Денис Клявер: «Я никому не признавался, что я сын Ильи Олейникова»

Год назад, 11 ноября, не стало Ильи Олейникова. Но Денис Клявер живет с ощущением, что отец рядом. «Я в детстве научился ловить его энергетическую волну, потому что папа был не очень разговорчивым, — говорит Денис. — И я эту нашу связь постоянно чувствую. И его мощную поддержку тоже. Сразу после его смерти все вдруг начало складываться: новая песня вошла в хит-парад, стали предлагать съемки в разных проектах… Определенно, папа сел там, наверху, за режиссерский пульт. Он всю жизнь за меня переживал — и вот оказался у кнопки».

— В 1991 году, когда мне было 16 лет, зарплаты у всех были копеечными, и мама уехала на заработки в Америку, а мы с папой остались на полгода вдвоем. Папа всегда был куркулем в хорошем смысле — жил по принципу «все в дом», но готовить и наводить порядок ему категорически не нравилось. Он умел варить только суп харчо, так что это было альфой и омегой нашего рациона. А уборка заключалась в том, что папа разметал мусор по углам, засовывал валявшиеся на полу вещи под диван, а в центре комнаты протирал пол шваброй. Зато он всегда старался «об-уютить» и «у-комфортить» наше жилище. Мы купили 50-метровую кооперативную квартиру с дурацким ремонтом, и батя там не стал переклеивать обои, а покрасил их черной тушью и поверх разрисовал разноцветными абстрактными узорами. Сначала покрасил опытный участок над моим диваном, потом всю мою комнату, пос­ле ванную, а затем и до коридора и их с мамой спальни добрался. Квартира была яркая, самобытная — попав в нее, мои друзья приходили в неописуемый восторг. Но когда мама в Штатах купила камеру, она сняла на видео дом, где работала, — огромный, метров четыреста, с роскошной лестницей. Насмот­ревшись этого унизительного для нас и нашей квартиры видео, папа решил сделать перестановку, чтобы хоть как-то взбодриться. У нас стояла то ли румынская, то ли югославская стенка, в которой имелся сервант с нажитым честным трудом чехословацким хрусталем. Внизу длинная полка — я уже тогда понял, что сервант явно не одно целое с ней, что он просто стоит сверху и двигать эту конструкцию, как обычный шкаф, нельзя. Но батя решительно сказал: «Двигаем!» Я говорю: «Давай сначала вытащим все». Но куда там! Папе нужно было все и сразу… Сервант со всем содержимым рухнул на нас с папой. Мы лежали под полками, под горой хрусталя и ржали. Наш всплеск адреналина и желание что-то изменить в этой жизни были погребены под руинами. Картина «Безысходность». Смеясь, мы разошлись спать, а потом на досуге склеивали разбившиеся салатницы и рюмки. Как ни странно, разбилось совсем мало.

— А почему спать пошли? До ночи из обломков сервантокрушения выбирались?

— Да мы и перестановку затеяли ночью. Отец был сторонником немедленных действий. Если ему что-то приспичит, то тушите свет. Захотелось в три часа ночи картину перевесить — тут же брал в руки молоток. Но гвоздь вбивал тихонечко: тюк, тюк, тюк… Нет чтобы один раз — бам! — сразу, а как бы заботился о соседях. Но стены были толщиной три сантиметра, так что другие жильцы все равно отлично слышали его долгое «тюк, тюк, тюк». Тут я на папу не похож — все делаю более тщательно. Я бы просверлил дрелью дырочку, вбил дюбель, ввинтил шуруп…

— Вернувшись из Штатов, мама ужаснулась разрухе и запустению?

— Она и не ждала идеального порядка. Но она ужаснулась нашему внешнему виду! Летом нас одолевали комары, и папа накануне маминого приезда попросил друга купить средство от насекомых. Товарищ приобрел разновидность дихлофоса, а папа-то имел в виду средство, которое нужно наносить на тело! Батя побрызгался — и распух, началась аллергия. А я за месяц до маминого возвращения заболел чесоткой. В Питере была эпидемия, и я подхватил заразу в транспорте. До этого мне казалось, что чесоткой уже сто лет не болеют, и я чухнулся и пошел в больницу, когда в местах, где нежная кожа, была сплошная кровавая корка. Меня чуть не госпитализировали — слава Богу, мы с папой как-то с врачом договорились. Сказали, что три дня нельзя мыться и все это время надо мазаться серной мазью. Это была мегакаторга! Так что маму встречали распухший папа и покрытый корками я.

