Алексей Герман-мл.: «Меня бесконечно попрекали отцом и сравнивали не в мою пользу»

— Как же случилась встреча двух творцов, объединившихся в семейную пару?

Алексей: Мы встретились с Леной пять лет назад, когда оба были свободны, в одном из московских клубов.

Лена: Точнее, после закрытия клуба — на улице, возле выхода. Мы с подругой ждали такси, и в этот момент к нам подошел Леша. Предложил перебраться в другое кафе, и… мы зацепились языками.

— А почему вы подошли именно к Лене — понравилась, что-то щелкнуло внутри?





Алексей (смеясь): Да я был не совсем трезвый.



Лена: И честно говоря, не ты один. Только в отличие от Леши я абсолютно не хотела никуда идти. Но тут подруга сказала, что должна срочно ехать домой, я же не торопилась. Ну, мы с Лешей и отправились завтракать. И все общались, общались…

Алексей: И стало очевидно, что по очень многим ощущениям мы близки. Несмотря на разницу в возрасте девять лет, смотрели на мир с одного ракурса. Совпали. И я влюбился… Вот с того вечера, вернее, утра мы фактически не расставались.

— Верите в судьбу?

Лена: Думаю, она и привела нас в определенный момент в одно и то же место и соединила. Не случайно же все так сложилось. Не знаю, как отреагировала бы на Лешу, если бы встретила его раньше. А тут все совпало: место, время, состояние.

— Быстро свыклись с ощущением, что вы — пара?

Лена: Вроде да, но осознавали мы это постепенно. Вдруг ни с того ни с сего разошлись, правда, чуть ли не в тот же день снова объединились. Потом Леша неожиданно испугался и пытался сделать все для того, чтобы между нами ничего серьезного не состоялось.

Алексей: Если бы хотел сделать что-то такое, сделал бы. Не преувеличивай.

Лена: Знаешь, ты тогда так себя вел по отношению ко мне, что я подумала: «Ну все, сейчас сбегу…»

Алексей: Ну и сбежала бы, ничего страшного.



Лена (с нарочитой угрозой): Вот ты как?! Тогда я сбегу сейчас.

Алексей: Опять?! Слушай, сейчас совсем сил нет на ссору, давай потом. Хочешь завтра? Вот я отосплюсь, отъем­ся, и… Допустим, на два часа дня назначим твой побег. (Улыбается.)

Лена (смеясь): Последнее время стало уже лениво ругаться. А тогда я всерь­ез решила сбежать от Леши. Потому что он стал цепляться ко мне, задирался.

Алексей: Потому что ты сумасшедшая.

Лена: Честно, он думал, что я ненормальная.

Алексей: Немудрено. Была зима, а она — в босоножках на голую ногу и в какой-то драной холодной кур­тенке.

Лена: Не сочиняй, она не была драная. Холодная — да, но очень хорошая. Просто я никогда не умела одеваться тепло. Пожалуй, первые теплые вещи, скажем пальто, у меня появились, когда мы начали встречаться с Лешей.



Алексей: Но согласитесь, это же полное безумие, Лена вообще не ориентируется в погоде. И еще она совсем не готовит.

Лена: Я лет семнадцать практически не ем дома — так жизнь складывается. Честно говоря, это не очень удобно, но я привыкла. Всегда много дел.

Алексей: При этом абсолютно невозможно понять, почему одни блюда она ест, а от других отказывается категорически. Разобраться невозможно, поскольку всякий раз Лена озвучивает какие-то взаимоисключающие предпочтения. (Обнимает жену.) Но это не капризность, просто особенность ее художественной натуры… А еще она часто опаздывает плюс катастрофически нехозяйственная. Что меня раздражает до сих пор. И характер плохой — сложный. Часто волнуется там, где не надо, и наоборот. Будучи большим художником, она прекрасно разбирается в живописи, в цвете. И остро реагирует, если что-то нарушает ее видение. Допустим, страшно переживает из-за того, что цвет вышел чуть-чуть не такой, как, по ее мнению, надо, или буковка стоит не точно на задуманном месте.

Лена: Да, я прямо с ума схожу.

