Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Игорь Корнелюк: «Это сейчас теща меня любит и уважает, а раньше всякое бывало»

0

Сестрорецкий район, поселок Тарховка под Санкт-Петербургом. С одной
стороны — Финский залив, с другой — озеро Сестрорецкий Разлив. Тишина,
покой, красота… В 1917 году в этих местах скрывался в шалаше от властей
Ленин. Сто лет спустя здесь же уединяется от городского шума Игорь
Корнелюк с супругой Мариной — в роскошном загородном особняке, где наши
корреспонденты и беседовали с композитором.

— Игорь, считается, что мужчине положено посадить дерево, родить сына и построить дом. Вы все это осуществили: деревьев полон сад, сын взрослый, дом великолепный. Как, по-вашему, этого достаточно или все же чего-то недостает?

— Мне кажется, человек непременно должен что-то создавать: шить, изобретать, снимать кино, сочинять книги или музыку — значения не имеет. А еще любить: жизнь, людей, природу, родину, наконец. И самое главное, пожалуй, — хотеть. По-моему, когда отмирают желания, это страшнее болезни, страшнее одиночества. Жизнь теряет смысл. Уверен: старость наступает не тогда, когда человек не может, а когда не хочет. А если хотения есть, он и в 90 лет будет молодым и в тонусе.

— Ваши «хотения» где начали формироваться?


— В Бресте — я там родился и вырос. Жил с родителями и старшей сестрой Наташей на краю города в частном доме. Он располагался в трех километрах от погранзаставы — государственной границы Советского Союза. В этом была специфика. Мало того что через Польшу контрабандой завозили модные вещи, включая американские джинсы — запредельную мечту каждого советского человека, так мы еще слушали польское радио, смотрели польское телевидение, поэтому были очень продвинутыми. Естественно, музыку записывали на магнитофоны.

По отцу мои предки были достаточно богатыми землевладельцами. Когда пришла советская власть, у дедушки хватило сообразительности добровольно отдать все и устроиться работать в депо. Тем самым он сохранил семью. Только в 1988 году папа впервые поведал мне об этом и показал наши земли. Помню, едем с ним по дороге, и он говорит: «Игорь, вот за этой речушкой начинается наша земля». А место, где она заканчивалась, он указал минут через двадцать. Причем ехали мы со скоростью 80 км/ч. Но, как нетрудно догадаться, богатства праотцов нам не перепали. Мы жили очень скромно, от зарплаты до зарплаты, и денег вечно не хватало. Ну как все.

Папа, Евгений Касьянович, был невероятно артистичным. В юности он поступал в театральный институт в Минске, но не был принят. Вернувшись домой, сказал: «Советское искусство потеряло выдающегося представителя». Возможно, так оно и есть. По праздникам у нас дома собиралось много гостей, и застолья всегда были очень веселыми, потому что папа всех заводил, постоянно балагурил. От его историй все хохотали, да так, что есть-пить забывали. Причем это не был отработанный репертуар — он никогда не повторялся.

Работал папа диспетчером на железнодорожной станции: отправлял поезда за границу. Свободно говорил по-польски, на белорусском. Его польские коллеги каждый год на Рождество присылали нам с сестрой ящик со сладостями, жвачкой. В то время это было за гранью мечты. Мы эти чудесные рождественские лакомства растягивали аж до лета — мама каким-то образом распределяла.

Мама, Нина Афанасьевна, трудилась на швейной фабрике — сначала швеей, потом инженером, курировала деятельность ВОИР (Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов) — у нее было огромное количество рацио­нализаторских предложений и изобретений. Впоследствии она работала в областном совете профсоюзов. Но дома шила постоянно: придет с работы — и за швейную машинку. Жаль, нам с сестрой редко доставалось что-то сшитое ее руками: в основном клиентками мамы были дамы ее же возраста.

Свое пионерское детство я вспоминаю с огромным удовольствием. Купались с мальчишками в речке, играли в футбол, лазили через заборы воровать яблоки в чужих садах, в вой­ну играли — плутали по лабиринтам Брестской крепости с вырезанным из деревяшек оружием… А еще я с ранних лет занимался музыкой. Случайно так получилось. На свадьбе папиного друга (завуча музучилища) собралась консерваторская профессура. В какой-то момент меня, пятилетнего мальчишку, поставили на стульчик и попросили спеть. И я под аккомпанемент баяна выдал все известные мне хиты советской эстрады. После чего присутствующие музыканты сказали родителям, что они должны отдать меня учиться музыке. Так я, вслед за сестрой, попал в музыкальную школу. Наташа сейчас педагог — хоровик-дирижер, преподает в музыкальной школе.



— По силе ощущений для меня ничто не может сравниться с тем, что называют «радость творчества», — никакая другая радость на свете, включая материальную
. Фото: Андрей Федечко

— Сверстники из дворовой компании вас не дразнили?


— Ну а как же! Сразу приклеили кличку — Композитор. Сначала с желанием оскорбить, но постепенно издевательские интонации уступили место уважительным. Потому что уже с 5-го класса я начал в составе школьного ВИА выступать на всех наших вечерах: играл и пел, потом стал писать свои песни. Помню такой эпизод. Я был максималистом, упрямцем и драчуном — чуть что, за свою правду лез драться. И вот однажды у нас затеялась большая драка, опасная. Я — в первых рядах. Вдруг ребята наши бегут ко мне с криком: «Держите Игоря! Не пускайте его!» Я остолбенел: «Почему так?» Оказалось, они хотели уберечь меня, испугались, что я поврежу руки. Меня это тронуло до слез… А ансамбль наш стал пользоваться популярностью, на выходные нас приглашали играть на танцах в городском Доме культуры. Деньги за это платили — я получал 30 рублей в месяц и с гордостью приносил их домой.

Но родители относились к моему увлечению музыкой весьма скептически. Говорили: «Игорь, поступи в наш Инженерно-строительный институт, получи нормальную профессию, после этого играй сколько хочешь». Папа насмехался даже. Придут гости, он нальет водку в рюмку и дурашливо протягивает мне: «Что ж не берешь, сынок? Пей, ты же музыкант — привыкай!» Считал, что все музыканты — алкоголики.

Так же он насмешничал, когда я впервые влюбился — в 6-м классе. На Новый год мы с сестрой пригласили к нам друзей-подружек, и я позвал девочку, с которой мы уже вроде как встречались. Когда родители сообразили, что девочка пришла не к Наташе, а ко мне, за столом вдруг воцарилось неловкое молчание. Дескать, не рановато ли девочек водить? А я был очкариком, но ходить в очках стеснялся, тем более при этой девочке. Хотелось выглядеть мужественно, и я окуляры свои снял. И вот, почувствовав, что нужно как-то разрядить обстановку, я не нашел ничего лучшего, как обратиться к этой девочке: «Люба, хочешь пива?» Она была чуть старше меня — семиклассница. (Смеясь.) Мне всегда нравились женщины повзрослее: у меня и жена такая, старше на полгода. Поэтому с марта по ноябрь я называю ее старухой.

Короче говоря, насмерть перепуганная Люба говорит: «Хочу». Я беру бутылку, пытаюсь налить, но не получается — не льется. Папа, мрачно наблюдая за процессом, говорит: «Сынок, бутылка закрыта. На пианино лежат твои очки, надень их и перестань выпендриваться». Вскоре мы с ребятами отправились играть-веселиться, а утром я пошел провожать Любочку домой. И у папы появилась неисчерпаемая тема для подтруниваний. Прихожу как-то из школы, он сидит за письменным столом и что-то сосредоточенно пишет. Спрашиваю, что именно. «Пишу, — говорит, — письмо Подгорному — председателю Президиума Верховного Совета СССР». Я удивился: «О чем?» — «Чтобы он разрешил моему маленькому сыну жениться». Так и подкалывал.

А потом эта Люба меня бросила: нашла другого парня, курсанта военного училища. Для меня это была страшная трагедия. На нервной почве я реально заболел. Пару недель провалялся, какое-то время был в полном забытьи. А когда пришел в себя, первое, что увидел, — склоненное мамино лицо. И я сказал: «Мам, я хочу персик». Почему-то дико захотелось. Для советского времени, в Бресте, в марте, это было какое-то фантастическое желание. Но мама принесла мне персик — пусть консервированный, но это неважно. Не представляю, каким образом она сумела его раздобыть. Я попробовал, но он показался мне горьким. Однако именно с этого момента я пошел на поправку.