— Беспросветный мрак!

— Вовсе нет! Это было хорошее время. Вообще мама вела все финансовые дела семьи и распоряжалась деньгами, которых никогда особо и не было. А когда она уехала, как раз вышла программа «Анекдоты» и отец впервые в жизни начал прилично зарабатывать. Деньги появились, их никуда не прятали, они просто лежали кучей в кухонной плите — там был внизу шкафчик для кастрюль. Я с утра открывал шкафчик и думал, сколько мне сегодня взять. Много не брал, но все равно это было очень кайфовое ощущение.

— Даже не знаю, что больше поражает — ваши злоключения или то, что двум артистам в принципе нравилось делать ремонт, что Илья Львович любил держать в руках молоток, а вы, певец и композитор, еще и в дрелях с дюбелями разбираетесь…

— Я ведь в детстве с бабушкой и дедушкой с маминой стороны жил, потому что у родителей была квартирка — «мечта клаустрофоба» с 4-мет­ровой кухней и 8-метровой комнатой. И дедушка меня научил думать головой и работать руками, он и математикой со мной занимался, и в шахматы и карты играть учил. А папа постоянно мастерил, делал какие-то панно. У родителей холодильник стоял замаскированный под шкаф — со всех сторон панели из ДСП. Когда купили новый холодильник, папа старый разобрал, и на одной деревянной панели выжигал выжигательным аппаратом, а на другой выбил долотом цветочки. Эти панели у нас дома до сих пор висят как картины. Одно из самых ранних моих воспоминаний: папа сидит на кухне и клеит панно из домиков, вырезанных из открыток, а я играю на полу за его спиной… И через секунду на место, где я катал машинку, с высоты метра полтора падает тяжеленный навесной шкаф с кастрюлями… Я не хотел бы оказаться на месте папы — это было катастрофически страшно!

Представляете его состояние? Он не сразу смог повернуться, лишь через несколько секунд — и что он за эти секунды пережил… А моя машинка проехала под шкафом, я прополз под ним за ней — и только ногу убрал, как шкаф грохнулся. Случись это на мгновение раньше, шкаф просто убил бы меня… Вообще у меня было много ситуаций, когда жизнь висела на волоске. Например, наша квартира — не съемная, где упал шкаф с кастрюлями, а кооперативная, где упал сервант с хрусталем, — была в Купчино в районе новостроек. И рядом с нашим домом строилась двенадцатиэтажка — мы с пацанами там ползали по балкам на уровне 9-го или 10-го этажа, когда еще перекрытий не было. Серьезная школа выживания…

— Представляю, как волновались родители, если знали или догадывались о ваших экстремальных прогулках…

— Я старался, чтобы они не узнали. Но папа переживал из-за всего, в том числе из-за вещей, которые он сам придумывал. Он был не очень оптимистичным человеком — так жизнь его закалила. Он слишком долго шел к своему олимпу и понимал, что в любой момент может случиться любой облом, любая беда. Когда я был подростком, он боялся за мою ориентацию, видел пугающие признаки — какие, до сих пор не пойму. Мы о таких вещах и не задумывались, но папа вращался в артистических кругах, где людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией хватало. Когда мне исполнялось 16 лет, я пригласил на день рождения одних парней. Папа спросил: «А где девочки?» — «Да зачем они? Посидим спокойно с пацанами». Батя на меня наехал, строго-настрого наказал, чтобы обязательно были девочки. Потом начал переживать, что я в свои 16-17 лет еще не веду половую жизнь. Он по себе мерил, потому что был гораздо более горячим парнем. И более ранним. Хотя я третий раз женат и у меня трое детей, а у папы был всего один брак (фиктивную женитьбу ради московской прописки я не считаю), и я у него всего один.