Алексей: А в этот момент у нас, к примеру, летит миллионный контракт. Но ей все равно. Приходит и начинает мучить меня своими буковками, за что я ее в тот момент ненавижу, хотя понимаю: со своей точки зрения она права.

— И какова реакция каждого?

Алексей: Ругаемся, конечно.

Лена: Скандалы начинаются, когда ты передавливаешь… На самом деле Леша тоже сложный. Зато обязательный, никогда никуда не опаздывает, наоборот, любит приезжать заранее. (С улыбкой.) За что я, в свою очередь, ненавижу его. Он действительно очень собранный человек, говорит, эта черта ему передалась от мамы.

— Вы вспыльчивы?

Алексей: Причем оба. Полутонов в отношениях не бывает. Очень остро на все реагируем. Выяснения проходят громко, со швырянием ближайших под руку попавшихся предметов.

Лена: Да уж, молчание — не наша история.

— А вы зарегистрировали отношения?

Алексей: Год мы просто жили вместе, а потом решили расписаться.

— По чьей инициативе?

Лена: Кажется, по моей. Вернее, так: сначала я этого хотела, а потом расхо­тела, и тогда уже предложил Леша.

Алексей: Хочу уточнить: по-моему, сначала пожениться предложил я. Более того, настаивал, много раз повторял: «Давай поженимся!», а Лена выдерживала паузу.

Лена: Не припоминаю такого. Но точно помню, что когда Леша сделал предложение, мне уже было все равно. Вот честное слово. Непонятно было, зачем затевать эти формальности. Но все-таки затеяли. Застопорились на кольцах, никак не могли решить, стоит ли их покупать. С одной стороны, вроде традиция, с другой — ерунда какая-то. Но сейчас я считаю, что носить кольцо все-таки правильно. Это словно некий маяк, который говорит о том, что у тебя есть своя, несколько отдельная от внешнего мира жизнь.

Алексей: Это все условности, набор стереотипов. На мой взгляд, оформление брака никак не закрепляет человеческие отношения, не формирует семью. Женился — развелся, потом снова пришел в ЗАГС, расписался и опять развелся… В чем проблема? Кстати, мои родители тоже несколько лет прожили в гражданском браке и только потом расписались.

Лена: Люди в большинстве живут стереотипами. Допустим, принято, чтобы мужчина дарил женщине цветы. Вроде бы какой-то знак его отношения. Чушь. Да хоть каждый день дари, что дальше? Я, например, вообще не очень люблю срезанные цветы… И в этом смысле мы с Лешкой абсолютно совпали.



Алексей: Короче говоря, свадебное торжество у нас прошло спокойно, скромно, но при этом очень весело. Собрались у нас дома ближайшие друзья, и мы с ними отлично провели время. А потом поехали с Леной на съемки фильма «Из Токио».



— Лена, а как получилось, что вы оказались втянуты в работу с Алексеем?

— Когда Леша писал сценарий «Электрических облаков», он просил меня почитать его, и с какого-то момента мы подробно стали говорить про картину. Дальше я полноценно втянулась в работу. Изначально была оформлена арт-директором, а постепенно стала заниматься всей художественной частью.

— Вы из кинематографической семьи?

— Нет. По первому образованию моя мама — преподаватель иностранных языков, по второму — психолог. Но работала она в Екатеринбурге на телевидении — и редактором канала была, и рекламные ролики к фильмам делала, и сама весьма успешно вела программы. В детстве меня мама загрузила по полной. Я все время была занята. Музыкой занималась: по классу скрипки — в одной школе, форте­пиано — в другой. Кроме того, танцевала в двух театрах балета, ездила на гастроли. Ходила и в художественную школу. А высшее образование получила во ВГИКе, на продюсерском факультете. Отучившись, сначала делала короткометражные фильмы, потом увлеклась собственным проектом современного танца, после чего пришла в театр «Практика», где занималась киноклубом, который вела довольно успешно — как правило, были полные залы. Но тут мы встретились с Лешей, и… пришлось мне с этим расстаться.

— Алексей, а у вас какие сохранились ощущения из детства?

