Пора-пора-порадовались!

Спасение для больного

В 14 лет будущий режиссер Георгий Юнгвальд-Хилькевич стал инвалидом: после травмы ноги у него начался остеомиелит. Он на 4 года оказался закованным в гипс от пяток и до подмышек. Лежа несколько лет почти без движения, Георгий запоем читал. Русская литература казалась ему слишком пессимистичной, другое дело Дюма, Гофман, Голсуорси, Бальзак! Их книги помогали не сойти с ума. Одной из любимых были «Три мушкетера». И когда ему, снявшему фильм «Опасные гастроли», почти через тридцать лет предложили снять музыкальное кино про мушкетеров, он с восторгом согласился.

Сценарий картины уже имелся, песни для нее — тоже. В начале семидесятых Марк Розовский написал пьесу «Три мушкетера» для Московского ТЮЗа, а мелодии песен на стихи Юрия Ряшенцева сочинил Максим Дунаевский. Пьеса была переделана Розовским в сценарий и уже куплена Гостелерадио СССР. Но Юнгвальд-Хилькевич без согласия Розовского серьезно переписал сценарий. Хотел он избавиться и от песен, написанных для спектакля, поскольку они ему казались несовременными. Потом все же оставил «Балладу о дружбе» («Когда твой друг в крови, а ля гер ком а ля гер»), песню о кардинале с припевом «Лилон-лила» и дуэт д´Артаньяна и Констанции. Дунаевский написал по просьбе режиссера новые песни, в числе которых были «Невеста графа де ла Фер», «Констанция», «Бургундия, Нормандия…» И самая знаменитая — «Пора-пора-порадуемся…» Режиссер объяснял композитору: эту песню должны легко петь и пьяницы, и дети, и еще в ней должен слышаться стук копыт. Ряшенцев, переступив через амбиции, написал для новых песен стихи. Только для одной, срочно понадобившейся уже в ходе съемок песни Миледи, слова написал исполнитель роли Атоса Вениамин Смехов. Когда фильм смонтировали, в титрах автором текста и этой песни значился Ряшенцев, и тот возмутился, что ему приписали чужие стихи.
Если оставшиеся старые песни категорически не устраивали режиссера, то новые, как и изменения в сценарии, — автора сценария. И когда картина была снята, она год пролежала на полке: Розовский и Ряшенцев подали на Юнгвальда-Хилькевича в суд, обвинив в переделке сценария без их разрешения и присвоении части их гонорара. Разбирательства шли долго, но в титрах Юнгвальд-Хилькевич изначально значился только как режиссер и получил деньги только за эту работу.

Был Воландом, а стал Атосом

Режиссер сразу был уверен: Людовика ХIII должен играть Олег Табаков, Анну Австрийскую — Алиса Фрейндлих, а Портоса — Валентин Смирнитский. На остальные роли пробовались многие, за утверждение на них Юнгвальд-Хилькевич часто воевал с Гостелерадио — и не всегда одерживал победу.
На роль д´Артаньяна высокое руководство советовало взять Владимира Конкина, но режиссер хотел, чтобы гасконца сыграл Владимир Высоцкий — тот не смог. Тогда утвердили Александра Абдулова. Михаила Боярского пробовали на небольшую роль графа де Рошфора, но он так прекрасно смотрелся в костюме, что стало ясно: молодого ленинградца надо брать на одну из главных ролей. Может, Атоса или Арамиса? Юнгвальд-Хилькевич вспоминал, как Боярский приехал на Одесскую киностудию на пробы: он опаздывал и так эффектно вбежал в павильон, что все смолкли, поняв — перед ними д´Артаньян! Но сам Боярский говорит, что главный аргумент в пользу его назначения привел Максим Дунаевский. Тот сказал, что Боярский сможет спеть сам, а Абдулов не справился с музыкальным материалом.
На роль благородного Атоса пробовался Юрий Соломин. Блестяще прошел пробы Василий Ливанов — но однажды пропал и не появлялся до конца съемочного дня. «Нет, такой Атос нам не нужен», — подумал режиссер. Вскоре он увидел в Москве в Театре на Таганке спектакль «Мастер и Маргарита», где Воланда играл Вениамин Смехов — благородный, сдержанный, вылитый Атос! Актер согласился сниматься, но был так занят в театре, что во многих эпизодах его заменял дублер.

Из нескольких Арамисов режиссер выбрал Игоря Старыгина, но его запрещало снимать руководство: актер отказался вести телешоу «Арт-лото» и попал в черный список. Но Юнгвальд-Хилькевич сказал, что без Старыгина кино снимать не будет.
А вот свою Констанцию у него отстоять не получилось. Режиссер видел в этой роли Евгению Симонову — она была бы легкой и лукавой Констанцией. Но руководство Гостелерадио рекомендовало Ирину Алферову, прекрасно сыгравшую в «Хождении по мукам». Тут Юнгвальд-Хилькевич уступил и потом долго чувствовал вину перед обеими актрисами. Перед Симоновой — за то, что не снял, а перед Алферовой — за то, что не вложил в нее столько любви и заботы, сколько в других актеров. Он не пошел от ее индивидуальности, не стал менять свой замысел ради нее. Даже озвучивать Констанцию позвал Анастасию Вертинскую: голос Алферовой был низковат для того образа, который он придумал. Впрочем, и Арамиса озвучивал Игорь Ясулович, так как у Старыгина был небольшой дефект речи, а Ришелье — Михаил Козаков, у него лучше получалось голосом изобразить светскую язвительность, чем у игравшего кардинала Александра Трофимова.
Миледи должна была играть Елена Соловей, но она была беременна, а роль не позволяла спрятать живот. Режиссер уговорил сняться Маргариту Терехову. Да, она стала другой Миледи — не мягкой обольстительницей, а «Джеймсом Бондом в юбке».

