Первые уроки любви

Свой шестидесятипятилетний юбилей я решила отметить скромно, по-семейному, хотя сын с дочерью настаивали на том, чтобы снять для меня банкетный зал в ресторане. Предлагали созвать родню, друзей, позвать бывших сотрудников с завода. Только я наотрез отказалась:

— Устаю я от больших компаний, дети. Родня у нас невелика, да и друзей в живых осталось не так много: раз-два — и обчелся. А сотрудников и вовсе звать не стану, они летом по дачам да по деревням разъезжаются, где я буду их искать?! В общем, дома поместимся. В крайнем случае, на дачу поедем, во дворе столы накроем, под навесом. Дед его недавно в порядок привел и столы и лавки покрасил. Так что никаких проблем.

— Точно, будем гулять на даче, — поддержал меня муж. — Там и вольготнее, и дешевле. Мы с Костиком шашлычки организуем, а Вадим с Леной что-то приготовят на той жаровне с решетками, что в прошлую субботу привезли.

— Папа, какая же это жаровня? — укоризненно посмотрела на него дочь. — Я тебе три раза повторила — это переносной гриль. Гриль, понимаешь?! Кстати, дорогая вещь, так что ты с ним поаккуратнее.

— А я что, его трогаю? — возмутился Семен. — Ваша штуковина, сами с ней и разбирайтесь! Я ее как в сарае поставил, так она там и стоит.

— Спасибо, успокоил! — рассердилась Елена. — А в домике ее нельзя было оставить? В сарае замок хлипкий, его мизинцем отпереть можно.

— Да кто туда сейчас сунется-то! — нахмурив кустистые брови, пренебрежительно отмахнулся Семен. — В это время на дачах столько народу толчется, что ворюгам там делать нечего. И потом, жулье по таким допотопным дачкам, как наша, не лазит, выбирают дома подобротнее. Чтоб если уж рисковать, так было бы ради чего! А у нас на даче одно старье. Даже телевизора нету.

— А по мне, так любые грабли, если пропадут, жалко будет, — вздохнула я. — Вон в прошлом году корыто жестяное стащили, так я теперь без него ох как мучаюсь: ни постирать, ни внучат помыть толком…

— Вспомнила, — досадливо крякнул Сема. — Так корыто не из дома украли, а со двора. Вернее, стащили с забора, куда ты, дуреха, сушить его повесила.

— Сам дурень, — обиделась я. — Откуда же я знала, что теперь обычная жесть дорогим металлом считается? У меня это корыто испокон веков на заборе сушилась, и ничего.

— Тьфу ты, господи! — в сердцах ругнулся Семен. — Далась тебе эта старая бандура! Вон сейчас какие ванночки красивые стали выпускать — из пластика. Легко и удобно, а твоя ванночка…

— А мое корыто было лучше! — не сдавалась я. — Оно тепло дольше держало. А потом, это была память. Я ведь в нем и Ленку с Костиком в детстве купала… Помнишь?

— Ну купала, и что?! — отмахнулся от меня муж. — В музей его после этого сдавать нужно было или как? Так вроде ни к чему, потому как наши детки пока ничем таким не прославились, чтобы их вещички как реликвию потомкам передавать. И вообще я не люблю, когда люди веками старое барахло хранят, как ты этот сервиз… — Протянув руку, Семен ткнул скрюченным пальцем в стоящую на столе сахарницу. — Уже вон и ручка отбилась, и позолота вся облезла, а ты все над ней трясешься: «Ой, не разбейте, это же память о маме…»

— Да, память! — сердито цыкнула на него я. — И не только о ней, но и о моем покойном брате. Если хочешь знать, то с этого сервиза начались наши уроки любви.

— Это как? — оторопело захлопала глазами Ленка.

