Анатолий Кашпировский: «Ванга сказала мне: «У тебя четыре глаза»

Серьезный, неулыбчивый, с пронзительным взглядом темных глаз, выглядящий намного моложе своего возраста — таким Анатолий Кашпировский предстал перед нами. Но вот, разговорившись, он улыбается и уже не кажется столь закрытым, как в начале встречи. Ему не нравится, когда я его перебиваю, но мне приходится это делать, потому что времени у Анатолия Михайловича в обрез, а расспросить хочется о многом. Итак…

— Анатолий Михайлович, вы сами можете объяснить природу феномена под названием Кашпировский?

— Знаете, если я был бы слесарем шестого разряда, было бы проще: рассказал бы подробно, как делать шурупы. Но люди не шурупы, поэтому имейте терпение, постараюсь разложить все по полочкам.

Недавно я выступал в Чебоксарах. Всего за три минуты сделал сотням людей коррекцию искривленной носовой перегородки. Все те, кто годами не мог нормально дышать (после травм или неудачных операций), задышали. Причем задолго до этого я объявил, чтобы зрители предупредили своих знакомых с аналогичными проблемами. Ровно в полдень по московскому времени, когда начиналось мое выступление в Чебоксарах, им надо было просто сесть, где бы они ни находились, и все, больше ничего. И что мы получили? Массу откликов о том, что нос исправился! Или другое: каким образом у меня получается избавить человека от гипертонии, когда медики всего мира не справляются с этой глобальной проблемой? Извините, что использую местоимение «я».

Мой дебют на телевидении в 1989 году ознаменовался шквалом сообщений об исчезновении рубцовой ткани после перенесенных инфарктов. Как так, почему она стала исчезать? Потому что телу напомнили про то, каким оно должно быть. Это и есть моя работа, основанная на истине и состоящая из двух частей: просветления ума человека и воскрешения тела. А истина ничем не измеряется, не имеет ни длины, ни ширины, ни вкуса, ни запаха, ни цвета, она никогда не исчезает, не меняется, ее нельзя уничтожить.

— А к вашей практике какое это имеет отношение?

— Прямое. Допустим, на сердце есть рубцы. Существует определенный закон, и рубцы могут исчезать при условии правильного его исполнения. Что я и делаю! Создаю психологические программирующие ситуации — и все. А не лечу, как это не покажется странным.

Помню, как журналисты по наивности пытались меня подковырнуть: «Кашпировский — борец с рубцами». Насмешка! А на колени не хотят упасть в знак благодарности за исчезновение рубцов на сердце, например? А главное, за открытие истины, что подобное вообще возможно.

И все это появилось не в понедельник, не во вторник, не в четверг… Мое созревание шло годами, пока я не ­пришел к пониманию мира и человека. Относительному, разумеется. Вот ответьте мне на один вопрос. Допустим, вам 35 лет. Но это возраст ума. Скажите, сколько лет вашему телу?

— Ну, телу-то как раз, я думаю, 35, а уму может быть больше или меньше…

— Нет, вашему телу миллионы лет, потому что вы его получили как эстафетную палочку — от папы и мамы, от дедушек и бабушек, от всех ваших пращуров, из глубин тысячелетий. Мы получаем тело с уже готовыми константами. И оно отлично знает, как выполнять законы, заложенные в нем тысячелетия назад.

Хоть ум и в нашем теле, но в наше тело не вхож. А посему, на кого ни глянь, каждый хотел бы быть другим — здоровее, моложе, красивее. Но умом этого добиться нельзя, а дать обратный ход, вернуться к глубинным процессам, воспоминаниям тела о самом себе в нормальном состоянии возможно. Сломанная рука помнит, какой она должна быть в норме. Я это называю матрицей памяти нормы. Получается, что ее надо «растревожить», чтобы тело вспомнило, каким должно быть. Будущее спасение людей заключается в открытии возможностей добираться до глубинных, созданных природой программ человека.

Это краткий экскурс, чтобы вы хоть немного понимали суть. У Эммануила Канта есть выражение: «Когда созрел ученик, является учитель». Вы же, извините, далеко еще не ученик. Для более глубокого понимания моих объяснений надо обладать определенной информацией. А не так — с бухты-барахты. Поэтому глубоко понять, что происходит в моем деле, нереально.

Сотням людей на своих выступлениях я изменяю цвет глаз. На это обычно уходит три минуты. Кстати, людей с «моими глазами» я узнаю всегда. Спрашиваю: «Мои глаза?» — «Да, ваши». Необыкновеннейшей красоты!

