Онлайн-журнал о шоу-бизнесе России, новости звезд, кино и телевидения

Евгений Киндинов: «На плаву меня держит жизнь — она мне нравится»

0

«Раньше роли, которые я играл, назывались лирическими. Какой замечательный термин — «лирический герой»! А сейчас говорят «секс-символ». Это же что-то совершенно неприличное!» Актер рассказал нам о том, как Андрею Кончаловскому помогла Джульетта Мазина, чем на самом деле занимаются гейши и как научиться философски относиться к неприятностям.

— Не помню, чтобы я ­когда-то переживал, если меня не утверждали на роль: не взяли — и ладно. Но если бы так случилось с «Романсом о влюбленных», расстроился бы точно. Эта замечательная картина чуть было не уплыла из моих рук.

Изначально прошел пробы на роль главного героя. Знаю, что вместе со мной их проходили Бурляев, Конкин, Боярский и много других прекрасных актеров. Сыграл сцену с Леной Кореневой — объяснение в любви. Стояли с ней на коленях в кустах мосфильмовского дворика: «Я тебя люблю». — «Я тоже тебя люблю». Но мне намекнули, что на героя я вряд ли потяну — по возрасту не подхожу: мне было уже 27. Предложили роль мужа героини — его потом Саша Збруев сыграл. Помню, как мы разговаривали с Андреем Кончаловским

и я все время отвлекался: то и дело в его кабинет заглядывали невероятные красотки. Со всего Советского Союза ехали девушки пробоваться на главную героиню — в журнале «Советский экран» опубликовали отрывки сценария с объявлением о фотопробах.

Так вот, я решил, что в лучшем случае сыграю у Андрея второстепенную роль, и согласился на предложение Александра Митты сняться в его новой картине «Москва, любовь моя». История любви советского парня и японской балерины. Режиссер прекрасный, сценарий отличный, да еще съемки в Токио! И вдруг звонок: «Это ассистент Андрея Сергеевича, если стоишь — сядь». — «Что случилось?» — «Кончаловский утверждает тебя на главную роль. Только придется похудеть». Вместо бурной радости — растерянность. Что делать? Теоретически можно было попробовать совместить две картины, но для этого требовалось разрешение директора «Мосфильма». Честно говоря, надеялся, что Сизов войдет в мое положение, но нет, сказал, чтобы выбирал одно из двух, и добавил: «Но я советую Кончаловского». Несколько ночей не спал, все обдумывал, к кому идти. И выбрал Кончаловского, У Митты вместо меня сыграл Олег Видов.



— Требования, которые Андрей Сергеевич предъявлял команде на съемках фильма «Романс о влюбленных», заставляли выкладываться по максимуму. Так что фантастический успех картины меня не удивил. С Андреем Кончаловским. Фото: Из личного архива Евгения Киндинова

— Даже Япония вас не прельстила?

— Посчитал, что лучше Казахстан — сцены в армии «Романса о влюбленных» снимали там. (Смеется.) ­Картина ­оказалась самой сложной в моей биографии, несмотря на то что в кино я на тот момент не был новичком. Помимо того что пришлось сесть на жесткую диету, еще и актерские задачи режиссер ставил непростые. Начать с того, что философско-поэтичный сценарий Евгения Григорьева, написанный белыми стихами, перед этим много лет пролежал на полке — за него никто не брался. Андрей Сергеевич сказал: «Играйте с таким душевным порывом, чтобы зрителям в голову не пришло, что герои большую часть времени изъясняются стихами».


В начале фильма мой герой уходит в армию, служить в морскую пехоту, и его провожает любимая девушка — ее сыграла Лена Коренева. Как передать переживания героини? Рыдать нельзя: она любит своего парня и не хочет его огорчать. И веселье неуместно: им предстоит долгая разлука. Кончаловский привел Лене в пример Джульетту Мазину, как она и смеется, и плачет одновременно. Это помогло — у Ленки стало получаться. Она настолько выкладывалась, что ее еле хватало на три дубля. А Кончаловский снимал дотошно.