— Объяснила бы, — поддержал сестру Костик, — а то звучит как-то очень уж странно. Уроки любви между братом и сестрой…

— Ничего странного, — хмыкнула я. — И любовь здесь подразумевается не плотская, а духовная. К своим близким. Этот сервиз был первым серьезным подарком, который мы с Николашей сделали нашей маме. И ручка, между прочим, уже тогда была клееная, только мама за это на нас с Николкой не обиделась. Напротив, так расчувствовалась, что расплакалась. Ведь тогда такое трудное время было — сорок девятый год. Совсем недавно война окончилась. Нам повезло, отец с фронта

живым вернулся. Да и дом наш, к счастью, практически не пострадал, так что мы жили намного лучше многих других семей. Отец работал на заводе, мать — на почте. Нас с Николашей они любили, но никогда не баловали. Если мы просили маму купить конфет, она только вздыхала:

— Баловство это, дети! Лучше яблок или хлебца скушайте. Хлеб — он ведь всему голова. От него и здоровье, и силы. А от сладостей один только вред…

— Мам, не углубляйся в воспоминания, — досадливо прервал меня Костик. — Давай лучше вернемся к твоему дню рождения.

— Тебе неинтересно, можешь не слушать! — неожиданно рассердилась на него Елена. Потом подсела ко мне ближе: — Давай дальше, мам. Про то, как вы с дядей Колей маме сервиз подарили. Ей тогда сколько исполнялось?

— Сколько? Вроде тридцать четыре.

— Погоди, а вам с дядей Колей сколько тогда было?

— Сейчас… Ага. Николаше — двенадцать, мне — восемь.

— И это он в двенадцать лет у мамки конфет просил? — хлопнув по столу рукой, хохотнул Костик. — Не заливай, мать! Никогда не поверю. Сигарету — да, мог просить, а вот сладости… Что же он тогда за мужик?

— Эх, Костик, — вздохнула я. — Не знал ты, что такое тяжелое детство. Ведь мы с Николкой конфеты только по большим праздникам пробовали. Вот нам их и хотелось. Неужто не понятно? А курить… Верно, курить Николка тоже пробовал. Тайком, конечно, потому как боялся трепки от отца. Но однажды все случайно открылось. Как-то, стирая его штаны, мама обнаружила в карманах остатки табака и пару кусков бумаги. Рассказала об этом отцу. Тот Николушку драть не стал, а предложил после ужина покурить вместе. По-мужски. Да и заставил выкурить подряд сразу три папиросы. После третьей Николаю совсем худо стало, позеленел весь, чуть сознание не теряет. А отец и говорит:

 

Видал, как эта гадость молодой организм сразила? Как мы фрица. Так вот, пока не заматереешь, не кури. И водки не пей, иначе раньше времени все нутро спалишь…

Николай послушался. И в итоге никогда больше не взял в рот ни одной папиросы. До самой смерти…

— Мам, что ты все про дядю Колю, — нетерпеливо перебила меня дочь. — Ты про сервиз давай. Где вы с братом его в такое трудное время откопали? И почему сахарница была с битой ручкой?

— Ага… Ну слушайте… В общем, перед мамиными именинами мы с Николашей долго думали, чем маму порадовать. Хорошая она у нас была. Добрая, ласковая, заботливая. А еще большая труженица. Кроме работы на почте подрабатывала стиркой: обстирывала семью своего начальника. Тот ей доплачивал. В общем, ей доставалось, вот нам и хотелось хоть чем-то ее порадовать. Поначалу хотели ей бумажных цветов наделать и комнату украсить. Да вот бумаги цветной не нашлось, тогда и с простой-то были проблемы. Мы попросили папу дать нам немного денег на подарок, но его наша просьба рассердила:

— Купите какую-то ерунду, и будет на комоде пылиться. Не нужно, я сам подарок ей куплю. От всех. Чулки там или новый гребешок для волос, ее-то уж наполовину беззубый.

В общем, мы были вынуждены согласиться. А тут вдруг счастливый случай — Николаша на улице кошелек нашел. Вполне приличный кошелек, правда, денег в нем оказалось не так уж много. Но для нас и это было целым состоянием. Когда он мне об этом сказал, я ахнула:

— Коль, давай конфет купим, а? Много-премного. Спрячем и будем есть потихоньку.

— Давай, — поначалу с легкостью согласился брат, потом спохватился: — Нет, Нинка, лучше мы на эти деньги купим маме подарок.

— Зачем это? — возразила я. — Папа сказал, что он сам купит.