Глаза — зеркало тела. На радужке, в каждой ее микрочастичке, записано все, что у нас внутри, это точнейшая карта! И на ней, оказывается, можно поставить какой угодно значок — четырехугольник, треугольник, цепочку.­ Скажу, что поступали предложения от солидных людей поужинать с ними и их женами, а потом поставить на радужку женщинам цифры… «Какие?» — спрашиваю. — «Сколько раз она мне рога наставляла».

— Неужели ставили?

— Нет, ни одну не выдал. (С улыбкой.)

— Я читала о том, что вам было всего 25 лет, когда вы, работая в психиатрической больнице, проводили психологические эксперименты. Многие в этом возрасте еще себя ищут, а вы уже наукой занимались…

— В пять лет я уже хорошо читал. Первой книгой стала «Учебник логики» Челпанова — у бабушки в деревне детских книжек не было. В шесть прочитал «Общественный договор» Жан-Жака Руссо. Я постоянно учился, испытывая потребность

совершенствовать и дух, и тело. Поэтому меня потянуло в психиатрию. Что самое интересное на свете? Небо над головой, звезды и человек — больше ничего интересного нет. Это я перефразировал слова Канта.

В 23 года я окончил мединститут и 25 лет проработал в психиатрической больнице, затем меня перевели в диспансер, где я уже имел свой кабинет психотерапии. Но самое главное — все эти годы я выступал по линии общества «Знание» с лекциями и психологическими опытами: показывал гипноз или, к примеру, с завязанными глазами находил спрятанные в зале предметы. Выступления сначала проходили в небольших городах в пределах Винницкой, Житомирской областей. Затем — весь Дальний Восток. Мне приходилось не раз выступать и перед заключенными в колониях и тюрьмах. Причем одному, без помощников, даже без микрофона. Тысячи выступлений провел! Позже дело дошло до крупных городов, огромных стадионов — как в нашей стране, так и за рубежом. Люди жаждали зрелища. Приходилось создавать своеобразный психологический театр. Устраивал интересные сцены, вызывая у людей так называемое суженное состояние, в котором они испытывали то, что я им внушал.

«Вам холодно», — говорю. Все начинают дрожать и укутываться. «А ­теперь жарко». Сбрасывают рубашки. Эксперименты были все больше шутливого характера. «А вы, дядечка, кто?» — спрашиваю зрителя в первом ряду. — «Иван Иванович». — «Кто вам сказал? Вы Мария Петровна. Так кто вы?» — «Мария Петровна, молодая мать». Зал хохочет. А он начальник склада крупного села, его люто все ненавидят и рады посмеяться. «Так ребенок плачет, дайте ему грудь». И этот дядька весом 120 кило подносит к своей груди невидимого младенца. Зал умирает со смеху.

— Ему же не жить потом в этом селе!

— Это неважно, что потом. Главное, что этот человек испытывал такие сновидения. Я смотрел на этот балаган и думал: «Ну хорошо, люди повеселились, а дальше что? Польза для человечества какая? Нулевая». И стал от гипноза уходить. Я и без него мог прямо с ходу добиться любого состояния человека. Например, взмахом руки ронял человека, находящегося от меня на расстоянии метров в десять. И он падал на спину не сгибаясь.

Не забуду свое выступление в женской тюрьме в Днепродзержинске. Три тысячи женщин, голодных, как волчицы, а я один… Быстро понял, что их надо срочно отключить. Взял и «завалил», сложив друг на друга в кучу.

Как-то в начале 1980-х выступал во Владивостоке, и из зала донесся­ ­возглас: «Шарлатан!» Зову: «Идите сюда». Выходит — невысокого росточка, полный, лысоватый, с крупным, сократовским лбом. С такими тяжело. Он буквально взлетел на сцену и, приняв вызывающую позу, отставив в сторону ногу, с усмешкой смотрел на меня. Беру его за руку и втыкаю в бугор Венеры толстую иглу. Он говорит: «Ничего не чувствую, это фокус». Я вытащил иглу, и в месте прокола появилась кровь. «Фокус?» — спрашиваю. «Нет», — ответил и растерянно спустился в зал. На следующее утро — стук в дверь моего гостиничного номера. На пороге стоит вчерашний зритель. «Я заместитель начальника владивостокского порта. Принес вам небольшой презент, десять банок икры». Я говорю: «Хорошо, приходите каждый день». Тепло расстались. Одним словом, опыт обезболиваний у меня был просто сумасшедший.

— Действительно без гипноза получается?