— Вы в три раза продуктивнее!

— Да! Но тогда папа еще не знал, что за эту сферу моей жизни можно не волноваться. Как-то к нему пришла знакомая, с которой они какую-то сценку делали, и папа с ней стал делиться своей проблемой. Мол, Денису уже 17 лет, а он, похоже, девственник. На что та сказала: «Хочешь, я пойду сейчас к нему в комнату и все быстро улажу?» Он взвился: «Нет!!! Ни в коем случае!» Знакомая мне много лет спустя про этот эпизод рассказала.

— Со знакомыми папа делился. А с вами? «Сын, я хочу поговорить как мужчина с мужчиной… В чем дело вообще?»

— Он со мной совсем мало говорил, из него все приходилось клещами вытягивать, и серьезно о серьезных вещах мы начали беседовать, уже когда я вырос. Думаю, папа просто не знал, как говорить со мной об отношениях с девочками, он был тот еще Макаренко. Батя стеснялся и поэтому обращался ко мне в юмористически-грубоватом тоне. И я тоже стеснялся. Когда мне было лет семь, он повез меня в музыкальную школу, а в электричке напротив нас оказалась девочка, с которой мы ходили в садик. И папа у меня громко спросил: «Что улыбаешься? Баба, что ли, твоя?» Вечером я решительно заявил маме, что больше с папой не поеду никогда. Я сейчас с сыном Тимофеем в похожей манере общаюсь — вероятно, он тоже иногда стесняется.

— Когда вы привели домой свою первую девушку, папа ее, наверное, на руках носил?



— На руках не носил. Но я помню, как батя нашел у меня в кармане презервативы. Он грозным тоном спросил: «Это что такое?!» Но держал в руках эту пачку презервативов с таким счастливым лицом, что мне даже тогда было очень смешно.

Папа волновался, если меня нет дома или у мамы отключен телефон. Он уже так привык к этому состоянию, что ему, видимо, было комфортнее, когда он волнуется. Я его подкалывал. Вот он потерял маму, она уехала и не подходит к телефону, а потом нашел и звонит мне: «Все, мама нашлась, телефон у нее сел». Говорю: «И что ты будешь делать остаток дня?» — «В смысле?» — «У тебя теперь нет ни одного повода поволноваться». В некоторых случаях мне, конечно, понятно его волнение. Сходив 1 сентября в первый класс, я отправился гулять с мальчиками — ушел часа в два, вернулся в девять. К этому времени папа несколько раз обегал весь микрорайон, и я думал, что он меня убьет! Я теперь сам отец и прекрасно его понимаю. Но еще лучше я его понимаю как артист артиста.

— Он больше за себя или за вас волновался?

— За всех! Он всегда был мнительным человеком. С одной стороны, он был очень упертым, а с другой — слишком трепетным. Его могла подкосить любая критика. Я рассуждаю с позиции человека, карьера которого началась рано и пошла в гору почти сразу, а бедный папа-то сколько раз начинал! Кажется, вот-вот все получится, позвали на телевидение, начали узнавать — нет, один концерт показали, а из другого вырезали, папу опять все забыли. Его первый партнер, Роман Казаков, умер, когда они только-только достигли минимальной известности. Отец встретил Юру Стоянова, когда ему было уже 44 года. Для творческого человека это караул! Когда распался «Чай Вдвоем», я начал заниматься сольным проектом. Переход от дуэта к сольному творчеству прошел достаточно быстро: сразу откликнулись и поклонники, и радиостанции. Но все равно было неприятное ощущение зыбкой почвы под ногами, хотя оно продлилось всего около года. Представляю, каково было отцу жить с этим чувством 20 лет сознательной жизни… Он волновался, когда я пошел в шоу-бизнес. Ведь папа знал о его сложностях больше нас со Стасом Костюшкиным. Кстати, подсказал идею дуэта со Стасом именно он. Однако увидев запись нашего первого выступления, бедный папа, мягко говоря, обалдел.

— Но почему?