— Помню нашу питерскую квартиру — она мне снится. Дедушку своего часто вспоминаю — не Юрия Германа (я его не застал в живых), а маминого отчима (ее родной отец погиб на войне) Александра Борщаговского (автор сценария фильма «Три тополя на Плющихе». — Прим. «ТН»), бабушку мою замечательную, раскладывающую пасьянс.

Врезались в память мучения родителей, связанные с их работой, в периоды, когда все складывалось  неблагоприятно. Сложная тогда пора наступала в доме. Мама с папой — оба эмоциональные, взрывные — нервничали, ссорились, кричали друг на друга.

Папа был человеком сильным, мужественным, но одновременно ранимым и в чем-то беззащитным. Сложности в работе переживал остро, тяжело, в эти периоды старался уеди­ниться, много времени проводил на даче. Но он был несгибаем. Много пережил. Его фильм «Проверка на дорогах» запретили на долгие годы, «Двадцать дней без войны» были выпущены в прокат минимальным количеством копий, да и то лишь благодаря тому, что сценарий написал знаменитый Константин Симонов. «Лапшина» тоже положили на полку, заключив, что фильм порочит социалистический строй. Прежде чем это произошло, отцу предложили внести в картину радикальные поправки. Конечно, они исказили бы первоначальный замысел, но все-таки фильм мог бы выйти на экраны. Отец отказался. После чего впал в тяжелейшую депрессию — сутками лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Я отлично это помню. Так же, как то, что от папы тогда все отвернулись, буквально исчезли из его жизни. Даже группа прекратила с ним контактировать. Никто не появлялся, и телефон не звонил. Это он переживал особенно болезненно.

Но время лечит, прошло и это, и постепенно у нас опять стали собираться большие, по полсотни человек, компании. Накрывались длинные столы, которые расставлялись из комнаты в комнату через всю нашу квартиру, имеющую форму буквы «Г». Помню, как родители собирались с друзьями на дачах, в Репине, в Доме творчества кинематографистов. Огромные шумные компании, где все, перебивая друг друга, что-то обсуждали, спорили, шутили.

Много всякого было в те годы — и хорошего, и плохого. И знаете… вот была в том советском быте, при всех его трудностях, неприятностях, маразмах, какая-то своя прелесть. И как ни парадоксально — единение. Сложная, но невероятно интересная жизнь. А потом этот мир стал медленно и мучительно умирать, общение сокращалось, люди собирались все реже, очень многие уезжали в эмиграцию. Наступила затяжная агония советской интеллигенции.

— Когда картины отца запрещали, на какие средства вы жили?

— Папа с мамой писали сценарии — под маминым именем. К примеру, «Торпедоносцы», «Жил отважный капитан». Это приносило семье какой-то доход. Потом, все-таки у каждого из них отцы были писателями — их книги издавались и переиздавались, а по советским меркам это означало довольно обеспеченную жизнь.

— Кто из родителей вам был ближе?

— Мама, потому что в большей степени мной занималась она. Все-таки папа всегда был сконцентрирован на работе, вкладывал в нее все силы, все время, всю энергию, да и по характеру был человеком достаточно замкнутым. То есть мы с ним общались нормально, полноценно и довольно часто, но каких-то откровенных, душевных разговоров было очень мало. А таких, знаете ли, многозначительно-наставнических бесед батяни с сыном не было вообще.

В отличие от Лены, мои родители никуда меня не направляли, благодаря чему я избежал обязательных посещений каких-то кружков, да и в юности вел относительно свободную жизнь. Разумеется, какие-то заходы в другие жизни случались. Ну что вы хотите — 1990-е годы, как без приключений. От наркотиков, правда, Бог миловал, но я перепродавал магнитофонные кассеты, с хулиганами водился, кстати, часть из этих ребят потом села. Но все-таки я больше вращался в кругу нормальных мальчишек и девчонок. И в школе, и в институте. Первый раз я поступил в ЛГИТМиК на театроведческий факультет, где проучился два года.

— Критиком хотели быть?