— Чтобы выглядеть моложе, мне  пришлось сесть на жесткую диету. С Еленой Кореневой (кадр из фильма «Романс о влюбленных»)

Мне тоже досталось. В сцене, в которой Сергей спасает утопающего, пришлось долго плавать в ледяной воде, причем в солдатской форме. А в финале, уже на озвучении, я сорвал голос. Предполагалось, что петь буду сам, хотя оркестровую фонограмму записал композитор фильма — Александр Градский, в то время совсем молодой человек (это был дебют 25-летнего Градского в кино. — Прим. «ТН»). Я же должен был перепеть свои партии в студии. Но Сашин голос значительно выше моего, и в итоге, пытаясь попасть в его тональность, я повредил связки.

Требования, которые Кончаловский предъявлял всей команде, заставляли выкладываться по максимуму. Так что успех картины меня не удивил.

— После этого фильма вы, что называется, проснулись знаменитым?



— В моей судьбе два главных романса — «Романс о влюбленных» и «Городской романс» Петра Тодоровского. Он был первым. Тогда-то меня и стали узнавать на улице. С этим фильмом вышла занятная история. Я прошел фото- и кинопробы, но мне сказали до свидания. И взяли Виталия Соломина. Вдруг звонок: «Евгений, Петр Ефимович все-таки решил работать с вами. Приходите завтра на площадку».

По какой-то неведомой мне причине Виталика сняли с роли, в картине в итоге сыграл я, но актриса, исполнившая в «Городском романсе» главную женскую роль, вскоре стала носить фамилию Соломина. Роман Виталия и Маши Леонидовой развивался у нас на глазах. Он то и дело прилетал к нам на площадку в Одессу навестить Машу.



— Вам не пришлось объясняться с Виталием Мефодьевичем из-за того, что забрали у него роль?

— Я-то тут причем? Это было решение Тодоровского и «Мосфильма». Недавно моя дочь посмотрела в Интернете «Городской романс» и говорит: «Какая хорошая картина, нескучная». А прошло ого-го сколько лет! Если молодым нескучно смотреть, значит, хорошее кино. С Петром Ефимовичем прекрасно работалось. Он нам советовал: «Не надо ничего играть, придумывать, добавлять. Будьте такими, какие вы есть».

В «Городском романсе», «Молодых» и, конечно, «Романсе о влюбленных» мои роли назывались лирическими. Какой замечательный термин — «лирический герой»! А сейчас говорят «секс-символ». Господи, это же что-то совершенно неприличное. (Смеется.)

— Евгений Арсеньевич, получается, что, едва окончив театральный институт, вы сразу начали сниматься в главных ролях…

— Пока я учился в Школе-студии МХАТ, у нас существовал строгий запрет на съемки. Папа Веня — наш ректор Вениамин Захарович Радомысленский —  говорил открытым текстом: «Хочешь сниматься — пожалуйста! Только сначала забери документы и вали из института». Но передо мной лично выбор не стоял: никто меня, студента, в кино и не звал. И вот на четвертом курсе, накануне выпускных, у Школы-студии ко мне подошла женщина — ассистент по актерам «Мосфильма». «Хочу предложить вам небольшую, но

значимую роль в фильме про разведчика, — говорит она. — Главную сыграет Донатас Банионис». «А когда съемки?» — интересуюсь. — «Летом».

Здорово! Выпускные экзамены уже закончатся. Так я попал в известную картину «Мертвый сезон». «Значимая» роль состояла в том, чтобы вместе с ­десятком статистов в одной-единственной сцене обнимать главного героя и радостно хлопать его по плечу. С этого и начался мой путь в кино.

Ролей я никогда не просил, хотя иногда ездил на «Мосфильм», прогуливался по коридорам в надежде, что заметят. Но не помню, чтобы это сработало. Режиссеры находили меня сами.