— Причем здесь гипноз! Забудьте это слово, общаясь со мной. Я его давно не применяю, ибо не он является базой для возникновения изменений ткани в организме. Если бы вам со мной было скучно, потянуло бы в сон. Ведь люди засыпают в самолетах, во время скучных лекций, а также каждый день дома в постели. И каждый раз проходят четыре гипнотические стадии. Но это никак не способствует избавлению от разных нарушений в физическом естестве человека.

Работая в психиатрической клинике в Виннице, я параллельно много занимался с детьми, страдающими заиканием и энурезом. Дети с энурезом обладают двумя уникальными особенностями: они очень крепко спят и легко погружаются в сон, если им его внушать. Это важно. Погружая их в сон, можно создать «искусственную ночь» среди белого дня и выработать рефлекс пробуждения при ощущении малейшего позыва. Вскоре это получило большой резонанс, и ко мне на оздоровление выстроилась огромная очередь. Результаты были потрясающими и достигались практически молниеносно.

Тогда и возникла идея телевизионного лечения детей. Попробовал в Казахстане. Я — в одной комнате, дети — в другой, видят меня на мониторе. Я, решив произвести впечатление на телевизионное начальство, сделал так, что они все попадали со стульев. Но эффект получился обратным. Начальство испугалось и на проведение телевизионных программ для избавления детей от энуреза не согласилось.

А вскоре меня пригласили в сборную СССР по тяжелой атлетике (я ведь в прошлом штангист) для психологической поддержки спортсменов на чемпионате мира. В сборной я сдружился с трехкратным чемпионом и рекордсменом мира Анатолием Писаренко, который познакомил меня со спортивным комментатором украинского телевидения Валентином Щербачевым. Валентин заинтересовался моей идеей.

И тут у знакомой медсестры в Виннице обнаружили опухоль груди. Нужна операция, а наркоз невозможен: у нее сильнейшая аллергия. Сначала решили провести пробный телемост. Я находился в Киеве, а группа из 12 человек, на которых я показал ряд интересных опытов, в том числе несколько вариантов обезболивания, в Москве. Через десять дней провели второй телемост, но уже с операцией. Я в Москве, пациентка — в онкоинституте в Киеве.

Большую роль в этой истории сыграл Влад Листьев. Мы познакомились, когда он брал у меня интервью. И когда эта идея с мостом возникла, программа «Взгляд» высказалась за — ребята молодые, не испугались. (31 марта 1988 года в прямом эфире был показан телемост Москва — Киев, где доктор Кашпировский дистанционно провел обезболивание пациентки во время хирургической операции на молочной железе. Через год состоялся вызвавший еще большую сенсацию телемост Киев — Тбилиси с дистанционным обезболиванием двух полостных операций по удалению грыжи. — Прим. «ТН».)

— Раз дело не в гипнозе, тогда что это — внушение?

— Вот именно, внушение. Но только в том случае, когда я создаю программирующие ситуации, например при дистанционной коррекции носа. При этом ничего специального не говорю. Играет музыка, я о чем-то рассказываю, иногда включаю собственное исполнение песен — я немножко пою. А через три минуты люди, годами мучавшиеся от невозможности дышать носом, начинают дышать…

Так что не надо о гипнозе. При мне, кстати, не стоит также произносить слова «биоэнергия», «сеанс» и слово «жрать». Один журналист как-то «блеснул остроумием» и придумал обо мне сплетню. Дескать, тем женщинам, которые хотят похудеть, я якобы говорю: «Жрать надо меньше». Немыслимо даже представить, чтобы я сказал подобную грубость.

— Наверное, при вас нельзя говорить и слово «экстрасенс»?

— Почему? Можно. Но таким образом человек предъявит мне свою визитную карточку: я решу, что он дебил. Потому что руками водить — это шарлатанская песня, энергию никто не выделяет, у нас нет для этого специального органа. По этому поводу я всех отсылаю к теории о биоэнергии лауреата Нобелевской премии Питера Митчелла.

— Интересно, вас никогда не хотели завербовать спецслужбы?

— Нет. Грош цена тем службам, которые вербовали махателей руками, дилетантов, пытающихся что-то там угадать. Другое дело, что ко мне обращались по поводу допросов. Выступал в Кишиневе в 1980 году. Пришли два сотрудника органов с просьбой допросить одного преступника. Я объясняю, что этим не занимаюсь. «А если мы вам скажем, что допрос будет вестись в той самой тюремной камере, где сидел Котовский, пойдете?» — «Пойду». Я держал за руку преступника, пока ему задавали 25 вопросов. Малейшее движение руки, которое невозможно скрыть, позволяло мне точно ответить за него.

