Обида умирает последней

Когда умер отец, мне было чуть больше восьми, но я хорошо помню все, что происходило на похоронах. Кто-то плакал, кого-то отпаивали лекарствами, и только мама казалась удивительно спокойной, будто это была чужая, не ее беда. Когда стали засыпать отцовскую могилу, зачерпнула рукой горсть влажной земли, помедлив, бросила на папин гроб, затем посмотрела на меня: «Теперь ты».

— Не буду, — замотал головой я.

— Так надо, — сказала мама.

Я упрямо сжал губы: «Не хочу…» 

— Как знаешь, — вздохнула она. — Тогда возьми Веру и идите к автобусу.

Недоброжелательно глянув на орудующих лопатами мужиков, я схватил за руку сестренку и потащил прочь от могилы.

— Пусти! Мне больно! — вырывая узенькую ладошку, заплакала Вера.

— Потерпишь! — грубо бросил я.

И тут же услыхал над собой голос соседки: «Отпусти Верочку, Николаша. Отпусти, милый… Я сама отнесу ее к автобусу».

Разжав руку, я остановился.

— Вот и молодец, — похвалила соседка. Подхватив Веру на руки, участливо посмотрела на меня: — Пойдем, детка. Пойдем… Пусть мама сама попрощается с отцом…

Потом были поминки. Честно говоря, я не понимал, зачем маме нужно было угощать всех этих людей, когда у нас горе. Глядя на жующих и пьющих соседей, чувствовал поднимающуюся в душе обиду и злость: папа там, в холодной яме, а они…

Понимая, что сейчас расплачусь, закрыл лицо руками. Ощутив прикосновение чьей-то руки, испуганно вздрогнул.

— Чего ты? Я это… я… — присаживаясь рядом, тихо проговорила бабушка. — Поел бы чего, ведь со вчерашнего вечера голодный ходишь. Поешь?

— Сама ешь, — сердито буркнул в ответ я. — С этими…

— Господь с тобой! Люди твоего папу помянуть пришли, выпить за упокой его души. Так полагается!

Пробормотав что-то нечленораздельное, я ушел в свою комнату. Бросившись ничком на кровать, зажал ладонями уши. Голоса и звуки, раздававшиеся в гостиной, сразу стихли. На душе немного полегчало. Пусть будет тишина. Пусть…

Через два месяца мама сказала, что отныне мне придется жить у бабушки с дедом.

— Как это? — удивился я. — А Верка?

— Вера останется со мной, — отведя взгляд, вздохнула мама. — Она маленькая.

— Какая разница? — возмутился я. — Раз маленькая, так ее больше любить нужно? Я тоже дома жить хочу!

— Я понимаю… — по ее щекам потекли слезы, — но и ты пойми… Трудно мне теперь вас двоих поднимать.

— Все равно не поеду! — сквозь зубы сердито процедил я. — Не поеду, и все тут!

— Не спорь, — вытирая со щек слезы, раздраженно сказала мама. — Все уже решено. И вещи твои я собрала.

— А школа как же?

— А что школа? У бабушки рядом тоже есть школа, правда, восьмилетка, но это не имеет значения. Я ведь не навсегда тебя отправляю. Как только найду возможность больше зарабатывать, сразу заберу назад.

— А если не найдешь?! Тогда бросишь?

— Найду, — устало проговорила мама. — Обязательно найду, вот увидишь. Только нужно время…

Спустя два дня я уезжал в Псков. Когда мама хотела на прощание меня поцеловать, отвернулся: «Не трогай! Раз я тебе больше не нужен, целуй свою Верку!»

— Что значит не нужен? — ахнула мама. — Ну что ты такое говоришь?! Ведь я тебе объясняла — это временно! 

— Не верю я тебе! — брызжа слюной, злобно заорал я. — Просто ты меня не любишь. И папу никогда не любила. Поэтому даже не плакала, когда он умер! Я видел!

 

Господи! — схватилась за сердце бабушка. Затем обернулась к мужу: — Дед, хоть бы ты ему сказал, а? Ведь такое несет, что слушать страшно!