Гасконец, у вас ус отклеился

Играя друзей в «Д´Артаньяне и трех мушкетерах», Боярский, Старыгин, Смирнитский и Смехов на всю жизнь стали друзьями. В их компанию вошел и постановщик фехтовальных трюков Владимир Балон, сыгравший де Жюссака. На него, как смеялись друзья, режиссер первым делом «катил баллоны», когда они устраивали очередное веселое безобразие.
В первый же съемочный день стало ясно, что Юнгвальду-Хилькевичу досталось «беспокойное хозяйство». Боярский гордился отпущенными для роли длинными усами. Когда гримерша их подкручивала, актер ущипнул ее, и от неожиданности девушка сожгла ус щипцами так, что пришлось клеить искусственный.
Накануне приезда Тереховой, Смирнитского и Смехова во Львов, где шли съемки, режиссер предупредил директора картины, чтобы артистов поселили в лучшей гостинице города. Но тот решил сэкономить и поселил москвичей в гостинице «Колхозная», где не было ни горячей, ни холодной воды. Разозленная троица пришла в гостиницу к режиссеру и оккупировала кровати в его номере! Тот вызвал директора фильма, который тут же переселил их в обкомовскую гостиницу «Ульяновская».

А в «Ульяновской» в номерах местными органами безопасности были установлены «жучки» . Актеры же каждый день устраивали посиделки, выпивали и травили анекдоты. Через некоторое время Юнгвальда-Хилькевича вызвали в КГБ. Его спросили, знает ли он, что актеры пародируют Брежнева. Он ответил: нет. Ему показали распечатки, где описывалось, как Боярский изображал Леонида Ильича. Знает ли, что матом ругают Ленина. Режиссер сказал, что и об этом не знает. Тогда ему включили запись, где Лев Дуров называл Владимира Ильича козлом, фашистом и лысым кретином, употребляя нецензурные выражения. Юнгвальд-Хилькевич защищал актеров как мог: «Артисты — они же как обезьяны! Они и меня кривляют, и директора картины. Но хоть они и говорят такое, они все равно патриоты!» Режиссер на коленях умолял не давать хода записям. Все обошлось.
Часто к актерам приезжала милиция… Потому что милиционеры хотели с ними посидеть и выпить! Милиция возила актеров по ресторанам, а иногда презентовала порнографию, конфискованную на границе с Польшей, — ее смотрели в «мушкетерском» номере на потолке как на экране.

Жил у Боярского беленький козлик

Снявшись с хорошеньким двухмесячным козленочком, Михаил Боярский наотрез отказывался улетать в Ленинград без него. И актеру пошли навстречу. Боярский взял козленка в салон самолета и там врал, что это священное животное ему подарили в Индии. В Ленинграде Боярский гулял с козленком по улице, водил его в театр и к Ларисе Луппиан. Мама Михаила сшила козлику костюмчик. А во Львове тем временем волновались: неужели Боярский пустил рогатого коллегу на шашлыки? Наконец ему послали телеграмму: «Верните козла». Боярский прилетел с козленком, наряженным в штанишки и шапочку.

Веселое безрассудство распространялось и на работу. В сцене драки д´Артаньяна с Рошфором каскадер, одетый в костюм, как у д´Артаньяна, должен был приземлиться с 5-метровой высоты на коробки, замаскированные под стог сена. Боярский сказал, что прыгнет сам. Режиссер попытался его отговорить. Но тот уперся. Поднявшись наверх, сильно побледнел, замер, но преодолел страх, разбежался и прыгнул… Режиссер едва успел скомандовать: «Камера, мотор». Уже из коробок актер поинтересовался, сколько платят за трюк. «Пятьдесят рублей», — ответили ему. А пока все отходили от пережитого стресса, Боярский прыгнул с крыши снова — уже просто так. Он говорил, что хотел заработать на поход в ресторан с друзьями, но режиссер считал — проверяет себя на прочность.
Во время съемок Боярский сломал руку и потом играл в перчатке. А когда снимали сцену «марлезонского балета», где д´Артаньян прорывается с подвесками, Борис Клюев, игравший Рошфора, вошел в раж и ранил Боярского шпагой. Юнгвальд-Хилькевич вспоминал: «Захожу в туалет и вижу, что у Боярского изо рта кровища хлещет, а он ее сплевывает. Когда сделали рентген, выяснилось, что шпага попала ему в нёбо и рана очень глубокая — всего сантиметра до мозга не хватило». Правда, Боярский говорит, что расстояние до мозга никто не мерил, а он прополоскал рот водкой и поехал в стоматологию, чтобы ему вставили выбитый шпагой зуб. И был счастлив, что может снова сниматься. Съемки «марлезонского балета» тогда отменили. Их разрешили снимать во Дворце моряков, но с условием: Боярский должен дать концерт. И хотя актера убеждали, что у него может открыться кровотечение, случиться заражение крови, повредиться связки, он дал большой концерт — а рана потом зажила моментально.