— В 17 лет было не очень понятно, чего хочется, вот и решил попробовать такое ремесло. Но вскоре мне это показалось довольно бессмысленным занятием. Не потому, что профессия плохая, просто я устроен немножко иначе. Стало скучно, не видел я для себя никакой возможности реализации и роста. А хотелось куда-то передвигаться, казалось, что надо радикально сменить парадигму, и я двинулся в сторону режиссуры. Поехал в Москву и поступил во ВГИК — в мастерскую Сергея Соловьева и Валерия Рубинчика. На платное отделение.

— Отец поощрял ваше намерение повторить его путь? Все-таки у него было столько проблем, преодолений, стрессов…

— Он рассказывал, что отговаривал меня, но, по-моему, это некое преувеличение. То есть однажды папа сказал что-то вроде: «Слушай, не надо бы…» Дальше мы с четверть часа поговорили, на этом все и закончилось.



— Но почему же вы поступили на платный факультет?

— Это была принципиальная и совершенно правильная позиция папы. Он считал, что не должен сын известного режиссера учиться на бесплатном, поскольку при поступлении сама по себе фамилия уже является привилегией, «блатом». Не хотел он, чтобы щипали меня за это, пинали. Хотя все равно избежать этого не удалось — и попрекали отцом, и бесконечно с ним сравнивали не в мою пользу. Порой прямо целенаправленно валили. Некоторые и до сих пор продолжают. К счастью, я относился и отношусь ко всему этому довольно презрительно. Сам я никогда не позиционировал себя в увязке с моими родственниками, не люблю паразитирования на предках. Уважая наше родство, я все равно сам по себе.

В общем, некоторое время я попереживал из-за сопоставлений меня с отцом, но потом понял: такие правила игры, изменить в них ничего невозможно, и… не то чтобы успокоился, но перестал обращать внимание. Просто продолжал упорно работать. В этом смысле мне было проще, потому что, наблюдая за работой папы, я отдавал себе отчет в том, что режиссура — не времяпрепровождение, а борьба, схватки за каждый следующий проект. Во ВГИКе сразу это чувствуется. Что-то получается, что-то нет, ты мучаешься, хочешь выиграть, победить, страшно ревнуешь, когда приз достается кому-то, а не тебе, но это и помогает, стимулирует… И вот я уже со своей первой картиной выскочил на фестиваль в Венецию, а затем еще четыре раза становился там участником конкурсной программы. Иногда побеждал, иногда проигрывал, но с каждым разом все больше закалялся.

— А помимо творческого самоутверждения, что происходило тогда в вашей личной жизни?

— Тоже само­утверждался. Но в некоторой степени нелепо, приходилось как бы заставлять себя быть любимцем девочек. С трудом мне это давалось, мешали внутренние ограничения. Знаете, в каждой компании найдется вроде бы обаятельный шустрый парень. Вот я таким не был. Пытался внутри себя симулировать такую шустрость, порой даже успешно, но это не являлось для меня органичным. Тем не менее романы, конечно же, возникали. Влюбленности, страсти, а с ними, безусловно, жуткие переживания, внутренние раздраи. Всего хватало. Но когда первый раз женился, утихомирился.

— Женились на актрисе?

— Нет, просто питерская девушка, моложе меня на семь лет. Познакомились в Москве, сошлись, поженились, пять лет просуществовали вместе, а потом, осознав, что мы во всем люди совершенно разные, спокойно развелись.

— А как вы сообщили родителям, что женитесь во второй раз? Лену как невесту представили?

— Специально нет. Как-то случайно они познакомились. Честно говоря, мне кажется, это вообще родителей не касается. Какая разница, принимают они или не принимают твою избранницу? Одно дело, когда женятся 20-летние, и совсем другое — брак взрослых людей. Если бы папа, допустим, был против, разве я послушал бы? Нет, конечно.

— На уход из жизни Алексея Юрьевича вы остро среагировали?

— Видите ли, папа так тяжело болел, столько раз лежал в больницах и так долго умирал, что мы не то чтобы свыклись, но… Понимаете, когда на протяжении многих лет живешь в атмосфере страха, что в любой момент тебе сообщат: это произошло, — восприятие как бы немножко притуп­ляется.



