Право на смерть

Торжество было назначено на субботу, а в четверг к нам ненадолго заглянула дочка:

«Мам, ты в чем послезавтра собираешься быть?»

— Синий костюм надену, — немного подумав, ответила я, — он из всего моего гардероба самый нарядный.

— Брючный костюм, да еще темно-синий — на свадьбу? — Ириша укоризненно покачала головой.

— Да какая свадьба? — отмахнулась я. — Просто юбилей.

— Вот именно — юбилей! — с нажимом сказала дочка. — А свадьба не какая-нибудь, а серебряная. Ну-ка примерь!

Она достала из пакета серебристое парчовое платье. Я не удержалась и примерила. Платье сидело как влитое.

— Вот как должна быть одета невеста, — одобрительно улыбнулась дочка, — а про синий костюм забудь! Это мой тебе, мамочка, подарок.

Дочкин подарок я решила заранее Сереже не показывать. Надела перед самым приходом гостей. Он увидел меня и ахнул:

— Какая ты у меня красивая!

— У тебя… — рассмеялась я.

— Что — у меня? — не понял муж.

— Ну сам же сказал: я у тебя красивая!

— А еще — самая любимая… — Сережа обнял меня и покачал в объятиях. — Как все-таки хорошо, что мы с тобой встретились…

— И что поженились, — подсказала я.

— И что Иришку родили — хорошо…

— И что четверть века вместе прожили… Хорошо ведь прожили, правда?!

— И еще столько же проживем…

— Согласна! Будем жить долго-долго, счастливо-счастливо и умрем в один день…

— Обязательно. Дождемся внуков, вырастим их, переженим, правнуков тоже вырастим и поженим…

Я с улыбкой приложила палец к губам мужа: «Сереж, остановись. Праправнуки пусть женятся сами…»

Муж легонько укусил мой палец: «Лар, я тебя люблю. Даже сильнее, чем двадцать пять лет назад».

У меня на глаза навернулись слезы. Хотела сказать мужу, как сильно я его люблю, но не успела — раздался звонок, пришли первые гости.

…На следующие выходные Сергей предложил съездить на дачу. С одной стороны, мне очень хотелось подышать свежим воздухом, погреться на незлом еще майском солнышке, отдохнуть от городской суеты. Да и грядки тоже манили — обожаю в охотку покопаться в земле. Но меня смущало, что муж простужен. Уже вторую неделю кашляет, да так нехорошо — надсадно, тяжело. Даже температура повышалась, но мне удалось ее сбить народными методами. Свои опасения я озвучила вслух. Сережа беспечно отмахнулся:

— Подумаешь, простая простуда!

— При обычной простуде такого кашля не бывает, — возразила я, — тебя же прямо наизнанку выворачивает!

— Это потому, что курю много, — предположил Сергей. — Наверное, нужно сократить количество сигарет.

— А совсем бросить — слабо? — подначила я мужа.

— Слабо, — признался он, — но постараюсь курить поменьше.

В общем, на дачу мы поехали. В отличие от меня (до пятнадцати лет я жила в деревне) Сережа — коренной горожанин. Но садовничать-огородничать тоже очень любил. Говорил, что у него от работы на земле всегда настроение и самочувствие улучшаются. Поэтому, когда мы приехали на «фазенду», я первым делом начала наводить порядок в дачном домике, а муж взял тяпку и пошел бороться с сорняками. Закончив уборку, я отправилась ему на подмогу. Застала Сережу на дальнем конце огорода. Он сидел на земле, привалившись спиной к забору. Я испуганно бросилась к нему:

— Тебе плохо?

— Да нет, просто устал сильно. Представляешь, — он смущенно улыбнулся, — всего каких-нибудь полтора часа поработал, а состояние такое, будто всю ночь вагоны разгружал. И вот здесь болит… — муж потер себя по груди.

— Сердце? — я испугалась сильнее.

Мой отец умер от инфаркта, и я страшно паниковала, когда у кого-то из близких болело сердце.

— Не похоже, — успокоил меня Сережа, — скорее межреберная невралгия.

— А я ведь говорила, рано нам на дачу ехать, — сердито сказала я. Сняла висевшую на штакетнике Сережину куртку, заставила мужа одеться. — Больше никаких полевых работ. Будешь отдыхать. А я буду тебя лечить…

— Лар, да все в порядке, честное слово… — Сергей уже явно жалел о том, что пожаловался мне на недомогание.

Такой уж у него принцип: мужик должен быть мужиком, а не рохлей. А говорить с другими людьми (пусть даже с родной женой) о своих болячках — признак слабости.

Когда мы вернулись домой, я первым делом заставила мужа измерить температуру. Градусник показал 37,2.

— Вот видишь, я же говорил — ничего страшного, — обрадовался Сергей.