 

— В советские годы многие отечественные фильмы вывозились на международные фестивали. Актеры любят вспоминать свои потрясения за границей. Что запомнилось вам?

— Первый раз я оказался на фестивале в Испании, в Сан-Себастьяне, с фильмом «Молодые». Поехали я и Алла Ларионова — она играла маму моей девушки. В то время с Испанией у нас не было дипломатических отношений, и благодаря этому замечательному для нас с Аллой Дмитриевной обстоятельству мы провели два дня в Париже — в ожидании въездной визы в недружественную нам страну. С радостью прогулялись по Елисейским Полям и увидели Эйфелеву башню.

Когда наконец прилетели в Испанию, нас повезли в Памплону на бой быков. Их гнали по улице мимо нас — это произвело сильное впечатление. Ну и сам фестиваль не забыть. Сан-Себастьян — курортный город на берегу Бискайского залива. Кругом красота, роскошь! Дресс-код — смокинг и бабочка, но откуда они у меня? ­Выручили костюмеры родного МХАТа: для красной дорожки выдали и бабочку, и пиджак.

Интересно устроена жизнь! В детстве я мечтал о путешествиях — любимым предметом в школе была география. Собирал марки различных стран, бегал на Кузнецкий Мост, в магазинчик филателии, рядом с которым с рук всегда можно было за 20 копеек купить колониальную марку Анголы или Мозамбика. Любил их рассматривать и мечтать о будущих путешествиях. Переписывался

с заграничными филателистами, для чего самостоятельно выучил английский. Обложился словарями и составлял письма: «­Привет, шлю тебе десять советских марок, пришли мне марку своей страны».

После школы собирался поступать на факультет журналистики в МГУ или в МГИМО. Учился я прилично, так что не исключаю, что конкурс выдержал бы. Но потом в моей жизни появился театральный кружок, и интерес к театру перевесил. Став артистом, я за полвека объездил почти весь мир. Выходит, детская мечта все-таки осуществилась.

Первые мои гастроли были в Японию. Это и сейчас другой мир, а тогда, в конце 1960-х, и вовсе что-то запредельное. Я в то время только пришел во МХАТ, недолго поиграл в массовке и получил главную роль в «Кремлевских курантах» — спектакле про Ленина. А тогда зарубежные гастроли советских театров устраивались на государственном уровне, в репертуаре помимо классики всегда стояли идеологические спектакли. Меня срочно ввели еще в три спектакля, чтобы лишних людей зря не таскать. И вот я, 23-летний, оказался на целый месяц в Японии. Мы проехали всю страну — Токио, Осака, Кобе, Киото… Сказать, что испытал шок, — не сказать ничего. Поражало все! Но и на японцев мы произвели впечатление. Сбегались, когда я со своим коллегой Владленом Семеновичем Давыдовым выходил на прогулку. Даже самые рослые японцы не доставали нам до груди. (Смеется.)

Меня многое там удивляло. Например, когда гримерши предлагали сделать после спектакля массаж спины. В японских театрах принято, что после тяжелых спектаклей гример или костюмер массирует спину актерам.



— Первый раз я оказался за границей на фестивале в Испании с фильмом «Молодые». Поехали я и Алла Ларионова. Дресс-код — смокинг и бабочка, но откуда они у меня? Выручили костюмеры родного МХАТа: для красной дорожки выдали и бабочку, и пиджак. Фото: Из личного архива Евгения Киндинова

— Это были не гейши?

— Нет. Кстати, вы знаете разницу между ойран и гейшей? Первая оказывает интимные услуги. А вторая — для душевных услад. Гейша образованна, начитанна, может составить состоятельному мужчине приятную компанию, не более того. Но это недешевое удовольствие. Нас с гейшами, разумеется, не знакомили. Суточных хватило лишь на кассетный магнитофон, пару банок пива да графинчик саке. (Смеется.)