— Скажите, а как родители воспринимали ваши успехи в профессии?

— Думаю, радовались, гордились, но не помню, чтобы говорили мне по этому поводу что-то значительное. Им не свойственна пошловатая востор­женность. Просто сдержанно хвалили, мол, здорово, молодец. Ну и достаточно. А что еще? Правда, после того как в Венеции я получил «Серебряного льва» за фильм «Бумажный солдат», папа сказал: «Ты прорвался!» — но не более того. Ну а чего нахваливать в самом деле?

— Как «чего»? Да практически все ваши фильмы, начиная с дипломной короткометражки «Дурачки», получившей приз на МКФ в Мюнхене, стали призерами кинофестивалей самого высокого уровня. Каких только наград нет в вашем призовом багаже: из Роттердама и Салоников, несколько из Венеции, да еще со «Сталкера», «Киношока», «Духа огня», премия «Святая Анна» плюс три кинопремии «Ника».

— Понимаете, все относительно. Жизнь чаще приносит неприятности или сложности, чем приятности и радости. Немалый опыт участия в кинофестивалях привел меня к философско-скептическому отношению к происходящему. Я уяснил: по большому счету награды ничего не значат. Хотя… на эту тему однажды великолепно высказался мой дедушка: «Можно презирать ордена, но лучше их презирать, уже имея». Все верно, конечно, награды, призы приятны. Но это только для себя, а для профессии… Их можно сравнить со скоропортящимся товаром.

— А как же статус, определенная профессио­нальная планка?

— И что с того? Свободы творчества не прибавляется. Каким бы ты ни был лауреатом, все равно приходится уламывать, умолять всех, от кого это зависит, дать денег на следующий фильм. Спасибо, что все-таки находятся замечательные люди, которые помогают. Как и произошло с фильмом «Под электрическими облаками».

— В своих картинах вы всегда обращались к прошлому. А нынешний фильм, «Под электрическими облаками», наоборот, о ближайшем будущем, точнее, о переплетении разных эпох. Какую идею хотели донести, перенеся действие в 2017 год, в Россию спустя 100 лет после революции, в предвосхищении глобальной войны?

— Я ничего не хочу никому доносить. Мне просто интересно вести некий диалог со зрителем о каких-то важных вопросах, которые, надеюсь, важны не только для меня. Что же такое человек? Почему в России так много «лишних» людей? Посредством этого несколько необычного, местами фантастического кино, — к слову, совместного проекта России, Украины и Польши, — в котором огромное внимание уделено визуальной составляющей (декорациям, костюмам, изображению), мне захотелось ретранслировать наше с Леной ощущение от Вселенной, попытаться через переплетение человеческих судеб отра­зить некую картину мира. Чем, на мой взгляд, да и на Ленкин тоже, по сути и должно заниматься художественное творчество. В чем был смысл в картинах Ван Гога? Нет, я не сравниваю нас с Ван Гогом (с улыбкой), хотя Лену можно сравнить — она очень талантливая и такая же сумасшедшая. Но действительно, почему художник писал свои полотна? Потому что ему было важно попытаться найти корни, как бы докопаться до сути бытия. И не делать этого он не мог. Вот и мы с Леной не можем. Понимаем, что нас будут пытаться травить, так как мы сняли кино, которое не вписывается в определенные рамки; эмоционально, без позерства заговорили о судьбе интеллигенции, о морали, о нравственности. Конечно, такие фильмы многих пугают, но ничего — привыкнут.

---

Алексей Герман-мл.

Родился: 4 сентября 1976 года в Ленинграде

Семья: жена — Елена Окопная, продюсер, художник; мать — Светлана Игоревна Кармалита, кинодраматург («Торпедоносцы», «Хрусталев, машину!», «Трудно быть Богом»); отец — Алексей Юрьевич Герман (умер в 2013 году), кинорежиссер и сценарист («Двадцать дней без войны», «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!», «Трудно быть Богом»)

Образование: окончил режиссерский факультет ВГИКа

Карьера: режиссер и сценарист (фильмы «Последний поезд», «Бумажный солдат», «Garpastum», «Под электрическими облаками»)