— Если хочешь знать, то такая температура опаснее, чем 39! Чтобы завтра же вызвал врача.

Муж стал ворчать, что у него на работе полно дел, но мне удалось уговорить его несколько дней полежать дома.

Зоя Федоровна — наш участковый терапевт, которой уже лет десять как положено быть на пенсии — поставила диагноз: ОРЗ.

— Может, вы еще раз его послушаете? — робко попросила я. — У него такой кашель страшный…

Зоя Федоровна обиженно поджала губы: «У меня сорок лет рабочего стажа, так что повторные прослушивания мне не нужны. Легкие чистые, подозрений на пневмонию нет».

— А на бронхит? — продолжала упорствовать я.

Докторша тяжело вздохнула и бросила недовольно: «Если вы лучше меня в медицине разбираетесь, сами его и лечите!»

Выпроводив врачиху, я сбегала в аптеку и на всякий случай купила бронхолитин. Потому что, в отличие от Зои Федоровны, считала, что такой кашель, как у мужа (он ночью так закашлялся, что его даже вырвало), горячим чаем с лимоном и горчичными ванночками для ног не вылечишь.

Три дня муж пробыл на больничном, а потом вышел на работу. Кашель у него не прошел, но как будто стал немного слабее. Я объясняла это тем, что по моему настоянию Сережа сократил количество выкуриваемых за день сигарет с полутора пачек до десяти—пятнадцати штук. Во всяком случае, он сам клялся-божился, что стал курить меньше.

 

Жизнь текла по обычному руслу. Я уже и думать забыла о том страхе, который испытала на даче, увидев, как муж сидит на земле, привалившись к забору, и трет ладонью грудь. Только иногда, когда у него случались приступы кашля, начинала уговаривать сходить к врачу (не к нашей Зое Федоровне, а к какому-нибудь профессору в платную клинику). На что Сергей резонно возражал:

— А помнишь, как ты в позапрошлом году после бронхита два месяца кашляла? И ничего, потом все прошло. Вот и у меня пройдет…

Мне нечем было крыть — действительно, все так и было, — и вопрос о визите к врачу закрывался.

Так прошло несколько недель, а потом… Это случилось за ужином. Мы как раз оживленно обсуждали планы на отпуск — спорили, куда лучше поехать, когда Сережа снова закашлялся. Кашлял долго и надрывно, закрывая рот рукой, а когда, наконец, перестал и отнял ладонь, сказал удивленно-растерянно: «Кровь…»

Я схватила его руку, поднесла к глазам и похолодела. В мокроте — ярко-красные кровяные прожилки. 

Я никогда не кричу на мужа, а тут закричала — от испуга:

— Знаешь, как это называется? Кровохарканье — вот как!!! У тебя, может, вообще туберкулез, а эта дура Зоя Федоровна чаем с лимоном лечит!

При слове «туберкулез» Сергей побледнел: «Но ведь это очень заразная болезнь… Я же могу и тебя… Сейчас позвоню Андрею. Или… Или, может, ты сама ему позвонишь?»

Андрей Мищенко — наш старинный друг и Иринкин крестный — работал гинекологом в самом крутом в городе диагностическом центре.

К моему звонку он отнесся с пониманием: «Я завтра поговорю с коллегами и перезвоню — скажу, когда Сереге приходить». Андрей — очень обязательный человек и перезвонил, как и обещал, уже на следующий день. Трубку взял Сергей, а я стояла рядом и внимательно прислушивалась к их разговору.

— Жду тебя ровно к четырем, — сказал Андрюша.

— Сам будешь осматривать? — хмыкнул муж, и я поняла, что он шутит и хорохорится, чтобы скрыть свои истинные эмоции.

— И не опаздывай, пожалуйста, — не поддержал шутливого тона Андрей. — Мне с большим трудом удалось договориться, чтобы Анатолий Борисович принял тебя без предварительной записи.

Я вырвала трубку из рук мужа:

— А что за Анатолий Борисович?

— Здравствуй, Лариса, — сказал кум. Мне стало стыдно — забыла даже поздороваться. — Профессор Кравчин — прекрасный пульмонолог, к нему со всей России едут. Поэтому проследи, чтобы Серега был как штык, а то меня подведет.

Муж возражал, чтобы я ехала с ним («Лар, ну зачем, что я — маленький ребенок?»), но я все равно настояла на своем. И в кабинет к профессору зашла вместе с Сережей, хотя он и бросил на меня красноречивый укоризненный взгляд.

Профессор сначала послушал мужа, а потом потребовал, чтобы Сергей рассказал о том, что его беспокоит.

— Кашляю в последнее время много… — сказал Сергей с виноватым видом. Он явно чувствовал себя неловко оттого, что отрывает известного и очень занятого человека из-за подобной ерунды. Но потом, видно, вспомнил вчерашний случай и добавил торопливо: — А в мокроте кровь почему-то появилась.