Как-то мы со Славой Невинным после вечернего спектакля стояли на улице, разговаривали, курили. Подходит молодой человек, и раз, будто фокусник, раскрывает веером фотографии девушек — мол, не хотите ли? «Сэнкью вери мач! Гоу аут», — отвечаю. Через несколько

минут снова подходит, раз — и фотографии мальчиков. Тут мы ему уже по-русски хором сказали, что про него думаем и куда ему надо пойти. Больше его не видели.

Еще Япония удивила вот чем. На улице люди очень долго прощаются друг с другом. Стоят мужики и кланяются: «Оригато». («Спасибо».) Вроде как должны разойтись. Но нет, кланяются снова: «Оригато». В чем подвох, почему не расходятся — непонятно. Спросил у переводчика. И выяснилось, что японцы чтут народную мудрость: «Чем спелее колос, тем ниже клонится». То есть чем значимее человек, тем он вежливее. Поэтому собеседник должен уйти первым. Но тот тоже знает эту мудрость и не спешит. Иногда прощание затягивалось минут на пятнадцать!



— Вернемся чуть назад. Вы упомянули, что собирались быть журналистом, но стали актером. Как же так получилось?

— Однозначно судьба! Я родился и жил в Москве, недалеко от метро «Смоленская». Ребенком был очень активным — все свободное время проводил во дворе. Летом — футбол с утра до вечера, зимой — хоккей самодельными клюшками, ледяные горки, перестрелки снежками. Между прочим, маленьким я был курносым, пока в нос не залепили мокрым снежком и не появилась горбинка.

Как-то раз Наташа, моя старшая сестра, сказала: «Хватит, Женька, валять дурака» — и отвела меня в театральный кружок Дома пионеров на Арбате. Занятия вела Александра Георгиевна Кудашева, немолодая уже женщина, ученица Михаила Чехова, у которого после отъезда в Америку всякие Марлоны Брандо учились. Она с нами бесконечно возилась, играла в шарады, ставила этюды и спектакли. Моей первой ролью стал князь Гвидон в «Сказке о царе Салтане…». Из декораций одна ­ширма, да и сцены не было — играли просто на полу. А с костюмами помогали девочки из соседнего кружка по ­шитью. Все мы были буквально одержимы театром. Однажды к нашей Александре Георгиевне пришел Олег Ефремов. Оказалось, что он тоже ее ученик! Одним словом, к окончанию школы я уже представлял свое будущее.

— А родители на что вас ориентировали?

— Да ни на что особенно… Родители — люди простые, оба родом из Рязанской области, в юности перебрались в Москву. Мама, Любовь Петровна, занималась нашим воспитанием и хозяйством (в семье Киндиновых трое детей: Лев, Наталья и Евгений. — Прим. «ТН»). Папа, Арсений Степанович, работал ретушером в фотоателье. Подрабатывал тем, что ездил по стране и собирал по семьям старенькие ломаные фотокарточки погибших в войну людей и дома, в Москве, переснимал их и ретушировал. Папа был очень общительным — ведь не каждый способен постучаться в чужой дом и убедить людей доверить чужому человеку бесценное. А ему доверяли.


Самое главное, что сделали для нас родители, — это вложили в наши души свою огромную любовь. Когда папа возвращался из командировок, он сгребал нас, детей, в объятия и хохотал от радости. Мама была строже, но и ее тепло и бесконечную любовь мы ощущали всю жизнь.

По праздникам в нашей 20-метровой комнате в коммуналке собирались гости: папины друзья, коллеги, родственники. У отца было четыре сестры и брат, и у каждого — дети. Не могу даже подсчитать, сколько набивалось в комнату народа. Помню, что приходилось просить соседей одолжить нам свои столы. Подолгу сидели, песни пели, взрослые разговаривали, выпивали…

Меня, маленького, ставили на стул и говорили: «Ну-ка, Женька, давай споем». И я затягивал: «Эх, дороги, пыль да туман…» Первой из семьи в театральный поступила Наталья, моя старшая сестра. Мы с отцом ходили на все ее учебные спектакли в Щепкинском училище. Он так радовался! Жаль, что не увидел меня ни на сцене, ни на экране. Он умер рано, в 62 года. А вот мама застала успехи всех своих детей. Наталья долго работала в театре и много лет преподает в альма-матер, в ­Щепкинском театральном институте. Лева — талантливый инженер.

