, как жить дальше, и однажды я увидел интересное зрелище. На улице стоял автобус, оборудованный под съемочную площадку, с большими окнами от пола до потолка, и внутри происходило какое‑то движение. Я подошел узнать, что это такое, и мне объяснили, что это формат дискотеки, куда приходят музыканты, общаются с ведущими в клубной атмосфере. В итоге через пару месяцев мне удалось вернуться в Москву, и я пошел к Ване Демидову на канал ТВ-6 и рассказал эту историю. Он загорелся и сказал: «Давай это делать!» Я позвал своего товарища Гошу Куценко вести это шоу, и Леру Кудрявцеву, с которой дружил. Для нее это стало дебютом в качестве ведущей. Она тогда танцевала и к телевидению никакого отношения не имела, пришла на пробы, и мы ее утвердили.

— Видимо, и Айзеншпис был частым гостем вашей «Партийной зоны»?

— Конечно, мы много где пересекались, и на «ПЗ», и в ночном клубе Антона Табакова на Красной Пресне, где проходили большие крутые вечеринки, и во многих других местах. Юра вроде был вместе со всеми, но в то же время и сам по себе, такой одинокий волк. С ним невозможно было представить панибратского общения, он был как бы над всеми. До сих пор помню его тяжелый, колючий взгляд, когда не поймешь, о чем он сейчас думает. В силу своего прошлого он знал цену таким вещам, о которых мы даже не догадывались. Однажды у нас с ним случился небольшой конфликт, когда ему показалось, что я со сцены как‑то иронично отозвался о Владе Сташевском со сцены. Но мы благополучно с этой ситуацией разобрались.

— С ностальгией вспоминаете те времена?

— Конечно. Так неожиданно и по‑своему странно сложилось: я готовил себя для жизни в театре и кино, но и представить не мог, что буду связан с историей зарождения новой музыки и вообще российского шоу-бизнеса. Благодаря тому, что однажды я познакомился с оператором Мишей Мукасеем, который позвал меня сниматься в клипе американской рок-звезды Джоанны Стингрей, потом в клипе Алены Свиридовой, а затем в рекламе издания «Коммерсантъ», я как‑то быстро и незаметно попал в эту среду, в которой бурлило и рождалось все новое. Тогда только рухнул Советский Союз, и понеслось: свобода, демократия, конкурсы красоты, модельные агентства, клубы, вечеринки! Потрясающая романтика конца 80‑х — начала 90‑х. И я оказался в самом эпицентре. ä
ä Меня позвали на телевидение — вести программу о рекламе «Рек-тайм», я долго сопротивлялся, говорил: «При чем тут я, какой из меня телеведущий?!» Но меня все‑таки уговорили, и мне понравилось. Я стал вести разные программы, шоу, мероприятия с приезжающими в Россию суперзвездами — Линдой Евангелистой, Наоми Кэмпбелл, Клаудией Шиффер. Помню, мне позвонили в день рождения, 11 октября, и сказали: «Сегодня будет показ, приезжает Линда Евангелиста, вести можешь только ты», — и как тут откажешься, хоть и день рождения, и гости уже приглашены. Я смешно собирался на то мероприятие: пиджак — синий с золотыми пуговицами — взял у знакомого продюсера, черные брюки у меня на тот момент уже были, цветной галстук попросил у другого товарища, запонки — у третьего…

— В последние годы одним из главных мечтаний вы называли выпуск сборника своих песен в разных жанрах…

— Главной мечтой это точно не было, потому что песни я пишу иногда, а чаще все-таки пишу стихи. Знаете. вы сейчас сказали про сборник песен, и у меня возникла ассоциация: 7-8‑й класс советской школы, наши девочки-одноклассницы вели дневники и записывали туда свои любимые песни. Рядом со мной за партой сидела такая девочка, и я прекрасно помню ее «песенник» — толстая тетрадь, в которой разноцветными чернилами были записаны любимые строчки из песн советских лет, а страницы разрисованы губками, сердечками и украшены переводными наклейками. Эти песенники были своеобразными заменителями сердечных переживаний, предвкушением романтики, к которой готовит себя каждая девочка. У меня же никогда в мыслях не было желания вести сборник песен. Я собирался выпустить альбом и давно это сделал, он называется «На бегу». Последние пару лет песни как‑то не пишутся, возможно, не достаточно новых эмоций. Также в последнее время я много раз начинал и бросал составлять книгу своих стихов и дневниковых записей, собранных с юношеских до зрелых лет. И вот когда случилась у всех нас вынужденная самоизоляция, я наконец‑то дописал свою книгу-автобиографию «Брошенные тексты». Она должна выйти в издательстве «АСТ» в самое ближайшее время.

— Чем вам запомнится лето 2020‑го?

— За несколько дней до объявления карантина произошло очень важное для меня событие — в моем родном театре, МХТ им. Чехова мы выпустили премьеру «Чайки» по Чехову, в постановке европейского режиссера Оскараса Коршуноваса. Я сыграл Тригорина, Даша Мороз — Аркадину, а Паулина Андреева — Нину Заречную, такой вот треугольник у нас образовался. Мы успели сыграть три спектакля и ушли на карантин. Я был счастлив в сентябре вернуться к работе и начать играть спектакли.

