Кто в доме хозяин?

Мама стояла посреди садового участка, подперев бока руками. Ее властный голос разносился над огородом.

– Гена, кати бочку к углу! – прокричала она папе. – Да не к этому, а к тому. – Она энергично махнула рукой. – Ставь! Да не так, а правее – чтобы вода с крыши прямо в центр бочки стекала. И снизу чурку подоткни, чтобы бочка не заваливалась! А то еще упадет, чего доброго, когда наполнится. Чурка в сарае есть. Иди и возьми!

Затем мама переключилась на моего мужа:

– Кирилл, зятек, копай аккуратнее, за края грядки не вылезай! Комья земли не оставляй, разбивай их лопатой сразу, как переворачиваешь, пока в камень не ссохлись. И смотри не наступи на нарциссы. Цветы не для того посажены, чтобы ты их топтал!

Кирилл, также как и папа, не перечил и не огрызался, но я заметила его напряженно сжатые губы и стиснувшие лопату руки – явный признак крайней степени раздражения. Чтобы не выслушивать потом его недовольство тещей, я вызвала огонь на себя.

– Мам! – кликнула я. – Смотри, я не слишком часто сажаю?

– Я же тебе показывала! – мгновенно отреагировала мама. – Рядочками, через пять сантиметров друг от друга. Или ты забыла? Ничего не можешь запомнить и сделать как надо! Все приходится повторять по десять раз.

Мама двинулась ко мне решительной поступью. Не сделала и трех шагов, как на крыльце появился Никитка.

– Внучек! – просияла мама. – Проснулся! А чего же в пижаме на улицу выскочил? Нехорошо так на люди показываться. Беги переодеваться. Быстро!

– Мам, ну какая улица? – робко возразила я. – Это наша собственная дача, закрытая забором и зарослями от соседей. Никто Никитку не видит. А даже если и увидит в пижаме, что такого? Ребенку всего три года. Он может хоть голышом ходить, никто слова не скажет.

– Как это голышом?! – поразилась мама. – Ты в своем уме?! Застыдить ребенка вздумала?! Да и простудиться так недолго! Еще прикажи босиком ему по земле бегать!

– До сих пор приказы отдавали исключительно вы, – вмешался Кирилл, мой муж и по совместительству отец Никиты. – Хватит! – Муж демонстративно откинул лопату и обернулся ко мне. – Аня, собирайся, мы уезжаем.

– Куда уезжаете?! – опешила мама.

– Домой, – заявил Кирилл. – Я больше не намерен вам подчиняться.

С одной стороны, я почувствовала некое моральное удовлетворение от  того, что хоть кто-то в нашей семье дал маме отпор. С другой – мне стало страшно от сознания того, что за этим может последовать. Маму я знала хорошо.

Мое первое детское воспоминание: я сижу на корточках в песочнице, мама стоит рядом и руководит:

– Бери совочек в правую руку, зачерпывай песочек, насыпай в ведерко, левой рукой придерживай. Теперь похлопай сверху, вот так, и можно переворачивать. Постучи. Сними… Растяпа, опять развалила. Давай снова…

Но не всегда мама была такой же терпеливой. Эпитеты «растяпа» и «раззява» частенько сопровождались шлепками и подзатыльниками. Я долго пребывала в уверенности, что такое обращение является нормальным. Тем более что папа спокойно относился к подобным воспитательным методам. Я ни разу не слышала, чтобы он их одобрял, но слов в мою защиту тоже не прозвучало ни разу. Только спустя годы поняла, что папа маму боялся. Почему он не развелся? Может, характер у него был такой – трусливый, а может, не хотел оставлять меня одну с тираншей… Но, сколько я себя помню, мама его ни во что не ставила, никогда не интересовалась его мнением. Мебель и одежда покупались на ее вкус, выходные и отпуска устраивались по ее желанию. А она хотела только на дачу, так что ничего другого, кроме грядок с овощами и ягодных кустов, я не видела. И то и другое пропалывала и собирала каждое лето. Гулять мама отпускала меня только после того, как проверит, хорошо ли я выполнила порученное дело. В девяти случаях из десяти находились огрехи, и мама, всячески меня обзывая, придумывала наказания. То я мыла все окна в доме, включая чердак, то сидела в углу, пока не решу половину уравнений из летнего задания. Если я ленилась и увиливала, мама лупила меня тапком. Не раз у меня возникала мысль о побеге, но бежать было некуда. Немногочисленные родственники жили далеко, на другом конце страны.

Как-то раз я пожаловалась классной руководительнице на материнский произвол. Та не поверила, решила, что я наговариваю на мать.

– Я своего сына тоже шлепаю периодически, – призналась учительница. – Но не без причин. Может, и ты так себя ведешь, что у твоей мамы просто слов не хватает.