— Евгений Арсеньевич, вашими партнерами в кино были Мордюкова, Евстигнеев, Жженов, Даль, Смоктуновский — можно перечислять бесконечно. Кого вспоминаете с особенной теплотой?

— Каждого! Больше всего я благодарен судьбе за то, что с самых ранних лет она сводила меня с незаурядными людьми. В Школе-студии МХАТ советскую литературу нам преподавал Андрей Донатович Синявский — это было еще до его ареста. В 1960-х, когда стихи Серебряного века были под запретом, он познакомил нас с Гумилевым, Бальмонтом, Сологубом… «Качает черт качели мохнатою рукой…» — читал он на память, глядя в окно. Когда меня приняли в труппу МХАТа, я много лет выходил на сцену с такими легендами, как Грибов, Ливанов, Тарасова. В кино, начиная с самых первых картин, посчастливилось работать с Гердтом, Мордюковой, Пельтцер, Джигарханяном, Вициным. Когда они шли по улице, люди замирали, будто видели божество: «А-а-а-а! Неужели это вы?!»

С Евгением Александровичем Евстигнеевым мы жили в одном доме и дружили. Это был актер фантастических возможностей и человек прекрасный. Как старший товарищ опекал меня, молодого артиста. Когда я купил свой первый автомобиль, а на водительские права еще не сдал, он ездил со мной и показывал необходимые маршруты: так — на «Мосфильм» проехать, а вот по этой улице быстрее добраться до театра.

Когда нас останавливали гаишники, он высовывался из окошка и говорил: «Здорово, ребята». Его мгновенно узнавали, брали под козырек: «Проезжайте!»

Очень благодарен Жене за то, что, когда в 1980-е подумывал уйти из театра, чтобы больше сниматься (мне предлагали три-пять ролей в сезон), он категорично заявил: «Я тебе уйду! Только попробуй! Кино — это так…»


Евгений Александрович был невероятно эмоциональным. Любую информацию воспринимал близко к сердцу. Думаю, причина его трагической смерти в гениальном воображении. Английский хирург, исходя из законов своей клиники, честно объяснил Жене ситуацию накануне операции. Нарисовал на листочке сердце и объяснил: «Это ваше. И работает оно только потому, что в одном сосуде осталось небольшое отверстие. Вы можете умереть в любом случае — будет операция или нет». И он представил свою смерть как очередную роль. Доктор не учел, что имеет дело с подвижной актерской психикой.

— Давайте вспомним еще одного великого актера — Смоктуновского. Вы много лет играли с ним в спектакле «Иванов»…

— Это была первая большая роль Иннокентия Михайловича во МХАТе. Мы с ним тоже были соседями, нередко ходили друг к другу в гости. Он был очень легкий, естественный, улыбчивый. А как хохотал над каким-нибудь простым анекдотом — буквально до слез! Никогда больше не встречал такого заразительного смеха — от души, наотмашь. Так же смеялся мой отец, и все, никто больше. Глядя на Смоктуновского, сложно было представить, сколько тяжелейших испытаний ему пришлось пройти. Он считал, что лишь благодаря Божьей воле выжил в войну.