На прощание мне подарили маленький перочинный ножик. Проходит время. Приезжаю в какой-то город, по-моему в Читу, — опять звонок: «Это беспокоят из прокуратуры СССР, мы ведем дело золотоискателей, хотим, чтобы вы допросили». Я коротко ответил: «Пять тысяч». — «Почему так много?» — «Десять тысяч!» — «Нет, вы что, шутите?» Тогда я сказал: «Пятнадцать!» На этом разговор закончился. Я знал, как их осадить, чтобы ко мне не приставали.

— Анатолий Михайлович, скажите откровенно, вы богатый человек?

— Это интересует всех. Я много занимался благотворительностью, дарил нуждающимся квартиры, машины. Не люблю об этом упоминать. Конечно, я очень богат, очень. Богат самим собой. У меня ведь нет конкурентов, никто не может избавить людей от аллергии, от рубцов на сердце, гипертонии…

— Гордитесь своими заслугами?

— Люди гордятся мною и моими достижениями, а я нет. Есть четкая статистика, какому огромному количеству людей удалось помочь, и хотя это серьезные цифры, я не прыгаю до потолка. Гордиться? Чем? Все просчитано математически. Но эмоции есть — это упоение и счастье. Радостно, что цель достигнута, что человек вернулся к физической норме. Вы видите за моей спиной крылья?

— Нет.

— Плохо смотрите. А Ванга, когда пригласила меня в гости (в 1991-м выступал в Болгарии, был и там широко известен), сказала мне так: «У тебя четыре глаза — два обычных, а еще есть глаза ума». Я спрашиваю: «А у вас сколько?» — «Два» (она же была слепой).  А у вас таких глаз нет, поэтому вы не видите мои крылья. Первое крыло: телемост Москва — Киев. Второе: Киев — Тбилиси. Это то, что никто в мире не повторил.

— Анатолий Михайлович, с какими проблемами к вам чаще всего обращаются люди?

— Я не ориентируюсь на их просьбы. Они приходят с неизвестным для них состоянием. Болит локоть, например, а на самом деле у человека еще двадцать разных заболеваний и он о них не знает. Вы в курсе, сколько у вас диастаза, инсулина?

— Нет, конечно.

— Потому что между бессознательным «я» и вашим сознанием граница до самого Солнца. Помню, в Астане ко мне подошел мужчина лет сорока пяти, спрашивает: «Что делать? Во вторник операция по пересадке сердца…» Я говорю: «Не делайте». — «Как не делать?! Я же тогда умру!» — «Смотрите мои видео, больше ничего. Осенью приеду и проверю ваше состояние», — отвечаю. В декабре я снова оказался в Казахстане, тот же мужчина бросился с объятиями: «Спасибо! Оперироваться не стал, сэкономил ­кучу денег, взбегаю на 15-й этаж пешком, никакой одышки, и мне хорошо!» Значит, у него прошли рубцы на сердечных клапанах.

— И как вы себя чувствуете, когда берете на себя такую колоссальную ответственность?

— На встречу с вами я ехал в машине, и водитель взял на себя ответственность за мою жизнь. Вот передо мной стоит стакан с соком, а вдруг там синильная кислота? Официант тоже несет ответственность. На каждом шагу нас может поджидать все что угодно. Я был уверен в том, что, если тот мужчина на некоторое время отодвинет операцию, ничего страшного не произойдет. И я знал, что соединительная ткань очень послушная. Мои кассеты — это скрытое программирование на возбуждение нормы. И раз существует матрица, память того, как должно быть, железно все будет так, как надо.

— Вашим родным и близким дар доктора Кашпировского помогает?

— У меня дара нет — и ни у кого его не бывает. Я такой, как все. Просто далеко зашел в понимании определенных законов. И я никого не лечу — ни родных, ни чужих.

— Но помочь избавиться от болезней мо­жете?

— Гданьск, Польша, Мариацкий костел, 1990 год. Впервые привез туда маму, хотя много лет работал в этой стране. Я на сцене, мама сидит в третьем ряду побледневшая. А на следующее утро показывает свои истерзанные 45-летним тромбофлебитом ноги, обычно синюшние, которые стали белыми! Шок! С ногами у нее потом все было хорошо 12 лет — до тех пор, пока она в мое отсутствие не легла на операцию по удалению желчного пузыря. А ей не ввели гепарин — вещество, которое препятствует образованию ­тромбов…

— А себя исцеляете? Или какое слово уместно? В общем, помогаете ли организму справляться со свойственными возрасту болячками? Извините, что я напоминаю про ваш возраст, но для 77 лет вы невероятно молодо выглядите!