— Оставьте парня в покое, — садясь за руль, пробормотал дедушка. — Кошка — и та к дому привыкает, а тут человек. Э-э—эх!

Усаживаясь в машину, я тайком посмотрел на стоящую поодаль Верку. Встретившись со мной взглядом, сестренка встрепенулась, побежала ко мне, протянула плюшевого зайца: «Вот… Коля… возьми…»

— Да пошла ты! — схватив зайца, я сердито швырнул его в большую лужу посреди двора, затем оттолкнул сестру и с грохотом захлопнул дверцу.

— Зря ты так, — обернувшись ко мне, осуждающе сказал дед. — Не виновата она… Да и мать, собственно, не виновата.

— Ненавижу, — глотая злые слезы, едва слышно прошептал я. — Ненавижу…

Прошло три года, а я по-прежнему жил у деда с бабкой. Не могу сказать, что мне с ними было плохо. Нет. Меня любили и даже баловали, позволяя то, чего не позволила бы родная мать. Несмотря на это, в глубине души я продолжал чувствовать себя сиротой, поэтому отчаянно ревновал к матери живущую с ней Веру. Когда мы с сестрой встречались во время каникул, всячески выказывал ей пренебрежение. Иногда говорил гадости и таскал за косички. Вера плакала, но никому не жаловалась. Никогда…

Наступил тысяча девятьсот семидесятый год. В начале мая мать приехала с каким-то военным. Знакомя со мной, сказала:

— Николенька, Максим Петрович сделал мне предложение.

— Какое предложение? — не понял я.

— Руки и сердца… — растерялась мама. — В общем, он хочет на мне жениться. И вас с Верочкой усыновить. Ты же хочешь, чтобы у тебя снова был папа?

— Папа?! — я злобно скривился. — Мой папа давно умер, а другого… другого мне не надо. Понятно?!

— Да что же это?! — всплеснула руками мама. — Мама! Папа! Ну хоть вы ему скажите! Разве можно быть таким упрямцем?!

— Пойдем, Катюша, — обнял ее за плечи военный. Успокаивая, повел в сторону дома: — Ты же видишь, парень перенервничал.

— Я не перенервничал! — заорал ему в спину я. — Просто знать вас не хочу! Не хочу, и все! Катитесь!

— Ах ты… — Вырвавшись из рук мужчины, мама подбежала ко мне, схватила за ворот, затрясла из стороны в сторону: — Я тебе дам «катитесь»! Злой мальчишка!

— Это ты злая! — вырываясь, закричал я. — Ты! И не думай, что я по тебе скучал. Не думай! Не скучал и скучать не буду! Никогда не буду! Поняла?

Вернувшись к нам, военный насильно отцепил мамины руки, затем легонько подтолкнул меня в сторону скамейки:

— Ты это… Остынь немного, а потом поговорим. По-мужски…

Разговор не состоялся. Как только мать с женихом скрылись в доме, я выскочил со двора и убежал в ближайший лесок. Там у нас с мальчишками был выстроен шалаш. Добротный, такой, что мог от любого дождя и ветра защитить. Забравшись внутрь, я тщательно заложил вход сосновыми ветками. Затем уселся на подстилку из сена. Подтянув ноги, обхватил их руками, ткнулся в колени лицом, зашептал сам не зная кому: «Пусть не думает, что я стану звать этого мужика папой. Скорее сдохну, чем он от меня этого дождется. Я и ее мамой звать перестану. Какая она мне мать, если, как котенка, бросила!» Произнеся последние слова, я заплакал. Отчаянно, безнадежно, так, как никогда еще не плакал.

Ночью было холодно, поэтому я не спал. Уснул только тогда, когда загорланили петухи, однако вскоре меня разбудил какой-то шорох. Открыв глаза, я увидел в проеме шалаша рыжую башку соседа Федьки.