Профессор подождал в надежде, что Сергей еще что-нибудь скажет, но тот молчал. Тогда Анатолий Борисович напомнил мягко:

— Я попросил — обо всем. Даже если это боли в колене или резь в глазах.

Муж посмотрел на доктора с таким недоумением, что я решила взять инициативу в свои руки.

— Еще у него межреберная невралгия, — сказала я, пересаживаясь поближе к столу, — в груди часто болит. И одышка появилась. У нас недавно лифт отключали, так Сергей, пока на пятый этаж поднялся, запыхался, как столетний дед.

Профессор поощрительно кивнул мне и попросил: «Продолжайте».

— А еще муж уставать стал гораздо быстрее, чем обычно, — продолжала я делиться своими наблюдениями.

— А настроение у вашего мужа хорошее? — спросил Анатолий Борисович.

Сергей обиженно засопел — ему не нравилось, что о нем в его же присутствии говорят в третьем лице. А я с удивлением взглянула на именитого врача: интересно, как он догадался?

— А вы правы… — сказала после небольшой паузы. — Муж по натуре очень активный энергичный человек и большой оптимист, но в последнее время у него вдруг начались периоды… Знаете, когда ничего не хочется…

— Апатии, — подсказал профессор.

— Апатии… — вздохнула я.

— И когда все это началось?

— Года полтора назад. Даже два…

— У меня тогда на работе проблемы были, — сказал Сергей и наконец решился задать вопрос, который в тот момент волновал его больше всего: — Скажите, это не туберкулез?

— Пока не пройдете полное обследование, рано говорить о

диагнозе, — ответил врач.

Сережа сник. Я же поняла, что другого ответа от доктора и не ожидала.

Мужу дали направление на рентген грудной клетки, компьютерную томографию и в тубдиспансер.

— Когда результаты будут готовы — сразу ко мне, — напомнил доктор.

И вот мы с Сергеем снова в кабинете профессора. И снова муж попытался заставить меня подождать в коридоре, а я опять его не слушаюсь: «Если доктор посчитает, что я там лишняя, сам мне об этом скажет…»

Доктор сказал совсем другое:

— Вам нужно пройти еще эндоскопическое обследование. Это этажом ниже, 48 кабинет, а вы, — обратился он ко мне, —  можете пока подождать мужа здесь.

Я сначала хотела возразить, мол, я лучше Сергея провожу, но потом вдруг поняла, что профессор сказал это неспроста. Возможно, он хочет сообщить мне что-то наедине?

Сережа вздохнул (ну вот, еще одно обследование) и вышел из кабинета. Анатолий Борисович проводил его взглядом, а потом повернулся ко мне:

— У вашего мужа рак левого легкого.

 

Это было так неожиданно и так страшно, что к горлу подступила волна тошноты. Я закрыла рот рукой, чтобы меня не вырвало прямо здесь, в профессорском кабинете. Когда тошнота немного отступила, началась истерика.

— Это я во всем виновата! — разрыдалась я. — Я должна была запретить ему курить! Поставить ультиматум: или я — или сигареты! Это я… я! Как же теперь?!

Профессор протянул мне стакан воды. Я не смогла донести его до рта — уронила на пол.

— Перестаньте себя казнить, — жестко сказал доктор. — Конечно, курение может спровоцировать возникновение опухоли, но, с другой стороны, миллионы курильщиков доживают до глубокой старости. Мой отец выкуривал за день по две пачки «Беломора» и умер в возрасте девяноста трех лет…

— Тогда почему… рак?!

— Медицина научилась в некоторых случаях лечить эту болезнь, но объяснить причину ее возникновения пока, увы, не в силах…

Я схватилась за последнюю его фразу, как утопающий за соломинку.

— Научились лечить? Значит, вы вылечите Сережу?

— Его будут лечить, — сказал Анатолий Борисович, глядя мимо меня, — но… Вы должны быть готовы к худшему.

— Нет! — закричала я. — Этого не может быть! Я не хочу!!!

— У вашего мужа недифференцированный рак, третья стадия. Боюсь, что он обречен…

— Нет! Мы будем его лечить! Я достану любые лекарства, любые деньги! Я буду бороться! Я не хочу, не могу без него! Это… — Силы оставили меня, и я снова зарыдала, упав лицом на столешницу.

Профессор терпеливо переждал, пока запас слез иссяк, и спросил:

— Мне самому сказать вашему мужу или вы скажете?