В двух словах история такая. В 1943 году он попал рядовым на фронт. Под Киевом был взят в плен, месяц ­провел в лагере для военнопленных. И вот однажды их построили в шеренгу, окружили автоматчиками и повели — куда непонятно. Шли долго, многие падали без сил, и их расстреливали. Дошли до моста через узкую речку. На пару минут отпустили оправиться. Изможденный Иннокентий Михайлович спустился под мост, а обратно подняться не смог — сил совсем не было. Он решил, что в любом случае не дойдет, рухнет по дороге и его пристрелят, поэтому рискнул спрятаться. Встал за столб и затих. Немец зашел проверить, все ли вышли, его не заметил, ушел. Когда стемнело, он перешел через мост в деревню. И там какая-то женщина, рискуя жизнью — своей и детей, спрятала его в подпол и выходила. Они потом всю жизнь общались.



— Смоктуновский был очень легким, улыбчивым. Глядя на него, сложно было представить, сколько тяжелейших испытаний ему пришлось пройти. В спектакле МХАТа «Иванов». Фото: Василий Егоров/ТАСС





— За последние 30 лет вы снялись всего в нескольких картинах. Не переживаете, что вас перестали приглашать?

— В 1990-х всем пришлось несладко. В кино снимались единицы, да и то в какой-то ерунде. Тогда прекратились и популярные в советские годы творческие встречи со зрителями в рамках лектория «Товарищ кино». Не секрет, что для артистов это было приличной подработкой. У нас даже шутка сложилась: «Здравствуйте, дорогие зрители, я вам полюбился и запомнился по картине такой-то». (Смеется.) В общем, в 1990-х не стало ни встреч, ни записей на радио «Театр у микрофона», ни кино. Счастье, что остался театр, хотя в те годы он тоже переживал кризис. Один мой коллега предложил пойти во ВГИК преподавать по совместительству. С материальной точки зрения ­дело невыгодное, но интересное. Педагогика затянула — с тех пор я выпустил не один курс, многие мои ученики активно снимаются. Преподает вместе со мной и Галина, моя жена.

Ну а теперь, когда кино в стране возродилось, ролей нет по другой причине: прошло мое время, я уже дедушка. Кого мне играть в криминальных историях, которые в основном выходят сегодня на экраны? Недавно прислали сценарий с нескончаемой стрельбой и убийствами, я говорю: «Спасибо, еще пожить хочу». (Смеется.)

Недавно видел Женю Стеблова в сериале «Жить дальше». Мне понравилось простое, человеческое содержание фильма: дед — внучка — любовь — привязанности. Вот в такой истории я бы снялся.

— Как вы относились к своему успеху?



— Успех — это долг людям. Не моя мысль — так хорошо кто-то из коллег сказал. Узнаваемость — часть нашей профессии. Она приятна, скрывать не стану. Никогда не прятался, да это и невозможно. Мне всегда было радостно и сейчас душу греет, когда улыбаются на улице, приветствуют, благодарят за фильмы. Но было и такое: «О, Евгений, иди по рюмочке выпьем», — подходят утром в гостинице какие-нибудь ребята. — «Спасибо, не могу, надо ­работать». — «А, зазнался. Не сядет с нормальным человеком! Артист!!!» (Смеется.)

А молодежь меня совсем не знает, ну и ладно. Так и должно быть — это естественно. А как иначе?

— Вы относитесь к жизни философски. Вам всегда удавалось так легко и спокойно воспринимать действительность, без обид и злости?

— Актерская профессия — замечательная, но и страшно зависимая. Признаюсь, что переход от ежедневной работы к совсем иному ритму жизни дался мне нелегко. Как реагировать, когда вроде должны снимать, потом — бах, извините, нет? Когда хочется какую-то роль, а ее не дают? И хандра была, и депрессия. Но с алкоголем проблем никогда не было, просто сильно переживал, так хотелось работать. И дело не в материальном аспекте — у меня никогда не было страсти к накопительству и шику, всегда хватало того, что имею.



— Молодежь меня совсем не знает. Ну и ладно. Так и должно быть — это естественно. А как иначе? Фото: Юлия Ханина

— И что же держит вас на плаву?