— Первый блин вышел не просто комом, а комом в квадрате, в кубе, в десятой степени! Это был 1994 год, у нашего дуэта даже названия не было, но главное — не было опыта. Стасян до этого пять лет в театре играл, а я на сцену выходил, только когда в 13-14 лет ездил с папой на гастроли и подрабатывал грузчиком и клавишником. Это было выступление в ночном клубе на презентации радиостанции, обычная банкетная солянка, в которой мы пели три песни. Облажались по полной программе: от ужаса ничего не соображаем и трясемся, звукорежиссер пьяный, мы попытались впихнуть на маленькую сцену еще и балет, поэтому там было народу как в метро. В довершение всего у нас не работал микрофон! Моя мама, снимавшая этот феерически позорный дебют на видео, кричала: «Стасик, отдай микрофон Денису! Тебя и так слышно!» Недавно я нашел эту запись, правда, там почти ничего не видно… Но такие боевые крещения ускоряют процесс становления. Ко второму выступлению мы учли все нюансы. А в 1995 году мы уже выступали на конкурсе «Ялта — Москва — Транзит».

— Илья Львович рассказывал, что он это ваше выступление смотрел в кошмарной глуши по жуткому телевизору. Он тогда в деревне отдыхал?

— Они с Юрой выступали с шефским концертом, их поселили в доме отдыха, а там то ли антенна сломалась, то ли электричество вырубилось — и когда показывали финал конкурса, папа остался без телевизора. Отец полчаса в темноте шел до ближайшего селения, увидел стройку, где был вагончик сторожа. По счастью, там был телевизор — правда, он работал без звука. Папа не услышал, как мы поем, но догадался, что мы победили! Хотя он понимал, что к этому все идет: конкурс длился три дня, и папа был в Ялте на первом, самом ярком дне, когда мы пели песню «Цветов» «Мы вам честно сказать хотим». Песня сразу выстрелила, так что папа уезжал на громаднейшем подъеме. Но он и после этой нашей победы волновался за меня до последней секунды, хотя «Чай Вдвоем» признавался лучшей группой в стране, получил кучу призов…

Я перенял от него это качество и тоже волнуюсь за будущее, понимаю, что удача может в любой момент отвернуться. Но, к счастью, мое волнение не таких «суицидальных» масштабов. Папа, даже став мегазвездой, дико паниковал из-за вполне заурядных вещей. Когда они репетировали спектакль «Идеальное убийство» с Ольгой Александровной Аросевой, отец перманентно трясся от волнения, изводил себя. Я спрашиваю: «В чем проблема?» Отвечает: «Боюсь, что текст забуду». — «Батя, ты знаменитость, ты прекрасный актер и уже всем все доказал. Ну забудешь слова, так скажешь похожие по смыслу. Ты же не Шекспира играешь. Тебя все так обожают, что даже если ты выйдешь на подмостки и будешь молча стоять, на тебя будут смот­реть и радоваться».

— А вы за папу переживали, когда у него еще не было успеха? Или вы не принимали эти взрослые проблемы близко к сердцу?

— В детстве я просто не понимал, что папа — всего лишь неизвестный эстрадный актер. Он мне казался фантастически популярной личностью, и я никогда не говорил, кто мой отец: хотелось, чтобы люди видели во мне меня самого, а не сына суперзвезды. И когда он действительно стал знаменитостью, я нашим родством не кичился. Только когда мы с Костюшкиным сами заявили о себе и обрели популярность за счет своих песен, я перестал скрывать, кто мой папа.

— Ваш отец в книге «Жизнь как песТня» описывает, как 10 июля познакомился на съемочной площадке фильма «Анекдоты» со Стояновым. У одного сумка, в которой брякают бутылки с водкой, потому что съемки пришлись на его день рождения. И у второго тоже сумка с бутылками — и тоже день рождения. Такое совпадение! Отмечание общего праздника продолжилось у вас дома, и вы со Стояновым в тот же день познакомились?