О диагнозе Сереже сказал профессор. Муж вышел из его кабинета бледный как полотно, шагнул ко мне, обнял, не стесняясь людей в коридоре:

— Бедная моя девочка… Как же ты теперь будешь… без меня? Прости, что так получилось…

Андрей, у которого были большие связи среди городских врачей, договорился, чтобы мужа положили в самое лучшее онкологическое отделение. Операцию ему делал один из опытнейших хирургов, а после реанимации Сережу положили в отдельную палату. Хирургическим вмешательством лечение не ограничилось. Врачи испробовали все доступные современные методы — делали и облучение, и химиотерапию… Но Сереже становилось все хуже. Я уволилась с работы и практически переселилась в больничную палату. Если бы вы знали, как это страшно — видеть, как угасает любимый человек, и не иметь возможности ему помочь. Много раз я думала о том, что если бы могла — не задумываясь забрала бы себе его боль, его страдания, его болезнь… Жизнь бы отдала без колебаний, лишь бы Сережа был здоров!

Он испытывал мучительные боли, которые, несмотря на интенсивное лечение, усиливались с каждым днем. Ему кололи морфий, но лекарство в какой-то момент перестало помогать, а увеличивать дозу уже было некуда.

Однажды, когда Сереже было особенно плохо, я не выдержала и, выбежав из палаты, бросилась на поиски лечащего врача. Нашла его в курилке, схватила за лацканы халата: «Почему он так мучается?! Сделайте хоть что-нибудь! Прекратите эту пытку!!!»

Я еще что-то кричала, а врач гладил меня по голове, как маленькую, и что-то пытался объяснить… Про переход метастаз с плевры на ствол симпатического нерва… Про синдром Горнера и рак типа Пенкоста… И еще какую-то медицинскую абракадабру. А мне нужно было совсем другое — чтобы он немедленно бросился к моему мужу и каким угодно способом облегчил его страдания. Наверное, я произнесла все это вслух, потому что доктор покачал головой:

— Это уже не наша парафия…

— А чья?

— Божья… — сказал он и, осторожно освободив лацкан халата от моих занемевших пальцев, торопливо ушел.

А я вернулась к Сереже. На лице мужа были написаны такие адовы муки, что я чуть не выскочила обратно в коридор. Пересилила себя, подошла, села рядом. Он с трудом повернул ко мне голову:

— Лара, я больше не могу…

Из последних сил сдерживая рыдания, прерывающимся голосом я стала говорить, что ему обязательно станет лучше, что у врачей благоприятные прогнозы, и вообще все у нас будет хорошо, только нужно потерпеть… Совсем немного потерпеть…

Сережа посмотрел на меня и… заплакал: «Прости меня… Но я… Я не могу больше терпеть… Нет сил… Я хочу умереть… Хочу избавиться от этой боли…»

Что я могла ответить ему? Что через несколько дней, в крайнем случае — недель его мучения закончатся? И он наконец-то отдохнет от нечеловеческих страданий?

— Если бы я могла тебе помочь, — выдохнула я, судорожно сжимая его высохшую, словно старческую руку, — если бы я только могла…

— Помоги мне уйти… — прошептал Сережа. — Ради всего, что было, ради нашей любви… Помоги…

И опять я мчусь по больничным коридорам, мчусь на поиски лечащего врача. На этот раз нахожу его в пустой ординаторской и снова хватаю за лацканы халата: «Послушайте! Это невозможно! Человек не может терпеть такую пытку. Не должен терпеть!!!»

— Мы делаем все, что в наших силах, — спокойно отвечает врач, очевидно, привыкший к таким сценам.

— Вы же говорили, что мой муж обречен! — кричу я. — Вы уже не лечите его, вы продлеваете его агонию, его мучения!

— Я давал клятву Гиппократа, — говорит доктор и добавляет чуть виновато: — Я ничем не могу помочь вашему мужу. Эвтаназия в нашей стране запрещена.

Наступает ночь. В коридоре потушили большую часть ламп, в отделении становится тихо. Сережа не спит. Неотрывно смотрит на меня, беззвучно шевелит губами. Лоб в бисеринках пота, в глазах — мука и мольба. Я становлюсь на колени перед койкой, обнимаю его, целую щеки, грудь, руки… Последний поцелуй — в губы. Долгий, страстный. Последний…

— Сейчас тебе станет легче, родной, — говорю я и вижу на Сережином лице подобие улыбки:

— Спасибо. Я тебя люблю…

Я отсоединяю шланг капельницы от иглы и надеваю ее на пустой шприц… Десять кубиков воздуха в венозную кровь — практически мгновенная смерть. Мои пальцы, обхватившие смертоносный шприц, предательски дрожат…

— Смелее… — шепчет Сережа.

Не знаю, простит ли мне Бог то, что я сделала, но этот грех я совершила только ради Сережи. И ради нашей любви.

Имена действующих лиц изменены

 

Лариса Н., 46 лет, ветеринар