— Дрыхнешь? — залезая внутрь, сердито проворчал поднятый ни свет ни заря дружбан. — А мне вот не дали. Бабка твоя с самого утра приперлась. Привязалась, как репей, мол, где Колька, ты должен знать! Пришлось пообещать, что разыщу.

— И что дальше? — мрачно спросил я.

— Как что? — пожал плечами Федька. — Домой иди.

— Не пойду, — упрямо сжал губы я.

— Чего? С мамкой поссорился?

— Угу… — так же мрачно кивнул я. — Она замуж намылилась.

— Замуж? — Федька присвистнул. — Вот бы мою мамку замуж взяли, я бы только радовался! Надоело с двумя бабами жить!

— Так я же не с бабами, — возразил я. — У меня дед есть. Мы с ним ладим…

— Дед — это не то, — отмахнулся Федя.

— Почему это не то? — фыркнул я. — Да он у меня мировой, с ним куда хошь пойти можно — и на футбол, и на рыбалку.

— Может, и так, — согласился друг. — Да только домой тебе все равно топать придется, не то бабку твою удар хватит. Она мамке моей так и сказала: «Если Коля не найдется, меня хватит инфаркт».

— Жалко бабку, — вздохнул я. — Хорошая она у меня. Добрая.

— Ну так и иди, — посоветовал друг. — А с мамкой не ругайся, надумала замуж идти — пусть идет. Какая тебе разница, тебе ведь отсюда уезжать не обязательно?

— Да при чем здесь уезжать?! — рассердился я. — Она батю забыла. Четыре года всего прошло, а она уже хахаля себе нашла.

— Ну не знаю, — неожиданно выдал друг. — Моя мамка говорила, что твой батя шибко тяжелым человеком был. Мол, пил по-черному. Потому и помер. Печенка от водки распухла и лопнула.

— Это у твоего печенка лопнула! — заорал я. — Чеши отсюда, пока я тебе по шее не накостылял!   

— По шее, по шее, — вылезая из шалаша, обиженно проворчал Федька. — В следующий раз ни за что искать тебя не пойду. Пусть твоя бабка сама по лесу рыщет.     

Домой я в тот день, конечно, вернулся, однако ехать с матерью в Питер наотрез отказался: «Не хочу с чужим мужиком жить, лучше здесь останусь».

— Ну как знаешь, — махнула рукой мать. — Надумаешь — приезжай, приму с радостью, обиды поминать не стану.

— Обиды?! — я усмехнулся. — Да это я на тебя обижаться должен, поняла?! Я!

— Мал ты еще, — посмотрев на меня, протяжно вздохнула мать. — Подрастешь, все поймешь. Кто прав, кто не прав…

Минуло три месяца. В середине августа бабушка с дедом сообщили, что мы едем на мамину свадьбу.

— Сами поезжайте, — уперся я. — Не хочу я на этот цирк смотреть.

— Да какой же это цирк? — укоризненно покачала головой бабуля. — Это свадьба. А свадьба — дело хорошее. Да и обидится мама, если ты не приедешь.

— Вот и хорошо, — пробурчал я. — Не только же мне на нее обижаться.

— Перестань, — вступил вдруг в разговор дед. — Не мсти матери… Нехорошо это, не по-мужски.

— Ладно, поеду, — согласился я. — Только учтите, жить там не останусь.

— Дело твое, — вздохнула бабушка. — Живи где хочешь, ты нам не помеха…

 

Свадьба была скромной, гостей — человек пятнадцать, не больше. Когда кричали «горько», я морщился.

— Ты чего? — толкнула меня локтем сестра. — Не любишь, когда целуются?

— А тебе, как я погляжу, нравится? — сердито хмыкнул я.

— А почему бы и нет? — пожала плечами Верка. — Мне и дядя Максим нравится. Он красивый и добрый.

— Может, ты его еще и папой станешь называть? — усмехнулся я.

— Стану, — кивнула сестренка. — А что?

— Дура ты! — презрительно бросил я. — Не успел какой-то дядька конфеткой поманить, так ты уже про отца забыла.

— Так папа же умер, — накуксилась Вера. — Ему уже все равно.