Но у моей мамы слов на всех хватало. Она указывала дворничихе, как той мести улицу. Соседа отчитывала за курение и пристрастие к выпивке. В магазине ругалась с продавцами за криво нарезанные и небрежно завернутые куски колбасы и сыра, требуя подать жалобную книгу. В парикмахерской вызывала заведующую, не дожидаясь окончания стрижки, и тем самым доводила мастера до истерики. Каждому пассажиру в автобусе мама находила его собственное место, водителя неизменно обвиняла в неумении давить на педали и крутить руль. Любой прохожий мог получить от нее совет об улучшении своего внешнего вида. Но, конечно, больше всего доставалось мне и папе.

Родители заканчивали работу одновременно. Папа был техником в конструкторском бюро, мама – бухгалтером в управлении завода. Ему до дома было ехать четыре остановки на метро, ей – шесть с одной пересадкой. Ему приходилось ждать ее возле универсама, где они вместе покупали продукты. Папа катил тележку между стеллажами, мама ее заполняла свертками и пакетами. Затем нагружала папу сумками, и он смиренно тащил их домой, словно хорошо выдрессированный осел. Я смотрела на них с десятого этажа из окна нашей гостиной. Мне казалось, что мама каждый раз понукала папу, а он все сильнее втягивал голову в плечи.

Переступив порог квартиры, мама первым делом бралась за меня. Учиняла допрос о прошедшем дне, требовала предъявить школьный дневник. Попутно давала указания папе, какую тряпку взять, чтобы вымыть сапоги, какой домашний костюм надеть, куда какие продукты определить и что первым делом начинать чистить – картошку или лук. Да, так они и готовили, будто дело происходило в солидном ресторане, где мама исполняла роль шеф-повара, а папа был всего лишь скромным поваренком.

– Гена, мясо режь полосками, – повелевала она, стоя посреди кухни. – Картошку – круглыми пластинками, морковь – кубиками. Не толщи. Кидай сюда.

Сама же она в лучшем случае выставляла на плиту сковороду и наливала в нее масло. Пока папа помешивал, она расставляла приборы, потом звала меня. Съедать положено было все, что накладывалось в тарелку.

– Это нормальная порция, – напирала мама, если я вдруг раньше времени заявляла, что сыта. – Я знаю, сколько необходимо есть для твоего здорового роста. Не дури, жуй.

После ужина я пряталась в свою комнату, а папа продолжал исполнять мамины приказы. Мыл посуду, развешивал выстиранное белье, гладил высохшее. Мама все время находилась с ним рядом. Где-то помогала, а где-то ругала. Папа в ответ практически ничего не говорил. Я слушала их из-за закрытой двери и думала, как это здорово – заниматься домашними делами вместе, дружно. О том, что родители не слишком дружны, я догадалась позже.

Однажды мама угодила в больницу по причине женского недомогания. Папа пять вечеров лежал на диване перед телевизором со счастливой улыбкой на лице. Когда маму выписали, он также вальяжно развалился на диване и сразу получил упрек:

– Неблагодарный тип! Черствый приживала!

– Какой я тебе приживала? – неожиданно подал голос папа. – Работаю не меньше твоего, получаю больше, дома и на даче все делаю своими руками. И, кстати, мои родители, также как и твои, давали деньги на квартиру и садовый участок. Так что я тебе ничем не обязан!

Мама в ужасе закатила глаза и заверещала:

– Ничего бы не было, если бы не я! Это я всех направляю, подсказываю и подталкиваю. Продумываю каждый шаг, думаю о последствиях. А то сидел бы ты сейчас в своей деревне!

– И не было бы мне так тошно, – с горечью признался папа.

Мама взвизгнула и упала в обморок. Аккуратненько так осела в кресло. Папа растерянно оглянулся и встретился взглядом со мной, а потом помчался на кухню за водой. Уже на следующий день родители привычно вместе шли назад из универсама. Это была единственная папина попытка бунта, свидетелем которой я стала. Не исключаю, что он больше вообще никаких попыток не предпринимал. В отличие, например, от бабушек и дедушек.

Встречалась я с ними всего несколько раз, и это были самые счастливые моменты моего детства. Только бабушки и дедушки любили меня безоговорочно, без всяких условий и требований. Обнимали, целовали, нежно гладили по голове и внимательно выслушивали мои детские глупые мечты. Жили они на границе Красноярского края и Иркутской области, в соседних деревнях. У тех и других было хозяйство, они держали кур, гусей, коз и пчел. Я умоляла их приезжать в Москву, но они не могли даже ненадолго оставить животных без присмотра. Поэтому единственной возможностью увидеться с ними были наши приезды к ним. Но все они заканчивались ссорами. Мама не терпела никаких поучений, а бабушки с дедушками с ней особо не деликатничали. Предполагаю, что они помогали моим родителям исключительно ради меня, чтобы я не страдала так сильно.

Подруг у меня практически не было. Никто не хотел приходить к нам домой и попадать под критический разбор. Мне же ходить в гости к девочкам было строго запрещено. Видимо, мама боялась, что подруги на меня дурно повлияют. Так что все мое общение со сверстниками ограничивалось стенами школы, позже – техникума. Понятно, что и с мальчиками знакомиться мне было сложно. Я заведомо знала, что маме никто не понравится. Она во всех находила изъяны, никто не годился ей в зятья. И так продолжалось вплоть до моего двадцатишестилетия.