— Никто — ни я и никто другой — не может влиять на свою ткань. Это исключено. Ум в тело не вхож… Моему уму икс лет, а телу — миллиарды. Но я не курю, не пью, занимаюсь физкультурой, не переедаю, соблюдаю режим дня, плюс генетика хорошая.

— Расскажите о тех людях, чьи гены вы носите.

— Я не хочу ничего о родителях рассказывать… Не люблю впускать посторонних за завесу своей личной жизни.  Скажу лишь то, что отец, Михаил Яковлевич, был военным, вернулся с фронта заместителем командира полка. Он был очень добрым человеком. Мама, Ядвига Николаевна, хорошая умная женщина, с твердым, волевым характером.

— По какой стезе пошли ваши дети? Их у вас двое — сын и дочь, и оба живут где-то далеко.

— Ладно, выдавили из меня. Внучка, ей сейчас 27, была трижды чемпионкой США по карате-до. Ее мама, моя дочь, окончила медицинский институт, пишет хорошую музыку. Сын живет в Америке, он пошел по спортивной линии. И у него есть сын, мой внук.

— Анатолий Михайлович, когда от людей устаете, любите уединиться?

— У меня есть дела, которыми занимаюсь в свободное время. А насчет усталости я давно написал афоризм: «Я знаю, что такое усталость, но усталости не знаю». Кстати, собираюсь выпустить книгу афоризмов — их у меня более 30 тысяч.

Когда возвращаюсь в Москву, на улицу не выхожу вообще. Теперь я комнатный человек, сижу дома, решаю проблемы, которые наваливаются со всех сторон. Мой отдых — это компьютер, потому что хочу быстрее дописать книги. В начале ноября выступления в Москве, в Мюзик-Холле. А времени не хватает. Дайте мне хотя бы спичечную коробочку лишнего времени!

Правда, бывает, и усталость наваливается. Я, кстати, засыпаю мгновенно, в любой ситуации, но сплю чутко, как заяц. Постоянные перелеты, смена часовых поясов не вызывают безмятежности.

— Не хотите сбавить темп?

— Надо было спросить Толстого: «Зачем тебе сочинять дальше, ведь уже столько книг написано?» Понимаете, общение с людьми приносит необыкновенную радость. Конечно, хотел бы порыбачить, как в детстве, но нет времени. Одна моя подопечная в Уссурийске написала стихотворение (я в ней разбудил талант поэтессы): «Я не цыган, но все-таки дорога мне и сестра, и мать». Так это про меня.

— А насколько вам важна любовь? Чтобы вас любили, вы любили?

— Любовь — это самое главное, что должно быть в жизни у каждого. Любить — большое искусство, потому что, кроме поцелуев, есть жертвоприношение, верность, преданность, желание быть защитником другого человека. А еще есть вещи, которые любви мешают: жадность, ревность. Из многих войн на земле самая ожесточенная — между мужчиной и женщиной.

— Оценивая себя в искусстве любить, можете сказать, что состоялись?

— Понимаете, в молодости любовь основана на физическом тяготении при полной слепоте по отношению к некоторым собственным поступкам. В своих неудачах я виню исключительно самого себя.

В моей жизни было то, что вряд ли доступно другому мужчине. В свое время из-за огромной популярности на меня обрушилась любовь сотен тысяч женщин, это был страшный тайфун, который до сих пор не прекращается. Даже в свои годы я постоянно получаю письма, и это все ужасно, потому что ответного чувства у меня нет.

— На вас тайфуном обрушилась не только любовь тысяч женщин, но и слава, популярность, узнаваемость — и все это на долгие годы. Вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь?

— Да, было хорошо. Давайте здесь поставим многоточие…

---

Анатолий Кашпировский

Родился: 11 августа 1939 года в селе Ставница (Украинская ССР)

Образование: окончил Винницкий медицинский институт

Карьера: с 1962 года работал в винницкой областной психиатрической больнице им. академика Ющенко. В 1987 году стал врачом-психотерапевтом сборной СССР по тяжелой атлетике. С 1989 по 1993 год руководил Республиканским и международным центром психотерапии в Киеве. Получил широкую известность после двух телемостов: Москва — Киев и Киев — Тбилиси (1988), где впервые в мире было проведено дистанционное обезболивание при хирургической операции без применения гипноза. В 1989 году по Центральному телевидению было показано шесть передач «Сеансы здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского»