Евгений Миронов: «Было ощущение, что мне никто не поможет, и я задохнусь»

— Евгений, 6 апреля состоится премьера фильма «Время первых», где вы играете космонавта Алексея Леонова, а Константин Хабенский — его друга, командира корабля «Восход-2» Павла Беляева. Алексей Архипович вас консультировал и, наверное, уже видел готовую картину. Что он сказал?

— Действительно, он ее посмотрел, потом долго молчал и наконец сказал: «Мне только сейчас стало страшно». Потому что тогда, в марте 1965 года, он выполнял задание и все силы были брошены именно на это — не было свободной секунды на то, чтобы бояться.

— Но была масса причин!

— Да! Ведь за две недели до старта упал тестовый корабль, и стало понятно, что лететь смертельно опасно. Но Леонов с Беляевым настояли, что откладывать запуск нельзя, и уговорили Сергея Павловича Королева. Леонов стал первым человеком, вышедшим в открытый космос, но выйти-то оказалось самым простым, а вот вернуться на корабль, а потом на Землю… Он же мог семь раз погибнуть! Скафандр в космосе раздуло, и он не сумел протиснуться в шлюз корабля, пока не спустил лишнее давление. У них отказала автоматика, и Беляев сажал корабль вручную. Никто не знал, куда они приземлились, потому что сломалась антенна — их случайно засек радиолюбитель на Камчатке. Для меня это история про веру, которая живет, даже когда вроде бы не осталось шансов на спасение.

— У вас с Хабенским была серьезная подготовка. Не было мысли сократить ее, отдать дублерам сцены, которые сложны технически?

— Нет, мы захотели пойти другим путем и серьезно занялись физподготовкой, но она скорее была направлена на выносливость, а не на что-то узкоспециальное. Мы стали более подтянутыми, стали меньше курить. Когда начались съемки полета, выяснилось, что такой подготовки недостаточно: там была другого рода нагрузка. Я до сих пор не понимаю, как космонавты в такой кабине помещались — она же крохотная! К рукам и ногам была прикреплена масса тросиков, и находиться в скафандрах в этом маленьком пространстве было сложно психологически. Я никогда не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Он не всегда сразу отстегивался, иногда что-то заедало, и было ощущение, что никто мне не поможет и я задохнусь, а сам я в огромном неудобном скафандре, весь опутан тросами и не в состоянии ничего расстегнуть… Мы делали 15-минутный перерыв после каждой сцены. Долго вылезали из скафандров, чуть-чуть приходили в себя и снова шли в бой. В сценах выхода в открытый космос было, с одной стороны, проще, потому что просторнее, но, с другой стороны, все снималось в 3D: это чрезвычайно сложно технически, и еще три года назад съемки подобного уровня были в нашей стране невозможны. Режиссер картины Дима Киселев рассчитывал все по миллиметрам, но даже камера 3D, эта огромная махина, иногда зависала, не выдерживала.

С родителями Виталием Сергеевичем и Тамарой Петровной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова

— Столько сил вы потратили на эти съемки, не началась ли аллергия на слова «космос», «космонавт», «звезды», «небо»?

— Нет, я мечтаю о продолжении.

— Большинство ваших ровесников в детстве хотели быть космонавтами, однако вы с самых ранних лет мечтали стать актером и режиссером. Привлекая сестренку, ставили дома спектакли. Были среди них истории про космос?

— Мы жили в военном городке Татищево-5, и у нас с Оксаной преобладали спектакли военной тематики. Мы делали из раскладушки палатку, вели бои… Наверное, живи мы недалеко от космодрома, та же самая раскладушка служила бы космическим кораблем. Однако в Татищево-5 ничего, связанного с космосом, не было, поэтому про него ничего и не придумывалось. Но я помню, с каким вниманием мы смотрели по телевизору запуски всех космических ракет, знали все подробности: кто летит, на сколько суток… Хотя это были не 1960-е, а 1970-е годы, все равно каждый полет становился событием и все космонавты были для нас божествами. Фантастические фильмы про космос я просто обожал. Когда учился классе в седьмом, вышла картина «Через тернии к звездам», и я не мог дождаться, когда же ее привезут в наш Дом культуры. Но премьера совпала с моим дежурством по классу: я должен был мыть полы! Страдание мое оказалось безмерно. Мама, видя, в каком я жутком состоянии, нашла выход: она предложила сделать вид, будто я сломал руку. Как следует перебинтовала ее, и я явился в школу с печальным лицом — уже начинал постигать азы актерской профессии. «Спецоперация» прошла успешно: от дежурства меня освободили, и я попал на премьеру этого удивительного фильма.

— На следующий день завуч, учителя и одноклассники встретили овациями? Кричали: «Браво, Женя! Ты был великолепен в роли больного»?

— Никто не узнал, что я играл роль. Я ходил с имитацией гипса еще целых две недели, рассказывал всем о самочувствии: в один день рука болела сильнее, в другой — почти не беспокоила…

С сестрой Оксаной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова

— Поразительно, что эту мистификацию придумала мама! У нее тоже были актерские способности?

— И у нее, и у папы. Он однажды придумал авантюру, гораздо более впечатляющую, чем «гипс». Я в раннем детстве ушиб копчик, и из-за этого у меня начало развиваться костное заболевание. В шесть лет стал прихрамывать, потом — хромать все сильнее и сильнее. И в конце концов от боли уже не мог ходить. Меня лечили в больнице в Саратове, там врачи говорили, что в будущем я, скорее всего, смогу передвигаться разве что в инвалидной коляске. Тогда только родилась моя сестра, и мама возила нас обоих в ее детской колясочке: я сидел, держа на коленях Оксану. И это было унизительно! Я взрослый мальчик, но мама возит меня в коляске — и это видят все одноклассники!. Так вот, папа случайно услышал в очереди про детский санаторий Министерства обороны, где болезнь вроде моей могут вылечить за год с помощью ультрафиолетовых лучей, целебной грязи, массажа и всяких эффективных процедур. Только брали туда исключительно детей военных — а папа был водителем на машине, развозившей хлеб.

Но он не растерялся. Одолжил у друга, майора, военную форму, сфотографировался, и я уж не знаю как, но сфабриковал документы! Фактически это уголовное дело, только, не пойди он на этот риск, я бы оказался в восемь лет прикован к постели. Помню то отцовское фото: он абсолютно достоверно сыграл майора. Все получилось, меня взяли в санаторий — и это была не только удача, но и еще одна трагедия. Я был очень привязан к семье и ужасно тяжело переносил разлуку. Когда меня положили в санаторий, сестре исполнилось несколько месяцев, денег не было. Родители продали все, что было в квартире, чтобы мама могла летать навещать меня.

— В санатории вы ни с кем не подружились?

— Я рос некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий, а сообщение с внешним миром давалось сложно. Это касалось и санатория, и школы, и учебы в Москве потом. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть природную застенчивость — стать артистом.

— Говорили себе: «А сыграю-ка я роль компанейского, веселого пацана»?

— Нет, готовил театрализованные представления. В школе постоянно проводили мероприятия ко Дню пограничника, Дню почтальона, и я стал за них отвечать: писал пьесы, сам играл в них, привлекал одноклассников.

— Советуют, получая удар судьбы, задавать себе не вопрос «За что?», а вопрос «Зачем это было нужно?» Жизнь ударила вас маленького так больно… Зачем? Чтобы вы глубже других чувствовали, больше знали о душе, о страданиях?

— Я не ощущал, что я что-то глубже чувствую, чем ровесники. Но конечно, ничего просто так не дается — это я понял, когда вырос. Никогда не анализировал, почему это случилось, для чего была болезнь, зачем меня оторвали от дома и семьи. Для чего-то, наверное, нужно было, чтобы судьба сплела такой узор. Чтобы внутренняя копилка наполнялась не только радостями, но и печалями.