— Гребешок, да? Тоже мне подарок! — брат презрительно сплюнул сквозь зубы себе под ноги. — Нет, я маме подарю что-то такое… такое…

— Почему ты? — обиделась я. — Мы же вместе собирались, забыл?

— Ладно, — снисходительно согласился брат. — Вместе так вместе. Только тогда ты должна придумать, что такое подарить, чтобы мама очень-очень обрадовалась.

— Бусы красивые! — прижав к груди кулачки, выкрикнула я. — Как у тети Дуни с первого этажа.

— Да ну их, эти бусы! — отмахнулся Николаша. — Пусть в них макаки ходят. Или модницы, как тетя Дуня. Нет, Нин, наша мама не станет бусы носить.

— Ну тогда не знаю, — надулась я..

— Не знаю, не знаю… Думай! — прикрикнул на меня брат. — Шевели мозгами, раз они у тебя есть. Если бы ты была такой взрослой, как мама, чего бы хотела получить в подарок?

— Такой взросло-о—й? — протянула я. — Ну-у—у… Понятия не имею.

Брат взял со стола кружку с молоком, сделал несколько глотков, вытер белые молочные усы и вдруг заявил:

— Чашек у нас в доме нет, вот чего! Давай подарим ей чашки?

— Точно! — обрадовалась я. — А денег нам с тобой хватит?

— А мы не станем новые покупать, купим на барахолке. Там ведь много хороших вещей продают, чего только нет. Пойдем посмотрим?

— Пойдем, — согласилась я.

И мы с братом отправились на барахолку. По дороге заглянули в магазин. Увидев на витрине конфеты, я едва не застонала: «Коль, давай купим, а? Чуть-чуть, всего по несколько штучек».

— Не знаю… — растерянно пробормотал брат. Потом заглянул в кошелек. Вздохнул: — Маловато для чашек. Нет, Нинка, на конфеты нам точно не хватит. Пошли.

— Коль, ну одну-у—у… — продолжала канючить я. — Пожа-а—алуйста, а?

— Сказал нет — значит, нет, — хватая меня за руку, отрезал брат. — И вообще, для тебя что дороже: конфета или мамина радость?

— Мамина радость, — сдерживая подступившие к горлу слезы, с трудом прошептала я.

— Вот и отлично, — похвалил Николай. — Тогда пошли.

Бросив прощальный взгляд на иронично улыбающуюся продавщицу, я  вытерла слезы и покорно последовала вслед за братом. Уже на улице сказала:

 

Коль, а Коль, если ты найдешь денежку перед моим днем рождения, купи мне, пожалуйста, конфет. Или пирожное с кремом. Такое, как мы видели недавно на витрине в кондитерской. Ладно?

— Ладно, — благодушно усмехнулся брат. — А еще я куплю тебе шоколадку. Помнишь, папа привез американскую шоколадку после войны?

— Шоколадку? Нет, не помню… — вздохнула я. — Наверное, я была тогда слишком маленькая.

— Шоколадка тоже, — рассмеялся брат. — А ты была жадиной, поэтому мне почти ничего не достались…

На барахолке было шумно и людно. Продавали все, что только было можно, однако мы с братом присматривались лишь к посуде. Наконец увидели чайный сервиз. Продавал его какой-то замызганный мужичонка. Увидев, что мы остановились, осклабился:

— Так смотрите или и вправду сурьезный антерес есть?

— Интерес есть, — солидно пробасил брат. Для убедительности достал из кармана кошелек. — А дорого просите?

— Просят милостыню, — противно ухмыльнулся тот. — А я хочу. Тока у тебя, пацан, такая сумма не наберется.

— А вдруг? — в свою очередь усмехнулся Николай. — Говорите, сколько. — Услыхав сумму, насмешливо присвистнул: — Ну вы даете, дяденька. Такие деньги за такое барахло?

— Какое барахло?! — возмутился мужичонка. — Почти новый сервиз. Тока у сахарницы одна ручка клееная, так если за нее не дергать, она еще сто лет прослужит. Не сумлевайся!

— Так уж и сто? — прищурился брат.

— А то! — хмыкнул продавец. — Ты глянь, какое какчество! Фарфор!