В тот год я вынужденно сменила работу. Прежнее предприятие обанкротилось, и я по великой удаче устроилась в другой офис. Моим ближайшим коллегой оказался приятный молодой мужчина, с которым у меня закрутился тайный роман, логическим продолжением которого стала беременность. Месяц я не находила себе места, придумывая, как сообщить маме новость. В красках представляла себе ее гнев. В ушах у меня звенело: «Как ты могла так поступить?!» И еще куча ругательных слов следом. Я похудела на десять килограммов, осунулась, под глазами залегли темные тени.

– Так не может долго продолжаться, – постановил Кирилл.

К его чести, он и не думал от меня отказываться. Он хотел жениться и воспитывать ребенка. Я же всячески оттягивала его встречу с мамой, но рано или поздно это все равно должно было произойти.

– Вы обесчестили мою дочь! – орала на него мама, когда он появился у нас дома с цветами, тортом и фруктами и пояснил причину своего визита. – Выметайтесь вон, чтобы духу вашего здесь больше не было!

– Только вместе с Аней, – спокойно заявил Кирилл, даже не собираясь вставать.

Маме пришлось сменить тон. Еще никто, кроме, пожалуй, ее собственных родителей, не разговаривал с ней так нахально. Со стороны казалось, что сошлись два равных соперника. Между ними гремел неслышимый гром, сверкали невидимые молнии. Кирилл вышел из битвы победителем, взяв маму упрямством.

Мы сыграли скромную свадьбу. На некоторое время мама поутихла, стала покладистее. И не в поражении было дело, а в том, что она лишилась некоторых рычагов давления. Кирилл перевез меня в свою съемную квартиру, и мама уже не могла так легко меня достать и так больно уколоть, как прежде. Мы, конечно, наведывались в гости, но стоило маме начать распоряжаться, как Кирилл сразу поднимался, и мы уезжали к себе.

Так продолжалось до появления на свет Никитки. Кирилл в то время много работал. Нашей увеличившейся семье требовалось больше средств, а он остался единственным кормильцем. После выматывающих родов, закончившихся экстренным кесаревым сечением, чувствовала я себя неважно. Мама была единственным человеком, который мог мне помочь, ведь больше никого в Москве у нас не было. Она приходила каждый день. Командовала купанием внука, тугим пеленанием, подстриганием ноготков и чисткой ушек. Напоминала, сколько раз и с какой периодичностью надо кормить ребенка. Сколько гулять. И я не спорила, просто исполняла ее указания. Думать и что-то планировать самой у меня не было сил. Когда же я окрепла и попыталась стать самостоятельной, мама обвинила меня в неблагодарности и пригрозила не пустить летом на дачу. Кириллу я ничего не рассказывала, не желая его, и без того устававшего, втягивать в семейные разборки. Наоборот, умоляла относиться к маме снисходительно, не обращать внимания на ее командирский тон.

– Мы всегда можем от нее отдохнуть в собственной квартире, – говорила я.

Но тут все настолько подорожало, что нам пришлось отказаться от съемного жилья и перебраться к моим родителям. После этого у нас не осталось никаких аргументов, сдерживающих мамин напор. Скандал был делом времени и разразился на даче.

Когда Кирилл заявил, что не собирается больше подчиняться и мы уезжаем домой, мама резонно заметила, что дома у нас нет. Мы тунеядцы и дармоеды. И если бы не она, мы бы вместе с ребенком уже давно пошли бы по миру. Мол, Кириллу она никогда не доверяла, и не быть бы ему ее зятем, если бы я, дура, не залетела. Поэтому мы должны немедленно перед ней извиниться и впредь хорошенько обдумывать каждое свое слово. Иначе пожалеем.

– Как бы вы сами не пожалели! – спокойно ответил Кирилл.

Он подхватил ничего непонимающего Никиту, следом за ним усадил в машину меня. Мы заехали домой, собрали кое-какие вещи и подались в гостиницу. Через день Кирилл нашел подходящую нам квартиру. В следующие полгода мама ни разу не позвонила. Когда я звонила, трубку брал папа, сообщал, что у них все в порядке, и отключался. У меня сердце сжималось от отчаяния. Я хотела съездить к родителям, но Кирилл утверждал, что мама сама виновата, и именно она должна сделать шаг к примирению. Не скажу, что я была с ним не согласна. Но с некоторых пор стала замечать, как снова живу по указке. И исполняю уже не мамину волю, а Кирилла.

«До каких пор это будет продолжаться? – подумала я. – Неужели я так никогда и не стану по-настоящему самостоятельной? Нет, я не желаю, чтобы мой сын смотрел на меня так же, как я смотрела на своего слабого духом отца». Я собрала волю в кулак и, не спрашивая разрешения у Кирилла, вместе с Никиткой поехала к родителям.

– Мы привезли вам подарки на Новый год, – закричали мы с порога.

Мама удивилась нашему появлению, но в тот же миг радостная улыбка промелькнула у нее на лице, и я поняла, что все еще может быть хорошо.  И Кирилл, надеюсь, меня поймет и одобрит.