— Я с Юрой познакомился на Новый год, он пришел к нам в гости в ночь с 1991-го на 1992-й. И та ночь оказалась исторической. Папа, Стоянов и папин друг и партнер Сережа Серебрянский, выпив и находясь в чудесном настроении, стали играть сценки. Сереже мама прислала из Канады видеокамеру, и вот на нее они и сняли свои дурачества. Хорошо помню, как я вернулся с гулянки часов в пять утра, и батя мне включил запись: «Глянь, как мы повеселились». Выспавшись, папа еще раз пересмотрел съемку и увидел в Юре потенциального партнера, а в дуракавалянии — потенциальную телепередачу. Вскоре они с Юрой уже снимали для программы Кирилла Набутова «Адамово яблоко» рубрику «Анекдоты», из которой вырос «Городок». Самое интересное, что я недавно разбирал всякие кассеты и нашел историческую новогоднюю съемку. Так было приятно ее пересмотреть. Два человека, которые, с одной стороны, уже давно достигли зрелости, а с другой — еще не самореализовались, прикалываются с такой искренностью и пионерским задором!

— Рассказали о найденной реликвии Стоянову? Вы же сейчас регулярно с ним видитесь — участвуете в новой программе «Живой звук».

— Я ее сразу Юре переслал. Он ужасно обрадовался, сказал, что сто лет искал и найти не мог.

— Как вам работается с папиным соратником?

— Чудесно! Мы же знакомы 21 год, у нас почти родственные отношения. Другие участники поначалу относились к Стоянову со слишком большим пиететом, а я их сближал и непроизвольно стал чуть ли не соведущим. Ведь в программе, где поют под караоке, красивый вокал не самое главное. Важно, чтобы все пели громко, от души и в дружеской атмосфере — вот ее созданию я и способствую.

— Когда появился «Городок», вашего папу начали узнавать на улице раньше, чем Стоянова. Сильно переживал Юрий Николаевич, не знаете?

— Про Юру не скажу, но папа очень жалел, что популярность нельзя поделить на две абсолютно равные половинки. Отец, с его яркой внешностью, запоминался моментально, а Юра — с более нейтральной — оставался в тени папиных усов. Зато потом Юра мог играть разноплановые роли и был в кино востребованным актером, а папа   всегда ассоциировался с «Городком», стал заложником образа.

— Мы, зрители, никогда не видели вашего отца без усов…

— Да я и сам видел один раз в жизни. На Новый год подбил его сбрить их, и оказалось, что папа без усов абсолютно не похож на себя, зато безумно похож на Валентина Гафта. Я от смеха чуть на пол не падал, а у мамы был конкретный шок. Она бегала от папы и кричала: «Не подходите ко мне, я вас не знаю!»

— Илья Львович как-то сказал: «Мой папа был плохим отцом, а я стал плохим отцом своему сыну». За что он себя так строго судил?

— Не знаю, что он там говорил, но для меня он был замечательным отцом! Имелись, конечно, свои нюансы… Он слишком принципиально настаивал на том, что правильны именно его вкусы и его взгляды. Он их активно насаждал, не шел мне навстречу. Вот этого я не делаю, а наоборот, стараюсь прислушиваться к мнению сына относительно всяких его возрастных интересов. Просто надо понимать, что у каждого поколения свои кумиры и навязывать ребенку собственных — неправильно. Папа пытался мне навязать The Beatles и The Rolling Stones — я слушал «Алису» и «Кино». Отец в принципе был категоричен: у него было свое четкое мнение. Но я с детьми по-другому себя веду — это и мне самому на пользу. Поскольку музыка — моя профессия, я не закрываюсь в тех вкусах, в которых вырос, а постоянно впитываю новое, и для меня это важно — нужно чувствовать сегодняшнее время. И в этом смысле мне с Тимохой вообще замечательно: он в свои 12 лет слушает и тяжелый металл, и рэп, и какие-то танцевальные композиции — и это всегда хорошая, крепкая музыка. Одевается он прилично, со вкусом. Мне кажется, главное — не мешать растущему человеку. Ему хочется волосы отрастить — пускай отрастит, хочется постричься — пускай пострижется, хочется странноватую одежду надеть — пускай наденет. Это же один из путей поиска себя как личности. Его в этом плане нельзя ограничивать, а то потеряешь связь с ребенком. Папе такие рассуждения были не свойственны. Когда я в 15 лет выбрил себе виски, он сказал: «Что за идиотизм! Никто из The Beatles себе такого не позволял!» Хотя битлы себе позволяли такое, что мама не горюй — разве что виски не брили. (Смеется.) И кирзовые сапоги он мне не купил, до сих пор не забуду. У нас был писк моды — кирзачи и ватник, проклепанный военной символикой. Ватник мне родители купили, а кирзачи нет — я умолял, а они насмерть стояли. Уже взрослым я маму спрашивал: «Ну что вы так уперлись тогда?» Она и сама не могла объяснить.