— Не-а, — со знанием дела покачал головой брат, — не фарфор это. Самое обыкновенное стекло.

— Обнаковенное?! — возмутился мужик. — Много ты понимаешь!

— Понимаю, — важно кивнул Николаша. — У нас ваза фарфоровая есть. Так она совсем другая.

— Ага, другая… — ехидным голосом пропела я. — Тоненькая. Светится даже. Уступайте дешевле, дяденька.

— Уступить, говоришь? — мужик задумчиво поскреб затылок. — Ладно, так и быть, десять рубликов скину.

— Десять? — презрительно переспросил брат. — Маловато… — Потом посмотрел на меня: — Пошли, Нин, все равно наших денег не хватит.

— Погодь, — схватил его за рукав мужичонка. — Скока у вас денег?

Николаша назвал имеющуюся у нас сумму, включая копейки.

— Угу-у—у… — промычал мужик. — Еще бы рубликов тридцать. — Бросив взгляд на кошелек, оживился: — Слухай, пацан, а если ты мне деньги вместе с энтим лапатником отдашь?

— Чего? С каким еще «лапатником»? — не понял Николаша.

— С кошельком, дурень. Так как, по рукам?

— Не знаю… — Николай вопросительно посмотрел на меня. — Нин, как думаешь, соглашаться или нет?

— Соглашайся, — закивала я, — нам-то он без денег все равно ни к чему…

— Это точно, — тряхнув лохматой головой, согласился брат. Протянув мужику кошелек, с сожалением вздохнул: — Давайте свой сервиз. Уговорили…

Вернувшись домой, мы застали отца с матерью за накрытым столом. Увидев нас, отец махнул рукой:

— Где вас столько носит, паршивцы? А ну-ка живо мойте руки и за стол. Будем мамкины именины праздновать.

— Так мы же и хотели… — начала было я, но Николаша предусмотрительно толкнул меня в бок локтем:

— Цыть! Сперва я скажу…

Выступив вперед, с улыбкой протянул матери коробку:

— Вот, это тебе, мам… От нас с Нинкой. Подарок.

— Подарок? — растерянно моргая глазами, переспросила мама.

— Угу! — звонко закричала я. — Сервиз. Настоящий! Мы с Колькой сами выбирали. Шесть чашек, шесть блюдечек, заварничек… Только сахарница маленько битая… Вернее, клееная, но если с ней осторожно…

— Господи, дети… — прикрыв ладонью рот, мама тихо заплакала.

— Ну ты даешь, Матрена! — обнимая ее свободной рукой, прогудел отец. — Мальцы ей подарок, а она сырость разводить! Лучше бы глянула, что за сервиз, неужто не интересно?!

— Интересно, — утерев слезы, залепетала мама. Приняв из рук Николаши коробку, достала одну из чашек. — Красота-то какая! Глянь, Макар, цветочки-то как раз под цвет моих глаз. Верно?

— Куда им! — отмахнулся отец. — Твои глаза поярче будут. Особенно сейчас. Вон как сияют!

— Это от счастья, — засмеялась мама. — Положив на стол коробку, потянулась к нам: — Родные вы мои, где ж вы денег-то раздобыли?..

…Утром я проснулась от того, что в комнате кто-то перешептывался. Открыв глаза, увидела стоящих в дверях детей. И не одних, а с семействами. Все нарядные, с букетами цветов.

— Вот чудеса! Это что же вы так рано заявились? — всплеснула руками я.

— Хотим тебе помочь накрывать столы, — рассмеялась дочка. — А для этого не только помощников, но и новую посуду с собой привезли. В подарок. Настоящий фарфор!

— Да зачем же вы тратились, дети! — волнуясь, зачастила я. — Это же такая дороговизна!

— Ничего! — добродушно отмахнулся сын. — Она еще твоим внукам и правнукам послужит. И, может, тоже станет нашей семейной реликвией. Как бабушкин сервиз в голубой цветочек.

— Дорогие мои… — сквозь слезы благодарно прошептала я. — Вот спасибо… Какие вы у меня славные!

 

Нина Л., 65 лет, пенсионерка