— Рос я некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть застенчивость — стать артистом. Фото: Арсен Меметов

— Вспоминали это детское одиночество, когда приехали в Москву учиться?

— Москва к тому времени не была мне совсем уж чужим городом. После восьмого класса я, чтобы не терять времени, поступил в Саратовское театральное училище. Став студентом, на каждые каникулы приезжал в Москву с сестрой. Мы обходили с ней все театры. Пускали по студенческому удостоверению, без мест. Не знаю, почему по студенческому пропускали и маленькую девочку, — наверное, вид у нас был трогательный. Мы посмотрели «Оптимистическую трагедию» и «Три девушки в голубом» в «Ленкоме», «Чайку» во МХАТе, много других спектаклей. Возвращаясь в Саратов, я рассказывал своему мастеру Ермаковой и однокурсникам о своих впечатлениях и мечтал, что, закончив учиться в Саратове, обязательно по­еду в Москву, в Школу-студию МХАТ, на курс Табакова! Но расставание с семьей снова было ужасно тяжелым. Когда меня провожали на станции Татищево, маму не могли отлепить от меня — так она меня схватила. Когда поезд тронулся, я стрельнул и выкурил в тамбуре первую свою сигарету… Я понимал, что наступила новая жизнь.
Вначале было трудно — во-первых, приспосабливаться к большому городу, во-вторых, учиться. Я должен был досдать экзамены за весь год, сдавать текущие экзамены — от количества­ учебы находился в бессознательном состоянии, и не все учителя шли мне на помощь. Однако главной была другая проблема: я понял, какая у меня тяжелая, сложная профессия! Табаков видел насквозь каждую секунду твоего существования и мог сказать, просмотрев этюд, который длился десять минут: «Пять секунд у тебя было правильных, я в них тебе верил, а все остальное время была лажа». Я будто заново учился дышать и ходить. Вдобавок на меня косились однокурсники: я был чей-то конкурент. Олег Павлович взял меня сразу на второй курс, с испытательным сроком, и в случае, если он меня оставлял, должен был в конце года отчислить кого-то другого. И все это знали. Психологически было очень сложно! Я даже не мог найти напарника для отрывка: долгое время все отказывались со мной играть.

— Но почему мастер ничего не предпринял? Он ведь мог просто сказать кому-то из студентов, чтобы тот побыл напарником новенького…

— Мастер в это даже не влезает. Студент должен сам наладить отношения. Выживет так выживет, выплывет так выплывет, а нет так нет…

— И какой выход вы с вашим бурлящим творческим умом придумали?

— Знаете, в такие моменты ничего не бурлит, наоборот, замыкаешься в себе, чтобы выжить. Когда заваливает в шахте или обломками здания после землетрясения, необходимо не тратить силы и энергию на резкие рывки, а постараться приспособиться к этому состоянию — медленно, тихонечко и максимально спокойно дышать. Вот и я тогда закрылся всеми своими лапами и просто стал работать: нашел партнера, сделал отрывочек, потом еще один отрывочек… Шел маленькими-премаленькими шажками. И дошел: когда окончил институт, меня пригласили сразу в два театра — во МХАТ и в Театр-студию под руководством Табакова. Конечно, я пошел к учителю.

— Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался. Фото: Арсен Меметов

— Сейчас вы сами руководите театром, в прошлом году у вас был двойной юбилей: вам исполнилось 50 лет, а как художественному руководителю Театра Наций — 10. Когда вам в 2006 году предложили его возглавить, долго думали, соглашаться ли?

— Минуту. Потому что я был внутренне готов. Я уже занимался фестивальной деятельностью, мы открыли фестиваль-школу «Территория», я как продюсер делал «Figaro. События одного дня», и мне стало интересно попробовать другие механизмы театрального дела. Но это было хлестаковское решение. Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все действительно придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался. Первые пять лет, до открытия собственного здания, было совсем тяжело. Не имея помещения для работы, мы, как цыгане, таскались по разным площадкам и в таких условиях выпустили «Рассказы Шукшина» — один из брендов нашего театра. И параллельно решали вопросы со строительством, добывали деньги…

— Бывали дни, когда вы думали: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса»?

— Все 10 лет каждое утро себе это говорю. Секунду, но думаю: «Господи, был бы я сейчас просто артист, репетировал бы себе роли и горя не знал!» Мои коллеги меня берегут, потому что я же еще и актер. Вот сегодня у меня спектакль «Иванов», где я играю непростую роль. Но я бы и не смог ничего сделать один, со мной мои единомышленники, моя команда. Без партнеров театра мы не смогли бы поднять такую амбициозную программу. С нами Фонд Михаила Прохорова, Сбербанк, СИБУР и Breguet. У нас же не только серьезный театр с репертуаром, которым может похвастаться любая европейская столица, но и целая организация по возделыванию мечт: молодые режиссеры и актеры могут прийти сюда со своей мечтой и реализовать ее. И выстраивание этой системы требовало огромных сил и терпения. Мы проводим в регионах Фестиваль театров малых городов России, ведем социальную деятельность, многие наши актеры возглавляют благотворительные фонды — это Чулпан Хаматова, Ингеборга Дапкунайте, Юля Пересильд, Маша Миронова.

— Я не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Кадр из фильма

— Лия Ахеджакова в интервью говорила, как ее папа, когда ему исполнилось 95 лет, с гордостью сказал: «Чета Мироновых из фонда «Артист» меня сегодня поздравила!» Кому первому пришла в голову мысль открыть этот фонд?

— Маша пришла ко мне в кабинет, я уже был худруком, и рассказала, что хочет сделать ужин с пожилыми артистами в Доме актера. Она знала печальные истории про актеров в возрасте и про условия, в которых они живут, я тоже. Посидели мы, подумали и решили ужином не ограничиваться, а постараться бережно, не раня достоинства, помогать им более масштабно. Артисты — гордые люди, несмотря на то что после определенного возраста они никому не нужны. Если они не возглавляют какое-то учреждение, то практически выбрасываются — такова советская система, действующая, к сожалению, до сих пор. Они не получают проценты от проката своих фильмов, хотя картины могут показывать круглосуточно. У людей других профессий, связанных с кино и театром, дела обстоят не лучше… На картине «Идиот» меня гримировал потрясающий питерский мастер, он помог мне найти образ князя Мышкина. Знаете, тут важна любая деталь, и, приклей он другие усы, может, у меня бы получился другой Мышкин. Гример тогда вгляделся в мое лицо, решительно схватил усы, подскочил ко мне и с размаху их прилепил! Как скульптор создал лицо Мышкина, как Роден! Недавно я узнал, что этот мастер после инсульта влачит нищенское существование — конечно, мы ему помогли. Мы стараемся заботиться не только о московских и питерских актерах, но и о ветеранах сцены из маленьких городов.

---

  Евгений Миронов

  Родился: 29 ноября 1966 года в Саратове

  Семья: мать — Тамара Петровна, билетер в театре; сестра — Оксана Миронова, балерина, художественный руководитель детской балетной студии «Шене»

Образование: окончил Школу-студию МХАТ

Карьера: снялся в фильмах и сериалах: «Любовь», «Анкор, еще анкор!», «Утомленные солнцем», «Мусульманин», «Ревизор», «Мама», «Идиот», «На Верхней Масловке», «Космос как предчувствие», «В круге первом», «Охота на пиранью», «Достоевский», «Синдром Петрушки», «Время первых». В 2006 году возглавил Государственный Театр Наций. Народный артист России, дважды лауреат Государственной премии РФ.