— Но какие-то поводы для недовольства вам Тимофей дает?

— Он у меня какой-то сильно правильный пока. Чистюля, аккуратист, все у него по полочкам — вообще рациональный мальчик. Видимо, из-за того, что он с четырех лет занимается тхеквондо, а это хорошо организует и пропитывает твои действия восточной философией. Я был большим разгильдяем, чем Тимоха. Но меньшим, чем папа!

— С внуком Илья Львович хорошо ладил?

— Он обожал Тимоху, но не особо много с ним общался. Внук приходил минут на 15-20 по-соседски: «Привет, дедуль, как дела?» А дедуля в своих думках не совсем позитивных: в последнее время у него была депрессия. Но буквально перед тем, как у папы нашли рак легких, они с мамой и с Тимошей поехали отдыхать в Египет. Они там были с ним вместе десять дней с утра до вечера, и Тимка пообщался с дедом в более взрослом возрасте. Я так рад, что это произошло!

Папа на маленького Тимошу мог обижаться жутко. Я ему объясняю: «Батя, он не понимает, что ты народный артист, ему два года! Он телевизор не смотрит, в творчестве не разбирается. Твоя задача влюбить его в себя». Однажды они остались вдвоем. Я возвращаюсь и, уже открывая дверь, слышу, что ребенок от плача захлебывается. Спрашиваю у отца: «Что случилось?» — «Я ему сказал, чтобы он со мной поздоровался. Он со мной не поздоровался». — «А плачет почему?» — «Я ему сказал, что если он со мной не поздоровается, я его за руку дерну». — «И что?» — «Ну что, он не поздоровался…» Но Тимоха деда сильно любил и очень к нему тянулся. Сейчас мы его отдали в детский драматический театр. Я же вижу в нем задатки деда, тем более что и мама у него танцовщица, и я тоже в принципе ничего. Я ему говорю: «Давай трудись, чтобы дед гордился». И он старается.

— 24 сентября у вас родился сын Даниэль. Слышала, что окрестить хотите Ильей?

— Нет. Хотя сначала мелькнула даже идея назвать его Ильей. Но потом мы подумали: это же не памятник, чтобы в честь кого-то называть, а живой человек. Он в любом случае продолжение моего отца, моей мамы и продолжение родителей моей супруги — как его ни называй. Еще когда даешь имя в честь кого-то, оно судьбу несет, а судьба у папы тяжелая была, несмотря на такой успех в финале. Лучше пускай у ребенка будет своя судьба, индивидуальная. Правда, когда Даниэль родился, мне супруга прислала его фотографии. Говорят, в первый час после рождения дети похожи на тех, кем были в прошлой жизни, а потом меняются. Так вот у меня есть фотографии, когда сыну час и когда ему девять часов. На первой это просто копия моего отца — раскрытые ноздри, его взгляд. А на второй он уже на малыша похож.

Папа снился мне только один раз, еще когда лежал в больнице в искусственной коме — он так в ней и ушел, к сожалению. Тогда он мне явился во сне. Причем весь такой модный, выглядел просто шикарно. Почему-то у него была моя прическа, но волосы чуть покороче и с седыми прядями — но это тоже было красиво, как мелирование. Я проснулся и подумал, что точно все с ним будет хорошо. А оно вот как оказалось…

— Значит, с ним все будет хорошо в другой жизни.