И главное — неожиданно появилась бешеная потребность сочинять песни. Я изливал свою тоску по неразделенной любви в звуках. Стихи брал все подряд: Есенина, Пастернака, Ярослава Смелякова. Все, что нравилось, грело, цепляло… Новые песни тащил в наш ансамбль. Мы это разучивали, репетировали и потом исполняли на танцах. А девчонки дарили нам цветы. Но не это меня впечатляло. Я самозабвенно был увлечен музыкой, буквально жил ею. Так было в Бресте — и в школе, и в музучилище, куда поступил после 8-го класса; так продолжилось в Ленинграде, где учился в консерватории. Я не мог представить себя вне музыки, часто ловил себя на мысли: «Боже, как же мне повезло! Как люди живут, не играя?»



Свадьба с Мариной (1982). Фото: Из личного архива Игоря Корнелюка


— Родители все-таки изменили свое отношение к профессии музыканта?


— Расскажу одну показательную историю. В 1969 году папа купил машину — «запорожец». Один из самых первых, с номером кузова, кажется, 0000000006. «Мыльница», конечно, но все-таки она ездила. Потом появились «жигули», и папа был восхищен этими «восьмерками» и «девятками», стал о них мечтать. А тогда, чтобы купить машину, нужно было записаться в очередь и дожидаться своего часа годами. Папа ждал 10 лет. К этому времени я успел окончить не только училище, но и консерваторию, более того, стал небезызвестным артистом. И вот наконец подошла папина очередь. Он взял с собой накопленные деньги и отправился на работу, зная, что по окончании поедет оформлять машину. Но надо же, именно в этот день у него случился первый инфаркт! Обширный. Видимо, сильно переволновался. Вышел из больницы уже с инвалидностью, с работой пришлось распрощаться. Когда он поинтересовался, как обстоят дела с его машиной, получил в ответ: «Да вы же инвалид, какая вам машина!» Папа обиделся очень крепко. Он же 35 лет отдал этой сверхнапряженной, дико нервной, стрессовой работе. Я бывал у него в диспетчерской: огромное помещение, вокруг табло с картами всех путей, маршруты поездов, стрелки на путях обозначаются лампочками, они загораются, мелькают, и папа всем этим управляет, контролирует процесс. Перед ним — десяток телефонов, которые постоянно звонят. В итоге его «отблагодарили».

И вот — удивительное дело — как раз в этот момент мне позвонили из Тольятти и пригласили на неделю выступить с концертами во Дворце спорта. Я сказал им: «Ребята, умоляю, можно как-нибудь устроить, чтобы я у вас прямо на заводе купил машину?» Тогда это практиковалось: все артисты в основном так и покупали авто. Конечно, для меня все организовали, и таким образом я купил свой первый автомобиль. После гастролей пригнал его в Брест, перед въездом в город хорошенько помыл и вогнал к нам во двор. Было лето, папа сидел на крылечке с обратной стороны дома и чистил картошку. Заметив меня, обрадовался: «О, Игорь, откуда ты взялся?» Я завожу его за угол, он видит машину, я говорю: «Папа, это тебе!» — и отдаю ему ключи. Он заплакал. Первый раз в жизни я увидел, как плачет мой отец. Тут я сказал: «Пап, ну, согласись, все-таки музыкант тоже хорошая профессия. И не все алкоголики». Он смеялся сквозь слезы.

Папа перенес два инфаркта и три инсульта, после последнего двигательные функции восстановились, а речь нет — 18 лет не мог разговаривать. Умер внезапно, в момент — оторвался тромб. А мамы не стало три года спустя — в 2014 году, в мой день рождения. Я вернулся с гастролей накануне вечером и по обыкновению хотел сразу ей позвонить. А потом подумал: «Зачем? Ведь завтра рано утром мама все равно будет меня поздравлять». Но звонок не раздался — ночью произошел сердечный приступ.

С той поры — невосполнимая пустота. И боль. И ощущение, что ты что-то недосказал, недоделал, недолюбил и еще тысячи «недо». Когда живы родители, они являются неким промежуточным звеном между тобой и вечностью: с ними чувствуешь себя защищенным. А после их ухода начинаешь осознавать, что остался с этой самой вечностью один на один. С этим примириться невозможно. Я дико скучаю по маме с папой. Временами настолько сильно, что, кажется, не сумею с этим справиться. От этого впадаю в депрессию. И от переутомления, кстати, тоже — я человек эмоциональный. Допустим, недавно понял, что дошел до края, потому что в течение долгого времени делаю огромную работу — пишу оперу. На мой взгляд, опера — высшая планка музыкального творчества. Но, если бы я знал, насколько тяжело работать в этом жанре, честное слово, не уверен, что взялся бы.



С сыном Антоном (начало 1990-х). Фото: Из личного архива Игоря Корнелюка

— Как вы пережили эйфорию популярности?


— Звездная болезнь — это реальная болезнь, и те, кто выпрыгивает на орбиту известности, непременно ею заболевают — все без исключения. Только у одних артистов это обострение проходит легко и быстро, а у других может растянуться на годы, случается, даже и на всю жизнь.

Наверное, мне повезло: мой период «заболевания» был коротким. А скрутило меня после «Музыкального ринга», который в апреле 1988 года показали по Всесоюзному телевидению. Я участвовал в нем с композитором Витей Резниковым, Царство ему Небесное, и мне довелось стать победителем. Тогда я на самом деле проснулся знаменитым. В то время жил возле станции метро «Горьковская», и на следующий день после «Ринга» мне нужно было проехать на «Невский проспект» — одну станцию метро — и дальше пройти квартал до нужного места. За эту поездку я понял, что в моей жизни что-то радикально поменялось. Знаете, в Амстердаме есть улица Красных фонарей, где в витринах сидят проститутки и прохожие на них смотрят. Вот я почувствовал себя так же. Конечно, узнаваемость была приятной, меня прямо распирало. Но продолжалось так недолго — недели две-три.

Главные изменения наступили в профессии. Вскоре моя песня «Билет на балет» стала лауреатом телевизионного фестиваля «Песня года». Мне позвонила Пугачева, предложила познакомиться, я приехал к ней в гости, мы долго общались, потом начали сотрудничать, я несколько месяцев работал у нее в театре. Очень этим гордился. А потом началась моя певческая карьера. С первым «сольником» поехал в Витебск — выступал в новом концертном зале. Перед началом волновался жутко. И тут мой тогдашний директор подзывает меня, слегка отодвигает занавес и говорит: «Посмотри в щелку». Я глазом туда уткнулся и вижу: зал переполнен. Пять тысяч человек заплатили по четыре рубля, чтобы слушать мои песни! И меня прорвало: у меня началась истерика, брызнули слезы. Я о таком и помыслить не мог. Меня никак не могли успокоить. Минут на сорок пришлось задержать концерт. Потом все же я сумел взять себя в руки, вышел на сцену, сел к роялю и запел: «Я разучился летать, я разучился мечтать, увы… А вы?» Так все и началось. Мы мотались из города в город, работали только в больших залах — во Дворцах спорта и на стадионах. Конечно, я всем этим упивался.

— Игорь, известно, что вы женились очень рано. Благодаря этому вам удалось избежать гастрольных загулов? Или они происходили параллельно жизни семейной?


— По логике я должен сказать: слава Богу, что я рано связал себя брачными узами и это дало мне возможность избежать сомнительных приключений! Но это будет неправдой. Я живой человек, и, конечно, после свадьбы наступили времена, когда… Да, всякое было. Долгие гастроли, гостиничная жизнь, пьянки, поклонницы — все это искушает и очень отдаляет от жизни праведника. Но знаете, я считаю, что в семейных отношениях все зависит от женщины, от ее мудрости. Неслучайно женщин называют хранительницами домашнего очага. Мы с Маринкой могли разбежаться сотни раз, но ей хватило ума, такта, понимания, дальновидности и всего прочего, чтобы сохранить семью, и я ей безмерно благодарен.



— Мы с Маринкой могли разбежаться сотни раз, но у нее хватило ума, такта, понимания и дальновидности, чтобы сохранить семью. С супругой и лабрадором Боней
. Фото: Андрей Федечко


— В чем это выражалось: жена не попрекала вас, принимала все как есть или дипломатично пыталась перенастроить?


— Начнем с того, что я все-таки никогда не вел себя по отношению к ней по-свински, не лез на рожон, не афишировал свои интрижки. Если нечто этакое и случалось, старался, чтобы до нее информация не доходила. Но все равно оттуда-отсюда весточки долетали. И когда Марина начинала мне пенять, я говорил, что это все слухи, злые языки распространяют. Неплохая отмазка, но, думаю, она все понимала правильно, хотя делала вид, что удовлетворена таким объяснением. Да, бывали у меня заходы на сторону, а то и влюбленности, и, соответственно, появлялись сомнения в правильности моей жизни, возникало желание что-то поменять. Но как же я счастлив, что Господь удержал меня от этого! Мне и папа говорил: «Сынок, не совершай опрометчивых поступков. Потом поймешь: менять одно на другое нет никакого смысла». И учитель мой наставлял: «Семья — как кувшин. Если его разобьешь, конечно, можно склеить, но это будет кувшин с трещинами — уже не то. Поэтому постарайся пронести его через жизнь целым».

Когда мы с Маринкой решили пожениться, все удивлялись. Мы с ней вместе учились в музучилище в Питере: она — на дирижерско-хоровом отделении, я — на композиторском. Однажды я написал кантату для хора и оркестра по старинным обрядовым песням. А Марина, помимо очень симпатичной внешности, обладала прекрасным голосом, и я пригласил ее в хор. Слово за слово — стали встречаться. Пару лет пороманились, и я сделал предложение.

Родители с обеих сторон оторопели. Маринина мама, которая растила дочку одна, была категорически против. Моя даже плакала, причитала: «Боже мой, тебе всего 19 лет, что ты творишь, куда торопишься, у тебя же еще миллион разных девушек будет!» В общем, я выслушал все то, что обычно говорится детям в таких случаях. Но мы никого не послушали, и… мне, я считаю, повезло. Надеюсь, супруге моей тоже.

— Что за манок был в Марине и каким образом вам удалось ее примагнитить?


— Она была такая милая — я сразу почувствовал родственную душу, с ней было невероятно легко общаться. А кроме того… Как шутил Марк Евгеньевич Тайманов, гроссмейстер, наш добрый знакомый, «молодые так сильно любили друг друга, что ребенок у них родился через шесть месяцев после свадьбы…» Одновременно со всеми свадебными мероприятиями в июне 1982 года я сдавал выпускные экзамены в училище и вступительные в консерваторию. А сыграли свадьбу мы сразу же после премьеры моей первой в жизни работы на заказ — спектакля «Трубач на площади», к которому я написал музыку и где дебютировал Коля Фоменко. На полученный гонорар и отмечали наше торжество — в ресторане, с родными, друзьями и педагогами. Весело было.

— К рождению ребенка были готовы?


— Нет, конечно. Но раз уж такое произошло, старался вести себя как мужчина, понимал, что семью надо кормить. Помимо учебы на первом курсе консерватории, я начал работать аранжировщиком — писал партитуры. Вот представьте: 30-строчная партитурная бумага, лупа, остро отточенный карандаш, резинка, линейка; я расчерчиваю лист и пишу ноты всем музыкантам — кто что должен играть. По тактам. Один такт стоил 40 копеек. Больше всего я любил вальсы. Знаете почему? Сейчас объясню. (Наигрывает на пианино короткий пассаж.) Это уже рубль шестьдесят! А если песня в несколько куп­летов и, допустим, во втором куплете оркестр играет то же самое, что в первом, я просто отчерчивал пустые такты и давал эти листы Маринке: «Перепиши отсель досель!» Скопируй то есть. А сам писал дальше. Мой рекорд был 500 тактов в день! Сел за стол в шесть утра, встал в два ночи. Один раз сделал перерыв на еду — очень быстро поел, чуть ли не стоя. Зато получал реальные деньги.

Со временем я понял, что, делая аранжировки, просто отдаю свои идеи чужим людям, и нашел другой способ заработка. Стал на выходные ездить в Брест: играл там и пел на свадьбах. Как правило, ездил вдвоем с барабанщиком, с собой брал взятые напрокат инструменты — синтезаторы, аккордеон. Мое музицирование было сродни аттракциону: я умудрялся играть и петь за целый оркестр, лихо получалось. Меня очень любили, всюду приглашали, и, хотя выматывался дико, мне это нравилось. Прекрасно — съездил на пару дней и заработал 200-300 рублей.

На свадьбах я играл до тех пор, пока на одной из них ко мне не подошел мужик со словами: «Слышь, очкарик, а ты знаешь такую песню «Милый, мне очень грустно было»? Я говорю: «Вообще-то знаю». — «Ну а сыграть можешь?» И в этот же вечер попросили спеть «Билет на балет». То есть в лицо меня еще не знали, но песни мои уже звучали, и людям они нравились. Тогда я понял: все, больше мне на свадьбах играть нельзя, нужно перебираться на следующую ступень. С той поры не играл.



— Человек непременно должен что-то создавать: шить, изобретать, снимать кино, сочинять книги или музыку. А еще любить: жизнь, людей, природу, родину, наконец
. Фото: Андрей Федечко

— А как вы обустраивались в бытовом плане?

— Первые четыре года жили вместе с Марининой мамой (она была учительницей в школе) и с бабушкой в двухкомнатной квартире в хрущевке. Марину попрекали: мол, за кого ты выскочила замуж — ни кола ни двора, голытьба какая-то, со стипендией 40 рублей. Но постепенно все стало налаживаться. Сейчас-то теща, конечно, уважает меня, любит, но раньше всякое бывало, до скандалов доходило. А я парень горячий, эмоциональный, в долгу не оставался. В конечном итоге все выливалось на Марину, ей было нелегко. Поэтому мы перебрались на съемную квартиру. Несколько лет так жили. Но однажды хозяйка вдруг позвонила и велела нам выметаться через две недели. Впервые в жизни я пошел в какой-то жилищный комитет. А у меня тогда уже пластинки выходили миллионными тиражами. Я подарил свои диски, обрисовал ситуацию и попросил хотя бы временную квартиру. И мне выделили — на Петроградке, в нежилом фонде, в расселенной коммуналке. Мы там поселились сначала на время, а потом и постоянно — удалось переоформить ее в жилой фонд и купить. Конечно, это было огромной радостью.

Но честно скажу, для меня по силе ощущений ничто не может сравниться с тем, что называют «радость творчества». Правда. Никакая другая радость на свете, включая материальную. Даже любовь уступает. Это высшая эмоция из тех, что может испытать человек. Бывает, ищешь мелодию, ищешь, ищешь, и вдруг — опа! — зацепился. Объяснить это невозможно — секундная вспышка, искра! Откуда? Непонятно. Но ты ухватил это мгновение. А потом обязательно приходят муки…

— Искра явно поймана во многих ваших произведениях. Не только песенных — достаточно вспомнить музыку к фильмам, сериалам. Мелодия из «Бандитского Петербурга» вообще получила высшее народное признание: зазвучала чуть ли не из каждого мобильного телефона…


— Я был поражен, когда понял, что этот саундтрек стал настолько попу­лярным. Конечно, такой успех очень приятен. Тем более если учесть, что тогда я совсем не ориентировался в специфике киномузыки, где главный критерий один: музыка в кадре должна работать. Ведь она — почти единственное, что создает эмоцию в фильме. Когда мы смотрим на лицо актера, слушаем проникновенный монолог и глотаем слезы, мы даже не отдаем себе отчета в том, что это настроение возникает благодаря музыке. В ней много эмоциональных составляющих, и баланс их должен быть абсолютно точным. Но повторяю: невозможно понять, как эта точность высчитывается.

Когда Бортко позвал меня в «Бандитский Петербург», его отговаривали: «Володя, ты спятил! Корнелюк ведь эстрада, попса: «Дожди, дожди», «Билет на балет», а у нас серьезное кино, сага». Но режиссер почему-то верил в меня и сказал: «Ребята, либо музыку пишет этот композитор, либо пусть фильм снимает кто-то другой». Тогда продюсеры отстали. Надо отдать должное, потом эти люди мне звонили, извинялись и благодарили. А с «Идиотом» возникла новая серия недоверия. На этот раз Бортко говорили: «Володя, при чем тут Корнелюк?! Он пишет для бандитского кино, а у нас классика, Достоевский!» И режиссер мне сказал: «Если справишься, больше таких разговоров не будет никогда». Очень долго у меня ничего не получалось, я мучи­лся, приходил в отчаяние, чуть ли не каждую ночь видел во сне Федора Михайловича, пробовал сотни музыкальных тем и чувствовал — опять не то. И все-таки нашел. Надеюсь, справился, раз разговоры прекратились.

Однако над «Мастером и Маргаритой» работать решился не сразу. Истерзанный, вымученный Достоевским, я боялся, что Булгакова не одолею. К тому же вообще не верил в возможность экранизации этого булгаковского романа, а тем более в свой успех. Но Бортко за четверть часа сумел меня переубедить, и я все-таки взялся. Знаете, моя мама не раз говорила: «Никогда не думай о том, что будет завтра. Начиная любую работу, не пытайся заглянуть в ее финал — чтобы не испугаться. Лучше четко распланируй сегодняшний день и неуклонно этому плану следуй. Тогда получится все, даже то, что казалось невыполнимым». Так и вышло. Пусть эта работа далась мне еще тяжелее предыдущей и, когда все закончилось, я реально впал в депрессию, но в итоге результатом остался доволен.



— Я человек эмоциональный, от переутомления могу впасть в депрессию. Недавно понял, что дошел до края, потому что делаю огромную работу — пишу оперу
. Фото: Андрей Федечко


— Не было желания приобщить сына к миру музыки?


— Когда я учился в музыкальной школе, со мной рядом занимались ребята, которым это было на фиг не нужно — их родители заставляли. Я видел, насколько им тяжко. И пообещал себе: никогда не стану своих детей обрекать на такие муки. Когда Антоша был маленький, я спросил: «Ты хочешь учиться музыке?» Он твердо ответил: «Нет». Я предложил: «Пойдем, посиди со мной, просто послушай, посмотри, как из ничего появляется мелодия, может, тебе будет интересно». Он пять минут посидел, после чего сказал: «Папа, я пойду?» Потом я устроил ему проверочный тест: «Антоша, спой: до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…» Он начал: «До-о-о…» На этом эксперимент был прекращен: все понятно — свободен. Не знаю, был ли я прав, когда отпустил ситуацию, может, стоило все же быть более настойчивым. В любом случае поезд давно ушел. Сын окончил Санкт-Петербургский государственный университет информационных технологий, механики и оптики, стал компьютерщиком, программистом. При этом интересы у него разносторонние, прекрасно разбирается в искусстве, музыке, кино.

— Довольны его жизнью?


— Извечный философский вопрос. Проблема отцов и детей остается всегда. Нам кажется, что в наше время солнце было выше, трава зеленее, девушки красивее и вообще все было лучше. И жили мы правильно, а они живут неправильно. Хотим передать им накопленный нами опыт — мы же знаем как надо. А они не желают это перенимать и все делают по-своему. Видимо, в этом заключен закон жизни: каждый сам должен пройти свой путь, все на себе испытать, набить свои шишки. Се ля ви.

— Но у вас с сыном есть взаимопонимание или пикируетесь?


— Временами так, временами эдак. Насколько я понимаю, в каких-то вопросах он относится ко мне как к ходячему анахронизму — дескать, что с него, папани, взять.



— Безумно завидую своим друзьям-сверстникам, у которых есть внуки! Если бы можно было прожить жизнь заново, точно знаю: у меня непременно было бы много детей. Фото: Андрей Федечко

— Ваша популярность как-то отражалась на нем?


— Были негативные реакции. Помню, когда Антошка пошел в 1-й класс, старшеклас­сники стали его дразнить. Одно время прямо издевались, глумились: «Давай-ка, Корнелючок, спой нам! Ну-ка, станцуй живо! За испуг — саечка» — и так далее. А сын ничего не говорил, молчал, все в себе хранил. Я случайно об этом узнал, после чего немедленно забрал его из этой школы и перевел в другую, в гимназию.

— О внуках не задумываетесь?


— Вы не представляете, как я завидую своим друзьям-сверстникам, у которых есть внуки! Если бы можно было прожить жизнь заново, точно знаю: у меня непременно было бы много детей. Да, в молодости нам с Мариной жилось очень тяжело, но все равно, я «настрогал» бы их штук 17. Бегали бы пострелята, а я вспоминал бы: «Господи, как же этого зовут-то?» Зато какое сейчас было бы продолжение! Сколько радости, счастья! Раньше ведь были многодетные семьи. Понятия пенсии не существовало, и дети были гарантией того, что в старости о тебе позаботятся. Сейчас люди рожают мало, надеются на государство. Но тот уклад, по-моему, был правильнее, человечнее, что ли.


Игорь Корнелюк   Игорь Корнелюк

  Родился: 16 ноября 1962 года в Бресте

  Семья: жена — Марина, музыкант, директор Игоря; сын — Антон (33 года), программист

  Образование: окончил теоретико-композиторское отделение музыкального училища при Ленинградской государственной консерватории им. Римского-Корсакова, а затем Ленинградскую государственную консерваторию по классу композиции

Карьера: эстрадный композитор-исполнитель (среди песен — «Мальчик с девочкой дружил», «Милый», «Дожди», «Билет на балет», «Ходим по Парижу»), музыкальный руководитель Ленинградского театра «Буфф», автор музыки к спектаклям и кинофильмам (в частности, к фильмам «Бандитский Петербург», «Идиот», «Мастер и Маргарита», «Тарас Бульба»)

Загрузка...