— Жизнь держит, она мне нравится. Пусть и полосатая: то все прекрасно, а то валом — болезни, неприятности, неудачи. Моя бывшая одноклассница, народная артистка Екатерина Васильева, в свое время привела меня в храм. Я ей за это очень благодарен. С Богом в душе жить легче.



— С Галиной Киндиновой, вашей однокурсницей, вы вместе уже полвека…



— Ужас, как время летит! С Галей мы вместе учились в Школе-студии: я поступил в 1963-м, она к нам пришла на второй курс. Сближались с ней, сближались и поженились, когда получили дипломы. Торжества не было — тихонько расписались в ЗАГСе на Кутузовском.

— Сразу было ощущение, что это ваша женщина?

— Не знаю, что это было. Выделить что-то одно, объяснить, почему так получилось, не смогу. Приведу простой пример из поэзии. У Блока есть такие строки:

 

Жизнь — без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами — сумрак неминучий,

Иль ясность божьего лица.

Так что любовь — это свет. Близость человека ощущается не глазами, а душой и сердцем. На нашем курсе много было красивых девчонок, Галя не была самой яркой, но ведь не это главное.



— На нашем курсе много было красивых девчонок. Галя не была самой яркой, но ведь не это главное. 1969. Фото: Из личного архива Евгения Киндинова

— Никогда не думали, что любовь ушла и все еще можно переиграть?

— Да разные мысли приходят в голову. И что? Как приходят, так и уходят. Сложности, конечно, были и есть, о чем разговор. Однажды меня батюшка спросил: «Какие самые важные слова в христианстве?» Я задумался и не знал, что ответить. Он говорит: «Любовь, радость и смирение». Так и есть: когда в жизни становится тяжело, помогает смирение.

— Расскажите про дочь и внучку. Наверняка обеими гордитесь?

— Дашенька у нас поздний ребенок, она появилась, когда нам с Галей ­было уже сорок. Мы в ней, конечно, души не чаяли. Дочь — это праздник, величайший подарок, наш свет… На съемки я ее с собой не брал — зачем ребенка мучить? А вот по гастролям она с нами

поездила. Когда упал железный занавес, МХАТ каждое лето стал выезжать за границу, мы были нарасхват. Дашка всегда нас сопровождала.

На наше с Галей счастье, в актрисы дочь не пошла. У нее с детства яркие лингвистические способности, о чем нам постоянно говорили педагоги. В старших классах наняли ей репетиторов, и она сама поступила в МГИМО. Окончила, работает юристом. Про наши отношения с ней я так скажу: ими правит любовь. Полтора года назад Даша с Вовой, зятем, подарили нам внучку Сашеньку. Когда я приезжаю, она бежит ко мне и кричит: «Ди, ди» — и начинает меня обнимать. В этот миг я таю, как сливочное масло. (Смеется.)



— Про наши отношения с дочерью я так скажу: ими правит любовь. Полтора года назад Даша с Вовой, зятем, подарили нам внучку Сашеньку. С дочерью и зятем. Фото: Из личного архива Евгения Киндинова



— Традиционный вопрос: что переиграли бы в своей жизни?

— Мне нравится, чем я всю жизнь занимаюсь. Хотя были роли, которые не хочется вспоминать, и кажется, зритель их тоже забыл. Значит, туда им и дорога. Огорчает одно: к великому сожалению, с годами время несется все быстрее и быстрее. Знать бы, как его притормозить…

Благодарим ресторан «Чеховъ» за помощь в организации съемки


Евгений КиндиновЕвгений Киндинов

Родился: 24 мая 1945 года в Москве

Семья: жена — Галина Киндинова, актриса МХТ; дочь — Дарья, юрист-международник; зять — Владимир, специалист по информационной безопасности; внучка — Саша (1 год)

Образование: окончил Школу-студию МХАТ

Карьера: служит в МХТ. Снялся более чем в 50 фильмах, среди которых: «Городской романс», «Молодые», «Романс о влюбленных», «Золотая мина», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Колье Шарлотты», «Сыщики 2»

Загрузка...