Первая половина лета была для меня чудесной дольче витой, сладким ничегонеделанием, незнакомой мне праздностью, беспечностью и отсутствием каких-либо значимых задач. Можно было просто вставать утром и плыть по течению настроения. Эту половину лета я провел с семьей — с братом, сыном, папой. А вторая половина оказалась очень насыщенной по работе. В июле я начал сниматься в сериале «Псих» у Федора Бондарчука, где у меня очень неожиданная и драматичная роль. Такого персонажа я еще никогда не играл, и сам материал замечательный — это сценарий Паулины Андреевой. Мы много лет дружим с Федором, но до «Психа» я никогда не работал с ним как с режиссером. Это было невероятно интересно. А в августе я уехал в Калугу, где начались съемки второго сезона  сериала «Жуки». Прекрасно было из столичной жизни, окружения небоскребов окунуться в деревенскую глушь, словно контрастный душ принял. Съемки идут до сих пор, мы снимаем мы в маленькой деревеньке на 15 домов, с гусями, свиньями и овцами, гуляющими в округе. Сейчас похолодало, а мы снимаем жаркое лето. В общем, классика кино. Артисты в кадре раздеты, вся съемочная группа — в куртках и шапках.  Плюс снялся у Гриши Константинопольского в «Мертвых душах» и еще в паре пилотов.

— А не довелось ли вам поработать с сыном Гришей, который пошел по вашим стопам?

— Да, летом, еще на карантине, Саша Молочников предложил нам вместе сняться в проекте «Безумие» на платформе «Яндекс». Сериал про карантин, но сильно отличающийся от всего, что в то время было снято. Особенность работы была в том, что квартиры артистов стали съемочными площадками, актеры снимались, находясь каждый в своем пространстве. Поскольку мы с Гришей были на карантине вместе, то очень удачно сыграли историю отца и сына. Правда, у наших героев совсем не такие отношения, как у нас с сыном в реальности, а прямо противоположные — сложные, далекие от тепла и любви. Проект получился очень ироничным и жестким.

— Несколько лет назад вы говорили про сына: «Такой болезни, желания и трепета к актерской профессии, как у меня, я пока в нем не чувствую». Что изменилось за это время?

— Так было, но время многое расставляет по своим местам. У нас уже был опыт совместной работы в спектакле «Светлый путь 19.17» на сцене МХТ имени Чехова. Гриша учится в Школе-студии МХАТ и только начинает себя пробовать на театральной сцене. Я играл главную роль — Владимира Ленина, а Гриша был в массовке вместе с однокурсниками, они изображали рабочих и крестьян.

Вирус любви к актерской профессии в нашу семью занес, конечно, мой папа. Он с детства мечтал стать актером. Еще мальчишкой, в Харькове, он создал драмкружок, в 17 лет приехал в Москву и поступил в ГИТИС, его диплом об окончании подписала великая Книппер-Чехова. Он стал актером, а позже работал на радио главным режиссером литдрамвещания. Так вот, как говорит мой папа своему внуку Грише: «Этой профессией можно заниматься, только если не мыслишь себя ни в чем другом». И я вижу: чем дальше, тем больше Гриша погружается в профессию, влюбляется в нее, что вполне естественно. Вот мой папа был из тех, про кого говорят «поцелованный Богом»: что‑то его озарило, и он просто горел и бредил мечтой стать актером. А я уже рос в этой атмосфере, и, что называется, деваться мне было некуда.

— В чем сегодня заключается ваша помощь сыну?

— Моя помощь заключается в том, что я ему не оказываю никакой помощи. Я максимально отстранился от процесса его учебы, от съемок в кино, которые у него уже довольно активно начались. Этим летом Гриша отснялся в двух проектах. Да, до определенного момента я был из тех отцов, про кого говорят «сумасшедший родитель», всячески опекал его и старался участвовать во всем, что касалось жизни сына. Но с того момента, как Гриша поступил в институт, я отстранился. В начале первого курса я еще попытался что‑то посоветовать, у нас случилась пара конфликтов, и я понял, что нужно отойти в сторону. Чтобы сын двигался сам, сам принимал решения,  сам набивал свои шишки и сам учился их залечивать. Тем более что у него замечательные педагоги и отличный курс. Да, мне было непросто дать Грише свободу, и в какие — то моменты я тащил себя за волосы, как Мюнхгаузен, из пространства сына. Не могу сказать, что я отдалился, но он начал  жить самостоятельно, что для нас с его мамой очень важно. Я вижу, как он взрослеет, меняется, и эти перемены мне очень нравятся. В чем‑то узнаю в нем себя, в чем‑то нет. Мы очень похожи, но в то же время очень разные. И это тоже очень нравится мне. Всегда существует опасность, когда сына состоявшегося актера хочешь не хочешь начинают сравнивать с отцом. Вот возьмем Олега Павловича Табакова. Паша Табаков, конечно, — сын своего отца, но он другой и тем интересен. Так же и Ваня Янковский, который очень похож на папу и на деда, но по природе другой, у него своя индивидуальность. И я бесконечно рад, что Гриша — другой, со своей психофизикой, что у него сильный характер, что он личность. И мне все более и более интересно наблюдать за ним.

Досье

Родился: 11 октября 1963 года в Москве

Образование: Школа-студия МХАТ

Семья: разведен, сын Григорий (20 лет)

Карьера: актер, телеведущий, телепродюсер. Снялся более чем в 100 фильмах и сериалах, среди которых: «Дикари», «Бумеранг из прошлого», «Бомбила», «Белая гвардия», «Мамы», «Тот еще Карлсон», «Последний из Магикян», «Кухня», «Чемпионы», «Физрук», «Жуки», «Игра на выживание». Актер МХТ имени Чехова с 1987 года.