— Конечно. Я вообще очень сентиментальный человек, но всего один раз заплакал после его смерти — когда врачи позвонили и сказали о ней. А потом о произошедшем узнали другие люди, и волна рыданий потекла со всего мира: люди звонят, начинают утешать меня и рыдают в трубку. Тогда я психологически закрылся полностью. Даже когда отца хоронили, слезы не лились. У меня было состояние шока, и я из него вышел лишь через полтора месяца, когда перед Новым годом стал обзванивать близких и друзей. Я им звоню, начинаю поздравлять — и тут меня пробивает. Потому что все мои близкие друзья — это и папины друзья тоже. И естественно, когда меня слышат, сразу ассоциируют с отцом. Тогда меня вскрыло конкретно. Помню, как ехал в машине и плакал… У меня с отцом всегда было энергетическое общение — я хорошо научился настраиваться на его волну, потому что он, зараза, мало разговаривал… И я по-прежнему чувствую эту волну, как будто папа никуда от меня не делся. У мамы точно такое же ощущение. Она сейчас пользуется его мобильным телефоном, и когда звонит мама, на экране высвечивается «папа».

А с младшим сыном вот какая ситуация. Ирина около трех лет не могла забеременеть, получилось только после папиного ухода. Мы потом высчитали, что зачатие было на 42-й день после смерти отца. Говорят, что на 40-й день душа уходит с земли и перевоплощается. Так что…

Еще считается, что когда уходят родители, сразу появляется мощнейшая поддержка. Могу сказать по себе. Я записал песню «Не такая как все», за которую получу 30 ноября «Золотой граммофон». Когда папу положили в реанимацию, я примчался в Питер и сидел там. А он лежал в медикаментозной коме… Естественно, ни о чем другом я думать не мог, но однажды промелькнула мысль, что новую песню надо спеть пониже. Как раз 10 ноября говорю: «Мам, я поеду на студию». — «Давай, а я к папе съезжу». Вечером 10-го я перезаписал песню, мама позвонила: «Вроде все хорошо, состояние чуть-чуть улучшается». Я обрадованно вспомнил про свой сон, отправил песню на радио, а ночью папа уже ушел. Он ушел — и песня стала звучать на радио. Все, что было до этого зависшим, вдруг стало складываться. Один проект появился, другой, третий, песня попала в хит-парады, вышел альбом… Я прямо чувствую, что все сразу начало сходиться. Просто наверху отец сел за режиссерский пульт. Он всю жизнь за меня переживал, а сейчас оказался у кнопки.

---

Денис Клявер

Родился: 6 апреля 1975 года в Ленинграде

Семья: жена ­­ — Ирина, юрист; сын от брака с Юлией Клявер, бывшей танцовщицей балета Лаймы Вайкуле, — Тимофей (12 лет); дочь от певицы Евы Польны — Эвелин (8 лет); сын от брака с Ириной Клявер — Даниэль (полтора месяца)

Образование: окончил Музыкальное училище им. Мусоргского по классу трубы

Карьера: в 1994 году вместе со Стасом Костюшкиным создал дуэт «Чай Вдвоем», в котором музыку к песням писал Денис, а стихи — Стас. В 1995 году на конкурсе «Ялта — Москва — Транзит» дуэт завоевал первое место. «Чай Вдвоем» выпустил 10 альбомов, среди них: «Я не забуду…», «Ласковая моя», «Белое платье». В 2012 году дуэт распался, и Денис начал сольную карьеру.

В 2013 году у него вышел сольный альбом «Не такая как все»

Илья Олейников

Настоящая фамилия: Клявер (Олейникова — девичья фамилия жены)

Родился: 10 июля 1947 года в Кишиневе

Умер: 11 ноября 2012 года в Санкт-Петербурге

Семья: жена — Ирина Клявер, химик; сын — Денис Клявер, певец

Образование: окончил Московское государственное училище циркового и эстрадного искусства

Карьера: в 1992 году вместе с Юрием Стояновым создал рубрику «Анекдоты от Адама до наших дней» в программе «Адамово яблоко». В 1993 году они придумали программу «Городок». Снялся в фильмах «Трембита», «Алхимики», «Мастер и Маргарита» и др. Народный артист РФ (2001)