— Это вам все равно, — потянувшись за стоящей неподалеку стопкой, бросил я.

— Ты что, собираешься водку пить? — в ужасе округлила глаза сестренка.

— А что, нельзя?! — огрызнулся я. — Свадьба же! Гуляем!

— Не смей, — замотала головой сестра. — Водка — это гадость. От нее люди дураками становятся.

— Люди и без водки дураками становятся, — громко фыркнул я. — Особенно когда замуж выходят.

Сказал и замер, потому что понял, что все гости приумолкли и смотрят на меня. Не просто смотрят, а с осуждением. Поставив рюмку, я вылез из-за стола:

— Ладно, гуляйте. Пойду я…

В тот день я водки так и не попробовал. Зато попробовал позже, уже в Пскове, когда мы с друзьями праздновали в шалаше Федькино пятнадцатилетие. Федька стащил у своей бабки литровую бутыль самогона. Вот мы впятером его и оприходовали. Опьянели страшно, а меня еще и вытошнило. Домой приплелся зеленого цвета. Дед сразу смекнул, в чем дело. Взяв за грудки, поглядел в глаза:

— Еще раз выпьешь, задницу надеру!

— Это почему? — оскорбился я. — Что я, маленький?

— Да потому что водка — это зло! — приблизив лицо, сердито сказал дед. — Из-за нее у людей вся жизнь наперекосяк. Да и отец твой от нее умер. А теперь вот ты решил по его стопам идти…

— Ничего я не решил, — вырываясь, пробормотал я. — Пусти, мне во двор надо…

Дедушкино предупреждение меня не остановило. Вернее, месяца четыре я не пил, а потом… Частенько мы с ребятами устраивали в шалаше пирушки. А когда получили паспорта, так и вовсе таиться перестали. Обеспокоенная письмом дедушки, в Псков примчалась мать: «Ты чего удумал? Хочешь стать алкоголиком, как твой отец?»

— А ты на отца не наговаривай! — огрызнулся я. — Лучше за своим мужем следи, не то он когда-нибудь тебя с Веркой перепутает!

— Что ты сказал? — побелела лицом мать.

— Что слышала, — дернул плечом я. — Знаю я, чего такие мужики к бабам с дочерьми подкатываются.

— Господи, сынок… — простонала мама. — Почему ты таким мерзавцем вырос?

— Назло тебе! — трясясь, словно в лихорадке, заорал я. — Ведь я — как отец! Все так говорят!

— Не надо со мной так, — заплакала мама. — Какой бы я ни была, а я мать тебе.

— Какая ты мать! — презрительно сплюнул я. — Кукушка!

— Кукушка?! — Поднявшись на ноги, мама пошла к двери. Выходя, обернулась: — Будет трудно, позови. Приду…

Я промолчал, так как все уже для себя решил. Окончив школу, отслужил в армии и сразу оттуда уехал с товарищем на Север. Там женился, завел детей и прожил всю жизнь. И за все эти годы ни разу не виделся ни с матерью, ни с сестрой. Даже на похороны дедушки и бабушки не приезжал. А прошлой осенью в конце ноября получил телеграмму от Федьки. Он сообщил, что умерла моя мать. Поначалу решил никуда не ехать, но потом стал советоваться с женой. Выслушав  рассказ о моих обидах, она сказала:

— Не прав ты, Коля! Сто раз не прав! Езжай, проводи маму в последний путь. Ведь почти все родные тебе люди умерли… Пусть и обида умрет. Последней.

Я послушался. Правда, на похороны не попал — здоровье подвело, слег в больницу. Поехал уже на годовщину. Когда сестра открыла мне дверь, ахнул:

— Вера, как ты похожа на мать!..

— Коля… Приехал… — прижав руку ко рту, заплакала сестра.

— Не плачь, — попросил я. — И прости…

В тот же день мы с Верой поехали на кладбище. Подойдя к могиле, я склонил голову: «Здравствуй, мама. Ну вот и я…»

 

Николай П., 48 лет,  механик